'Click here to open new window';}" onmouseover="if(this.resized) this.style.cursor='hand';" onclick="if(this.resized) {window.open('http://totalwar.fun/board/style_images/to_u.gif');}" />
Gedonist
А почему нет, ИМХО наши предки тоже знали многое о прошлом, не только то что до нас дошло из-за ветхости информационных носителей того времени...
Добавленно - [mergetime]1195044272[/mergetime]
А. А. Шенников
Княжество потомков Мамая (к проблемам запустения Юго-Восточной Руси в XIV – XV в.)
I. Родословная Мамая
» Нажмите здесь чтобы показать Хинт... «
На месте нынешнего города Полтавы в домонгольское время, судя по некоторым археологическим и письменным данным, возможно, находилось пограничное селение Киевской Руси, запустевшее после нападения монголов в XIII веке. В дальнейшем лишь в XV веке в официальных источниках вновь появились сведения о наличии в этом районе славянского населения и укреплённых поселений, в том числе и Полтавы. В это время весь регион был вотчиной князей Глинских и входил в состав Польско-Литовского государства.
Однако есть письменный источник, который не считается достаточно официальным, но содержит несколько более ранние сведения по истории этого района. Это родословие князей Глинских. Сведения этой родословной, относящиеся ко времени до 1430-х г., многие историки считали сомнительными, «легендарными». Некоторые вообще обходили их молчанием, говоря об истории этой местности. А те, кто не ставил эти сведения под сомнение, упоминали о них лишь кратко и не делали из них выводов, выходящих за пределы местных краеведческих интересов. Но такие выводы можно сделать.
Родословная содержится в московских родословных книгах XVI – XVII веков в виде нескольких вариантов и фрагментов:
1) полный текст в книге, опубликованной под условным названием «список А», конца XVI века;
2) полный текст в так называемой «Келейной книге» начала XVII века;
3) неполный текст в так называемом «Синодальном списке» начала XVII века;
4) очень краткая заметка о Глинских в оглавлении так называемой «Бархатной книги» конца XVII века.
История Глинских изложена не далее чем до 1530-х годов, то есть изложение оборвано на несколько десятилетий раньше времени составления родословных книг. Видимо, материалы для составления этой родословной не позже чем в 1530 - 40-х годах поступили из фамильных архивов в то центральное московское учреждение, где составлялись сводные государственные родословные книги, и затем туда уже не добавлялись новые сведения о Глинских. Поэтому различия в датах списков не дают оснований считать какой-либо из них более достоверным, чем другие.
Сравнение текстов показывает, что имеются две редакции, которые мы назовём пространной и краткой, отличающиеся не только формой, но и содержанием. Пространная редакция охватывает период с домонгольских времён до 1508 года. Краткая начинается позже, с конца XIV века, но и кончается тоже позже, в 1530-х годах. Пространная редакция состоит из краткой аннотации и основного текста. Для краткой редакции имеется лишь основной текст, но заметка в оглавлении Бархатной книги по содержанию соответствует именно краткой редакции и, возможно, представляет собой аннотацию к ней, оказавшуюся отделенной от основного текста вследствие каких-то позднейших переделок. В «списке А» и в «Келейной книге» содержатся тексты обеих редакций, но они перепутаны местами: после аннотации пространной редакции вписан основной текст краткой, а за ним – основной текст пространной. В «Синодальном списке» имеется лишь основной текст краткой редакции, притом с изъятием значительных фрагментов.
…При цитировании принимаем за основу для обеих редакций «список А», в круглых скобках приводим слова из «Келейной книги», отсутствующие в «списке А», и разночтения по «Келейной книге», а в квадратных скобках – слова из «списка А», отсутствующие в «Келейной книге». Тексты «Синодального списка» и «Бархатной книги» цитируем отдельно.
Аннотация пространной редакции: «Царь Ординский Мамай коего на Дону побил [Князь Великий] Дмитрий Иванович а у Мамая Царя сын Мансуркиян (Мансуркиан) Князь а у Мансуркияна (Мансуркиана) Князя сын Олекса (Алеска) Князь а крестил его в Киеве Митрополит, а (и) от него (пошли) Глинские (Князи)».
Заметка из оглавления «Бархатной книги»: «Глинские Князья. Выехали из Литвы, а в оную из Татар, где до выезда в Россию даны были им вотчины Глинеск, да Глинище; а от того и название своё получили».
Как видим, по аннотации пространной редакции Глинские – прямые потомки золотоордынского темника Мамая, «героя» Куликовской битвы (он, как обычно в русских источниках, неверно назван «царём», то есть ханом, каковым на самом деле не был). По заметке из «Бархатной книги» Глинские – всего лишь какие-то выходцы вообще «из Татар», какие в то время в большом количестве поступали на службу к великим князьям литовским и московским, получая за это вотчины с восточнославянским населением. Умолчание о Мамае, как увидим ниже, характерно и для основного текста краткой редакции, вследствие чего мы не исключаем, что заметка в «Бархатной книге» – это аннотация краткой редакции.
Основной текст пространной редакции начинается с родословной Мамая, , которой вовсе нет в краткой редакции: «Подлинный родослов Глинских Князей. Князи же убо Кияты кочевали на сеи стороне Волги [до Чинги Царя, а] имянем почтенно (подчтенно) Государство имели от иных стран писали к ним называючи их Падшим (Падышаг) еже есть Государь. И пришед (Книгиз) Царь, великую брань сотворил с Кияты, и последи умираше, и вдал Чингиз (Книгиз) Царь дшерь свою Захолубь (Захолуб) за Бурлуда (Бурму), и Кияты Тохкоспа (Тохтоспа) Чингиз Царь (Чингизу Царю) бездетну сущу приближися дни его смерти (и в приближение днеи его смерти), прежреченным (преждереченным) же Киятом в тоже время не владущи и Падшаго имянем. И приде Царь Кутлуз (Кутлуи) [и] ополчився, Тохтагееву (и Тохтаго) Орду взял, и три Царицы его взял за себя, и тако свершив Цареи [и] царствова на большой Орде много лет и много детей породи; и так от Черклуева (Черкуглиуева) царство (царства) роду Кияты родословятся, а (и) имянуются царского роду, даже и до Мамая Царя».
Крайняя испорченность текста, имеющего вовсе не читаемые места и, вероятно, немало пропусков, - это явно резуьтат не только многократных ошибок переписчиков, но и очень плохого перевода документа, написанного арабским письмом на каком-то из языков золотоордынской письменности – скорее всего персидском, арабском или кыпчакском. Пытаясь сопоставить то немногое, что можно понять, с историческими фактами, известными по другим источникам, замечаем следующее:
1) Мамай изображен как представитель неких «князей» Киятов. Из других русских источников об этом ничего не известно, но источники другого происхождения, независимые от родословной, это подтверждают.
Так, на рубеже XV – XVI веков последний золотоордынский хан Шах-Ахмат, незадолго до разгрома остатков его орды крымцами, послал польскому королю Александру несколько писем с просьбами о помощи, а когда помощи не последовало, направил в 1501 году ещё письмо, с просьбой повлиять на короля, князьям Глинским, - братьям Ивану, Василию и Михаилу Львовичам, - которые в то время были действительно близки к королю. В сохранившемся польском переводе этого письма интересно обращение: «Кияты князья Мамаевы истинные дети, там рядом с братом моим (королём – А. Ш.), а здесь рядом со мной в моём царстве, справа и слева уланы, князья, четыре корачи большие (корачи – представители особо привилегированных феодальных фамилий. – А. Ш.), у меня нет слуг больших и лучших, чем Кияты князья»…
Хотя перевод сделан лучше, чем русский перевод родословной Мамая, но и поляк переводчик, видимо, кое-что упростил или не так понял. «Справа и слева», - вероятно, сокращенные слова о положении Киятов в правом и левом крыле золотоордынского войска. Труднее понять, почему Киятов «четыре» («czotyri»), в то время как письмо адресовано трем братьям. Может быть, это не числительное «четыре», а какое-то другое слово, неверно понятое переводчиком. Возможно также, что Кияты считались представителями одной из четырех семей, относящихся к категории «корачи» (известно, что впоследствии, например, в Крымском ханстве, к этой группе относились в разное время разные фамилии, но их всегда считалось по традиции именно четыре).
Не исключаем и ещё одно объяснение этого слова. Как из цитированного обращения, так и из общего тона письма и из обстоятельств его написания видно, что отношения между Глинскими и ханом выходили далеко за пределы простой дипломатической вежливости. Хан апеллировал к ещё не угасшему татарскому этническому самосознанию Глинских, признавал их двойное подданство и рассматривал их как свою агентуру при короле. А Глинские, очевидно, ещё ранее дали повод для такого обращения, иначе хан, оказавшись в роли просителя, вряд ли обратился бы к ним в подобном тоне. Ясно, что письмо такого содержания не предназначалось для того, чтобы его перевод попал в королевский архив. Но он туда попал. Как же это могло случиться? Семь лет спустя, в 1508 году, Михаил Глинский с братьями поднял известное антипольское восстание, потерпел поражение и эмигрировал в Москву. Думаем, что только тогда подлинник письма и мог попасть в руки польских властей при конфискации имущества эмигрантов, и лишь после этого был сделан его перевод. Но, согласно той же родословной (см. ниже), в то время братьев было уже четверо, - к трём названным добавился ещё Федор. Вероятно, как в 1501, так и в 1508 году он был ещё несовершеннолетним, вследствие чего он не упомянут ни среди адресатов письма Шах-Ахмата, ни в рассказах русских летописей о прибытии эмигрантов в Москву. Но поляк переводчик в 1508 году, зная, что братьев было не трое, а четверо, и не имея точных сведений об их возрасте, мог просто «исправить ошибку» в письме.
Но, как бы ни понимались неясные места в письме, очевидно, во-первых, что Шах-Ахмат знал Глинских как потомков Мамая, чего не скрывали и сами Глинские. В Москве тогда ещё не был начат сбор материалов для сводных родословных книг, так что хан знал о происхождении Глинских не из московских, а из каких-то своих источников. Одно это уже показывает, насколько поспешны и неосновательны разговоры насчет «легендарности» начального раздела родословной Глинских. А во-вторых, в Золотой Орде действительно считали Мамая «князем» Киятом.
Мамай назван Киятом и в составленной в XVII веке по каким-то крымско-татарским источникам неопубликованной турецкой хронике Утемыш-Хаджи, тоже явно независимой от русской родословной Глинских.
До Мамая в Золотой Орде неизвестно по источникам никаких «князей» Киятов. Но известны кияты – обширная группа монголов, к которой принадлежал Чингисхан. Те подгруппы киятов, которые были вполне лояльны Чингисхану (прежде всего кияты-борджигины, из которых непосредственно происходил Чингисхан), занимали привилегированное положение в империи и, по-видимому, в какой-то степени в государствах, возникших на её основе. С развитием феодальных отношений в государствах Чингисхана и его потомков стать «князем» Киятом мог либо действительный потомок какого-то монгола-кията, либо кто угодно, сумевший присвоить это имя специально для облегчения своей карьеры на службе у ханов-чингисидов.
2) Упоминания о «Царе Кутлузе (Кутлуе)», о «Тохтагеевой (Тохтаго) Орде» и о некоем «Тохкоспа (Тохтоспа)» не соответствует известным именам или событиям в истории Золотой Орды до Мамая. Но тут можно усмотреть отголоски несколько более раннего эпизода монгольской истории, описанного с нарушениями хронологической последовательности и сильно искаженного переводом и переписками. В 1200 – 1210-х годах Чингисхан вёл многолетнюю борьбу с соседями монголов – меркитами, к которым примкнуло и несколько подгрупп монголов-киятов. Меркиты – по-видимому, тюрко-язычный народ, этнически родственный алтайским и саянским тюркам. Нанеся меркитам крупное поражение в 1204 году, монголы затем долго преследовали уцелевшую их часть, отступавшую на запад и нашедшую защиту и укрытие у тюрок-кыпчаков. В ходе этого многолетнего отступления во главе меркитов стояли в течение некоторого времени Тохта-бей (Тохтоа-беки), убитый в 1208 году, и сменивший его Кучлук, затем отделившийся, оставшийся в Средней Азии и после долгой борьбы погибший в 1218 году. Остатки меркитов дошли почти до Волги, где в 1216 году были настигнуты и разгромлены монголами на р. Иргиз.
Судя по тому, что сведения об этих событиях попали в родословную Мамая, его предком был либо монгол из числа киятов, приставших к меркитам, либо меркит, каким-то путём присвоивший родословную одного из этих киятов. Последнее кажется более вероятным, так как имя Мамай (по персидским хроникам Мамак) неизвестно монголам, до появления золотоордынского темника Мамая не встречалось и у восточноевропейских тюрко-язычных народов, но зато известно у алтайских и саянских тюрок, к которым, как было сказано, были, по-видимому, близки меркиты.
Если так, то «почтенно государство» «князев» Киятов – это, скорее всего, клочок земли на Иргизе, предоставленный кыпчаками меркитам, а «великая брань» – разгром меркитов на этой земле в 1216 году. Если составитель первоначального текста родословной находился, например, в Сарае, то, с его точки зрения, эта земля находилась именно «на сей стороне Волги». Конечно, это последнее прибежище остатков меркитов не заслуживало названия «государства». Титул, соответствующий персидскому «падишах», имел Тохта-бей (Тохтоспа – сокращенное персидское написание его имени с этим титулом), но он, как уже сказано, далеко не дошел до Иргиза. Видимо, его преемники считали себя наследниками этого титула, а отсюда – преувеличенное представление о размерах и значении «государства» у позднейшего составителя родословной.
3) Насколько позволяет понять испорченный текст, некий Кият по имени Бурлуд, или Бурма, сумел жениться на дочери Чингисхана, оставшейся, впрочем, бездетной. Это уже совершенно невероятно. Никакая дочь Чингисхана, хотя бы и бесплодная, не могла быть выдана ни за какого недобитого меркита или приставшего к меркитам монгола-кията. После прихода меркитов в Поволжье это было невозможно ещё и потому, что сам Чингисхан никогда и близко не подходил к этим местам (туда приходили лишь его сыновья и полководцы), и непонятно, как туда могла попасть его дочь.
Теперь напомним, что, по другим источникам, Мамай появился на сцене в середине XIV века в качестве золотоордынского наместника в Крыму. Затем он в течение многих лет с переменным успехом боролся за власть в Орде, чему, очевидно, способствовали фамилия Кият и женитьба на дочери хана Бердибека. Но Чингисидом он не был, и юридического права стать ханом не имел, судя по тому, что он систематически прикрывался марионетками – малолетними огланами-чингисидами. Фактически он сумел в конце концов стать диктатором во всех районах степной части Золотоордынского государства западнее Волги. Но после поражения на Куликовом поле в 1380 году он был свергнут ханом Тохтамышем – Чингисидом, опиравшимся на население восточной, заволжской части государства.
Обращает на себя внимание многолетняя и постоянная поддержка, которую оказывали Мамаю в Крыму и в соседних материковых районах. Туда он не раз спасался после поражений в ордынских усобицах, и оттуда вновь появлялся со свежими силами. Дело было не только в финансовой (а в 1380 г. – и в военной) помощи генуэзцев, но и в том, что там Мамай набирал главную, ударную часть своих войск. Даже после огромных потерь на Куликовом поле он немедленно набрал там ещё одно войско и вновь пошёл на Москву, чему помешал лишь Тохтамыш. Вряд ли такие отборные контингенты в то время мог поставлять только Крым, где тогда ещё не было ни Крымского ханства, ни крымских татар в том виде, в котором они стали известны в следующем столетии. По-видимому, главную роль тут играли те полукочевники-татары, потомки кыпчаков-половцев и предки северо-причерноморских ногайцев, которые кочевали в меридиональной полосе от северной части Крыма и смежных частей Таврии и Приазовья, вдоль левого берега Днепра в районе порогов и далее на север до Ворсклы.
Именно в этой полосе сохранились географические названия, связанные с именем Мамая, в XVII веке здесь ещё встречались развалины каменных надгробий и других построек, характерных для кочевий золотоордынских татар, которые в памяти крымских татар относились ко времени Мамая, а в XIX веке здесь украинцы называли каменные статуи на половецких курганах не «бабами», как в других местах, а «мамаями». ». По-видимому, для этих потомков половцев Мамай был не просто присланным из Сарая администратором, но и своим наследственным местным феодалом, кто-то из близких предков которого считался едва ли не прямым преемником домонгольских половецких ханов.
Сопоставляя все приведенные данные, видим, что предки Мамая – скорее всего, меркиты, как-то присвоившие фамильное имя Кият, соответствующее названию группы монголов. Возможно, присвоение этого имени было связано с пребыванием среди меркитов части монголов-киятов, враждебных Чингисхану. После разгрома меркитов на Иргизе в 1216 году уцелевший обладатель родословной, вероятнее всего, попал в Северное Причерноморье вместе с отступившими туда заволжскими кыпчаками. Там он сумел занять среди кыпчаков видное положение, оттуда его ближайшие потомки попали на золотоордынскую службу уже в качестве «князей» Киятов. Мамай унаследовал от меркитских предков только личное имя, а от кыпчаков, в своё время приютивших меркитов, получил военную поддержку, на которую и опирался вплоть до своего падения.
Но рассказ о дочери Чингисхана, если мы правильно его поняли, является в этой родословной инородным включением. Думаем, что он вписан в последние годы жизни Мамая. Вряд ли это могли сделать предки Мамая, жившие ещё при первых сильных золотоордынских ханах, помнивших историю своей династии и не потерпевших бы такой грубой фальсификации. А потомкам Мамая эта фальсификация уже ни для чего не могла быть нужна. Но сам Мамай как раз чрезвычайно нуждался в каком-нибудь хотя бы самом отдалённом и косвенном родстве с Чингисидами, ему только этого не доставало для окончательного захвата власти. И только он, в отличие от всех своих предков и потомков, имел реальную возможность сделать такую фальсификацию: с одной стороны, он жил в эпоху «замятни» – затяжной ханской междоусобицы в Орде, когда фальсификация легче всего могла пройти незамеченной; а с другой стороны, только он располагал военной силой, достаточной для того, чтобы заставить замолчать всех, кто усомнился бы в подлинности его родословной.
Итак, в родословной Мамая, вписанной в родословную Глинских, почти всё объясняется вполне рационально. Одни сведения идентифицируются с известными историческими фактами, другие оказываются вымышленными, но самая их тенденциозность подтверждает время и обстоятельства составления родословной. И не остаётся ничего «легендарного», ничего такого, что можно было бы приписать фантазии князей Глинских той эпохи, когда они были уже Глинскими.
II. Родословная потомков Мамая – князей Глинских. Образование ими княжества в районе Полтавы.
» Нажмите здесь чтобы показать Хинт... «
Дальнейший текст, - по-прежнему только в пространной редакции, - уже вполне русский, без следов плохого перевода и пропусков: «[А у Мамая Царя] сын Мансур-Кият (Маркисуат) а у Мансур-Кията (Маркисуата) [Князя] дети [два сына: Князь] Алекса (Алеша), а (да) [другой] Скидырь [Князь]. И после Донскаго побоища Мамаев сын Мансур-Кият (Маркисуат) Князь зарубил три городы Глинеск, [да] Полдову (Полтаву), [да] Глеченицу (Глиницу) дети же Мансур-киятовы (Мансуркиатовы) меньшой сын Скидер (Скидырь) [Князь] поймав [поимав] стадо коней и верблюдов и покочевал в Перекопи, а большой сын [его] Алекса (Олеско) [Князь, а] остался на тех градех преждереченных [городех]». Правильное написание имени сына Мамая – очевидно, Мансур-Кият. Имя его старшего сына – Алекса (татарское имя), прочие же варианты – результаты его славянизации.
В содержании этого текста не видим ничего невероятного. Когда после Куликовской битвы новое войско Мамая было перехвачено и разгромлено Тохтамышем «на Калках», после чего Мамай снова бежал в Крым и был там убит, Мансур с остатками Мамаева воинства должен был искать убежища в районе, наиболее удалённом от Сарая, Крыма и Москвы и наиболее близком к великому княжеству Литовскому, которое до конца поддерживало Мамая. Район Полтавы как раз отвечал этим условиям. К тому же великие князья литовские (в тот момент Ягайло) были заинтересованы в поселении близ своих границ боеспособного населения, враждебного по отношению к Золотой Орде, и разбитые Тохтамышем сторонники Мамая оказались подходящим для этого контингентом.
«Калки», где Тохтамыш разгромил Мамая, - это вряд ли та речка Калмиус близ нынешнего Ростова-на-Дону, которую принято отождествлять с Калкой – местом известной битвы 1223 года. Уже давно В. Ляскоронский высказал предположение, что обе битвы – 1223 и 1380 годов – произошли «на Калках» – группе мелких речек, левых притоков Днепра близ порогов. Не разбирая аргументацию этой гипотезы в отношении битвы 1223 года, мы должны признать, что в отношении битвы 1380 года она убедительна. Кратчайший путь от Крыма к Москве пролегал именно близ левого берега Днепра у порогов, отклоняться далеко на восток до Калмиуса было незачем. Вдобавок на таком обходном пути Мамай рисковал бы прямо столкнуться с Тохтамышем, шедшим со стороны Сарая; а при движении прямым путём он, с одной стороны, мог надеяться проскочить до подхода Тохтамыша (что ему, однако, не удалось); а с другой стороны, он шёл бы вдоль границы союзного великого княжества Литовского, где мог при надобности укрыться (что и удалось Мансуру). И бежать до района Полтавы Мансуру в этом случае было бы ближе, чем с Калмиуса.
Если верно, что меридиональная полоса от Крыма до Ворсклы была кочевой территорией татар, непосредственно подчиненных Мамаю, то можно думать, что район Полтавы был для Мансура не только наиболее удобным в данный момент, но и давно знакомым. Не окопался ли Мансур просто на северной окраине своей наследственной территории?
Из следующей фразы цитированного текста видно, что наследники Мансура разделились. Видимо, среди пришедших с Мансуром татар была группа каких-то южных, степных полукочевников или кочевников, о чем свидетельствует наличие верблюдов, и именно эта группа ушла со Скидером (Скидырем) на юг, в более привычные для неё условия. А отсюда следует, что была среди этих татар и другая группа, приспособленная к природным и хозяйственным условиям района Полтавы и потому оставшаяся с Алексой. Не были ли это потомки местных половцев, имевших тут летние кочевья ещё в домонгольские времена? Не находились ли их семьи как раз здесь осенью 1380 года, когда Мамай был разбит «на Калках»? Сообщение об уходе группы Скидера на юг, возможно, косвенно подтверждается тем, что много позже, в конце XVIII века, когда эмигрировало в Турцию несколько групп северо-причерноморских ногайцев, среди них имелась группа, которую русские называли «мамаевцами».
Раздел наследников Мансура похож на деление меридиональной полосы на две части вследствие прироста населения, весьма обычное для полукочевников данного типа. Не исключено, что в этом состояла экономическая подоплёка раздела. О непосредственном же политическом поводе для этого раздела и о его возможной дате скажем ниже, после разбора следующей части текста.
Дальнейшие события описаны не только в пространной, но и в краткой редакции, начинающейся с этого момента.
Пространная редакция: «И по Божию изволению (изволению Божию) [похоте] (тот) Алекса [Князь крестился, и] прислал к Киеву (послал в Киев к митрополиту, чтоб креститсца) и митрополит [Киевской] крестил его [в крестьянскую веру], и дал ему во святом крещении имя (имя во святом крещении) Князь Александр (Александр Князь); [а у] Александра сын [Князь] Иван с отцем же крестился (крестился вместе с отцом). И в те времена (то время) [случился] приехати к Киеву (приехал в Киев) Великому Князю Витовту Литовскому (Велики Князь Литовский Витофт) и после ко Князю Александру (и просил Князя Александра) [Мансур-Киятовичу], и сыну (сына) его [ко Князю Ивану]; что похоте служити (чтоб они пошли к нему в службу); и (они) [Князь Иван и с отцем своим Александром сотворили хотение Великого Князя Витовта, и приехали] (в службу) к нему, (и пошли) и били челом ему [в службу] с своими предреченными (преждепомянутыми) тремя городы. И Князь Великий Витовт прия (принял) их (зело) честно не яко слуг, но яко [единых от] сродних (сродников) своих, и дал им [на приказ] вотчины волости: Станку (Стайку), Хорозов (Хозоров), Сереков, Гладковича (Гладковичи); (и Князь Ивана Александровича Великий Князь Витофт женил и) дал [Витовт] за [Князя Ивана Александровича] (него) княж Данилову дщерь (дочь) Остроженскаго (Острожского) Княжну Настасью».
Краткая редакция по тем же спискам: «Род Глинских Князей. К великому Князю Литовскому приехал из Орды Князь Алекса (Алеска) да (и) крестился а во крещении имя ему дали Князь Александр, а вотчина у него была Глинск (Глинеск) да Глиннеца (Глиница) да Полтава (Полтова) с тою вотчиною к Витовту и приехал (и приехал к Витофту) а Витовт дал ему в вотчину волость Стайну (Станску), Хозоров, Гладковичи, и женил его а дал за него Князь Владимирову (Данилову) дщерь (дочь) Острожскаго Княжну Настасью».
То же по «Синодальному списку»: «К Великому Князю Витовту Кестутьевичу Литовскому приехал служити Татарин Князь Лекса, да крестился и по крещении имя ему Александр а отчина у него была Глинеск да Глинница да Полтава».
Главное различие между редакциями: в краткой опущено всё, что касается предков Алексы, не упомянуты не только Мамай, но даже Мансур, а Алекса изображен как неизвестный татарин из Орды. Как уже сказано, именно поэтому мы и предполагаем, что краткая заметка из «Бархатной книги» связана с основным текстом краткой редакции. В ней пропущено упоминание об Иване Александровиче и получается, что Витовт женил на Анастасии Острожской не Ивана, а его отца. Эта несообразность наглядно показывает, что краткая редакция есть результат сокращения более ранней пространной.
Как датировать описанные события? Под приездом Витовта в Киев подразумевается, несомненно, его появление и утверждение там в качестве фактически самостоятельного великого князя Литовского в 1392 году после раздела сфер влияния в Польско-Литовском государстве с Ягайлом. Очевидно, в этом году Александр поступил к нему на службу. Но креститься он должен был не позже чем в 1390 году, так как в этом году митрополит Киприан (речь идёт несомненно о нём), до того находившимся в Киеве, стал митрополитом всея Руси, уехал в Москву и в ближайшие после этого годы находился там. Алекса и Скидер разделились, надо полагать, после смерти Мансура. Дата его смерти неизвестна. Но в двух персидских хрониках есть рассказ о том, что в 1391 году, накануне битвы Тимура с Тохтамышем на реке Кундурче (близ нынешнего г. Самары) тимуровцы ранили, взяли в плен и привели к Тимуру какого-то «сына Мамака», который сказал, что ехал в войско Тохтамыша. Поскольку в этих хрониках Мамаком называли только Мамая, можно понять, что речь идёт именно о его сыне. Конечно, это мог быть и не Мансур (неизвестно, сколько жен и сыновей имел Мамай). Но не исключено, что Мансур мог попытаться помириться с Тохтамышем, пользуясь удобным случаем – всеобщей мобилизацией против Тимура. Если так, он, вероятно, при этом и погиб, поскольку тимуровцы обычно пленных не щадили, а войско Тохтамыша немедленно после этого было разгромлено. При таких допущениях представляется вероятным, что Алекса крестился в 1390 году, ещё при жизни отца, имея для этого, надо полагать, достаточную опору в христианской части населения княжества, успевшей появится к этому времени; это вызвало его конфликт с отцом и братом, вследствие чего в следующем, 1391 году Мансур попытался вернуться к Тохтамышу и при этом погиб, а Скидер отделился и ушёл на юг.
Таким образом, созданное Мансуром княжество оставалось формально независимым в течение 12 лет, с 1380 по 1392 год, хотя фактически, по-видимому, с самого начала в какой-то степени зависело от великого княжества Литовского.
Но в дальнейшем в течение более чем столетия, до начала XVI века, вотчина Глинских в составе Польско-Литовского государства сохраняла многие черты самостоятельного княжества. Потомки Алексы быстро прибрали к рукам почти полностью бассейны Ворсклы и Сулы и ещё ряд территорий в разных частях Украины, стали крупнейшими магнатами, заняли ключевые посты в правительственной администрации этих земель. Этому способствовали окраинное положение района в государстве и общая слабость центральной власти преемников Витовта и Ягайла. Территория, несмотря на её постепенное деление между размножившимися потомками Алексы, сохраняла, по-видимому, определённое единство вплоть до упомянутого восстания 1508 года. Хотя многие Глинские в восстании не участвовали и остались на польской службе, но часть земель была конфискована или раздробилась между непрямыми наследниками, так что единый крупный массив, унаследованный от первых Глинских, прекратил существование.
Вся эта эпоха, с 1392 по 1508 год, описана в родословной очень кратко, предельно сухим языком и почти одинаково в обеих редакциях, кроме лишь «Синодального списка». Пространная редакция: «И у Князя Ивана дети: Князь Борис, да Федор да Семён; (а) у (Князь) Бориса дети: Князь Лев, да Василий, да Иван Великой а у Князя Льва дети: Князь Иван малой (Мамаи) да Князь Василий Слепой, [да] Фёдор, [да Князь] Михайло [Львович] Дороднои [те] все четыре приехали из Литвы служити к Москве к Великому Князю Василью Ивановичу всеа Руссии (России) лета 7016 (в лето 7016-го)». В краткой редакции по тем же спискам, - почти то же. В «Синодальном списке» тот же текст оборван после слов «а у Князя Льва дети…»
Здесь сын Ивана Глинского Борис – это первый князь Глинских, о котором есть документальное свидетельство, независимое от родословной: в 1437 году он присягнул королю Владиславу III. Заметим, что многие историки XIX – XX веков, писавшие о Глинских, считали нужным упоминать это свидетельство в подтверждение того, что все более ранние сведения «легендарны». Но при этом почему-то все без исключения по-разному искажали дату и обстоятельства дела, с неверными ссылками или вовсе без ссылок на источник. Если добавить к этому ещё множество искажений имён («Мансурксан», «Лексада», даже «Лесхард»), то получается, что в научной литературе о Глинских, вплоть до новейшей, не меньше «легендарного», чем в родословной.
В этом же фрагменте интересен один из четырёх Глинских-эмигрантов, названный в одном из списков пространной редакции «Иван малой», а в другом списке пространной и в двух списках краткой – «Иван Мамай». Правильно именно второе написание, - в одной из русских летописей он тоже «Иван Мамай». Значит, мало того, что Шах-Ахмат именовал этих братьев-князей Киятами и Мамаевыми детьми, и мало того, что они позволяли хану обращаться к ним подобным образом, - один из братьев, вдобавок, еще и сам себя прямо называл Мамаем задолго до составления московских родословных книг.
Выше, разбирая письмо Шах-Ахмата, мы уже отметили близкие отношения между Глинскими и ханом. С этим неплохо согласуется и тот факт, что когда окончательно разбитый крымцами Шах-Ахмат бежал к королю, а тот посадил его в тюрьму, то возглавивший восстание Михаил Глинский попытался освободить бывшего хана – правда, безуспешно. Когда могли сложиться такие отношения между Глинскими и Ордой, - только ли при Шах-Ахмате? Не раньше ли? Может быть, даже вскоре после падения Тохтамыша? Не значит ли всё это, что Глинские более чем через столетие после крещения Алексы ещё продолжали осознавать себя татарами в большей степени, чем это можно было ожидать? И не кроется ли за этим наличие соответствующих настроений среди населения их вотчины, где, может быть, к этому времени татарский элемент ещё не совсем растворился в славянском?
Далее в обоих списках пространной редакции, но не в краткой, помещены, с нарушением хронологии, три подробных рассказа: об участии Ивана Александровича (сына Алексы) в 1399 году в битве на Ворскле на стороне Витовта, о получении его сыном Борисом Ивановичем различных земельных пожалований и о восстании и эмиграции Михаила Глинского с братьями. Не цитируя этих рассказов, заметим лишь следующее.
Рассказ о битве на Ворскле по стилю и языку как будто похож на рассмотренную выше часть родословной, где говорится о Мансуре и Алексе, и мог бы считаться продолжением этой части. Но изолированное положение в контексте и самое содержание рассказа вызывают некоторые сомнения. Сказано, что во время битвы Иван Глинский был в ближайшем окружении Витовта, затем сопровождал его при бегстве после поражения, а когда беглецы заблудились, Иван за обещанное вознаграждение вывел Витовта на верную дорогу, за что и получил ряд земельных пожалований. Здесь логично лишь то, что Витовт использовал в качестве проводника Глинского, на земле которого происходила битва. Но как назвать поведение этого проводника, сумевшего заблудиться на собственной земле, но за обещанную награду быстро нашедшего дорогу? Так ли уж наивен был Витовт, чтобы принять явное вымогательство за добросовестную службу? Не исключаем, что весь этот рассказ сфабрикован с целью обосновать права Глинских на земли, приобретенные каким-то другим и, видимо, не совсем законным путём. Второй рассказ – о Борисе Ивановиче – сомнений не вызывает. Для третьего рассказа – о событиях 1508 года – характерна тенденция свести дело к личной ссоре Михаила Глинского с королем, что, по многим другим источникам, далеко не соответствует действительности.
На этом кончается пространная редакция, но в краткой изложение продолжается. В «списке А» и в «Келейной книге» подробно перечислены, во-первых, ближайшие потомки Глинских, уехавших в Москву, в том числе Елена Глинская – жена Василия III и мать Ивана IV; во-вторых, прочие Глинские, оставшиеся в Польско-Литовском государстве, но последние – только до того поколения, к которому принадлежали эмигранты, то есть до начала XVI века. Из «Синодального списка» тщательно изъято всё, что касается эмигрантов и Елены Глинской. Краткая редакция кончается упоминанием о Богдане Федоровиче Глинском, жившем в конце XV века, не причастном к восстанию, но известном в другом отношении. Будучи черкасским наместником, он оказался одним из первых организаторов тех украинских пограничных войск, которые вскоре после этого стали называться казаками (ещё не запорожскими). Под его командой эти войска в 1493 году очень громко заявили о себе взятием только что построенного крымцами Очакова.
Сопоставление текстов родословной позволяет сделать некоторые выводы о её истории. Судя по тому, какие ветви фамилии Глинских отражены в том или ином списке и до какого времени они прослежены, можно заключить, что пространная редакция составлена для братьев-эмигрантов и, вероятно, закончена в Москве сразу по их прибытии туда в 1508 году. Краткая редакция составлена там же в годы регентства Елены Глинской, то есть в 1533 – 38 годах (её замужество упомянуто в прошедшем времени, после смерти Василия III). «Синодальный список» – результат дальнейшего сокращения краткой редакции. Откровенная тенденциозность этого сокращения говорит о том, что список сделан для кого-то из Глинских, либо уехавшего обратно в Польшу, либо собиравшегося это сделать, ибо только для польских читателей были одиозными имена Михаила Глинского, его братьев и Елены Глинской.
Объясняется и главное расхождение между обеими редакциями – последовательное изъятие из краткой редакции всех сведений о Мамае. В польско-Литовском государстве, за исключением вотчины Глинских, Мамая мало знали и скоро забыли. Но древность и знатность рода, хотя бы и татарского, там ценили. В Москве тоже ценили древность и знатность рода, но не всякого, - Мамая там в XVI веке ещё не забыли, но помнили недобро. Поэтому, если первое поколение Глинских-эмигрантов ещё не видело оснований скрывать своё происхождение от Мамая (один из них даже сам звался Мамаем), то уже второе поколение, присмотревшись к ситуации в Москве, поняло, что о Мамае здесь лучше молчать. И особенно хорошо это должна была понимать Елена Глинская, которой явно незачем было афишировать происхождение её сына, наследника московского престола, от такого непопулярного предка. Вот когда и вот почему могла и должна была появиться краткая редакция родословной Глинских. Но все эти политические соображения начали терять остроту после венчания на царство Ивана VI и вовсе утратили актуальность к концу XVI века. И когда, наконец, были составлены сводные родословные книги, в них оказались вписанными обе редакции родословной Глинских, причем части их были перепутаны местами, потому что составители книг уже не понимали политического смысла появления двух редакций.
III. Княжество потомков Мамая в хозяйственном, социальном, этническом отношениях в XIV – XV веках.
» Нажмите здесь чтобы показать Хинт... «
Итак, при всех фальсификациях в отдельных деталях родословной Глинских, вряд ли можно сомневаться, что Глинские – действительно потомки Мамая и что их вотчина не просто была им пожалована, но развилась из их же собственного княжества в районе Полтавы. Более того, можно думать, что это княжество появилось не на пустом месте, а на северной окраине кочевой территории группы татар, потомков половцев, подчиненных Мамаю и его ближайшим предкам. Обнаруживается, что и известная самостоятельность Глинских в XV и начале XVI века могла иметь свои корни в истории княжества Мансура.
Такова политическая история княжества потомков Мамая. А что оно могло представлять собой в хозяйственном, социально-экономическом, культурном, этническом отношениях?
В 1638 году при уточнении русско-польской границы, проходившей тогда через этот район, польские представители предъявили ряд документов, с конца XV до начала XVII века, о принадлежности польским феодалам отдельных имений в этой местности. Имениями владели уже не Глинские, хотя были там и их родственники под другими фамилиями. В двух документах, 1570 и 1590 годов, упомянуты в качестве обитателей этой местности местности «севрюки Ворскольские». Они жили на землях преемников Глинских, но в судебных делах каждая группа «севрюков» выступала независимо от феодала, как самостоятельное коллективное юридическое лицо, - признак наличия территориально-общинной организации и неполной зависимости от тех феодалов, на землях которых они жили. В 1570 году польские власти за какие-то заслуги освободили этих «севрюков» от податей.
Севрюки (севруки) – особая группа населения, известная под этим названием в XV, XVI и XVII веках в меридиональной полосе от среднего течения Днепра, через бассейн Ворсклы и Сулы, до среднего течения Десны. Есть много оснований считать севрюков прямыми потомками летописных северян. В XV – XVII веках севрюки представляли собой военизированное пограничное население, охранявшее границы смежных частей Польско-Литовского и Московского государств. Судя по всему, они были во многом похожи на ранних запорожских, донских и других подобных казаков, обладали некоторой автономией и общинной военной организацией. В отличие от более южных групп казаков, они раньше появились и, соответственно, раньше оказались в тылу по отношению к отошедшим к югу границам, раньше утратили своё военное значение, развили преимущественно земледельческое хозяйство, раньше превратились в обычных крестьян. Попытки некоторых авторов усмотреть более глубокие различия между севрюками и казаками основаны лишь на сравнении тех и других в отдельные исторические моменты, без учета всей исторической эволюции тех и других, происходившей не синхронно, но по одной и той же схеме.
Как видим, если княжество Мансура в 1380-х годах было ещё преимущественно или в значительной степени татарским, то в конце XV века там обнаруживаются севрюки. Вероятно, некоторое их количество жило там уже ко времени прихода Мансура (хотя вообще они вряд ли ранее XIV века появились на этой территории, лежащей южнее древнего ареала северян). По крайней мере, два из трех «городов» (конечно, лишь небольших крепостей), Глинск и Глинница, фигурируют с самого начала под славянскими названиями, а название Полтава – если и не вполне ясного происхождения, то, во всяком случае, тоже не кыпчакское.
В дальнейшем славяноязычный элемент в населении княжества, несомненно, должен был возрастать и за счет притока славянского населения с запада и севера, и за счет ухода группы Скидера, и за счет постепенного ославянивания оставшихся татар (процесс, начавшийся, вероятно, ещё у их предков половцев). Срастание славянской и тюркской частей населения, возможно, облегчалось ещё и тем, что в этногенезе самих северян в своё время, по-видимому, сыграли большую роль болгары-савиры, от которых произошел и самый этноним «северяне». От этого населения к XIV веку вряд ли много осталось, но кое-что всё же могло сохраниться в языке и культуре. Ещё больше следов могло остаться от контактов населения Северских княжеств с половцами в XI – XIII веках. Кстати, почему другие докиевские восточнославянские этнические группы задолго до XIV века полностью переформировались, и названия их были забыты, и только северяне в виде севрюков сохранились? Не наличие ли неславянского элемента как раз и тормозило их окончательное растворение среди остальных славян?
Однако политические и этнические факторы вряд ли были бы достаточны для мирного сосуществования и постепенной интеграции тюркской и славянской частей населения, если бы не было единства системы хозяйства и хозяйственно-бытового уклада. И хотя прямых сведений об этом нет, но имеем основания думать, что для единства хозяйства и быта тут действительно имелись возможности. С одной стороны, после ухода Скидера остались, как уже было сказано, скорее всего потомки местных половцев, лесостепных полукочевников, несомненно имевших уже давно и хорошо развитое земледелие, постоянные зимние селения и т.д., вроде, скажем, башкир или западносибирских татар. А с другой стороны, севрюки в XIV веке, особенно крайние пограничные их группы, были вряд ли более оседлы, чем находившиеся впоследствии на той же стадии развития запорожские и донские казаки, бывшие до XVIII века ещё типичными полукочевниками того же лесостепного типа.
Малая плотность населения, плохая освоенность территории, низкий уровень сельскохозяйственной техники, постоянное отвлечение от сельскохозяйственных работ на воинскую службу – всё это диктовало и славянам, и тюркам наиболее рентабельную в данных условиях систему хозяйства с преобладающим пастбищным скотоводством и со второстепенным земледелием на основе степных переложных систем земледелия. А этому соответствовал полукочевой хозяйственно-бытовой уклад, с сезонными переселениями от зимних селений к летним пастбищам и к дальним полям. Возможно, что при этом между обеими этническими группами могли быть некоторые различия в соотношении земледелия и скотоводства, в дальности сезонных переселений и т.п., но эти различия могли иметь характер общественного разделения труда в рамках единой хозяйственной системы. Во всяком случае, не было оснований для хозяйственной и бытовой несовместимости между обеими этническими компонентами княжества Мансура. Думаем, что этим-то и должно было создаваться прочное основание для политического единства княжества и для этнической интеграции его населения, хотя, конечно, этот вопрос ещё требует изучения.
Мы не уверены, что интеграция имела характер постоянного и одностороннего ославянивания тюрко-язычной части населения. Такой характер этот процесс мог получить позже, на последней своей стадии, когда в конце XVI века и особенно в XVII веке весь район был захлёстнут волной украинской казачьей колонизации с Правобережья, которая и создала его нынешний этнический облик. Но ранее, при ещё значительной доле тюркского элемента, тут была не менее вероятна и тенденция к образованию особой гибридной тюрко-славянской этнической группы. Не эта ли тенденция нашла отражение и в политике Глинских, с их балансированием между Польшей, Ордой и Москвой?
Вряд ли княжество потомков Мамая было вполне феодальным образованием. Конечно, в тех более западных вотчинах с чисто украинским крестьянством, которые разными путями попали в руки Глинских в XV веке, сохранялись обычные феодальные отношения, для этих мест давно традиционные. Но в первоначальном тюрко-славянском ядре княжества это едва ли было возможно вследствие малой плотности населения, наличия больших резервов неосвоенных земель, напряженной военной обстановки и военизированного характера всего населения. Легче допустить, что князья тут были более похожи на казачьих атаманов, чем на настоящих феодалов. По-видимому, нечто подобное представлял собой упомянутый Богдан Глинский Глинский по отношению к более южной, черкасской группе такого же пограничного военного населения, и весьма вероятно, что и в районе Полтавы при первых Глинских ситуация могла быть примерно такова. Кстати, присульской частью этой территории в конце XV века владел тот же Богдан. Думаем, что остатки именно таких отношений и видны по упомянутым документам «ворскольских севрюков» XVI века.
IV. Козак Мамай и некоторые заключительные мысли.
» Нажмите здесь чтобы показать Хинт... «
Может быть, всё сказанное подтверждается и конкретизируется ещё некоторыми позднейшими фактами. В XVIII – XIX веках в украинской народной живописи бытовал характерный сюжет: изображался запорожский казак, сидящий «по-турецки» (поджав ноги) и играющий на бандуре. Под картиной бывали написаны стихи, чаще всего содержавшие характеристику запорожского казака вообще, нередко ироническую, но всегда вполне доброжелательную. Иногда этот запорожец был единственным героем всей композиции, в других случаях добавлялись другие фигуры и целые сцены, часто связанные с восстаниями «гайдамаков» на Правобережье в середине XVIII века. Но во всех сценах непременно присутствовал, иногда даже некстати, казак-бандурист в своей стереотипной позе. Нередко бывало написано имя казака. Имена бывали разные, но среди них встречался «козак Мамай», а в народе вообще все картины этого типа были известны как портреты «козака Мамая».
Украинские искусствоведы давно заинтересовались, каким путём явно положительный образ запорожца или «гайдамака» оказался связан с именем золотоордынского темника. Вначале сложилась версия, имеющая сторонников по сей день, согласно которой сюжет этой картины – не старше XVII – XVIII веков. Основные аргументы в пользу этой версии – отсутствие картин, надёжно датируемых не ранее, чем начало XVIII века, наличие «гайдамацкой» тематики и, главное, наличие сведений о каком-то реальном «гайдамаке» по имени Мамай. Но затем постепенно стали накапливаться наблюдения, показывающие, что дело обстоит не так просто.
Реальных Мамаев – «гайдамаков» было, оказывается, не менее, чем трое, если не четверо. Все они примерно одновременно возглавляли мелкие группы повстанцев, все именуются в источниках просто Мамаями. Неизвестно, означало ли это слово имя или фамилию, но известно, что одного из них звали на самом деле Андрей Харченко. Становится довольно ясно, что «Мамай» – это традиционный псевдоним, которым прикрывались «гайдамаки» и участвовавшие в их движении запорожцы. У последних псевдонимы были вообще очень распространены, потому что таким путём защищались от репрессий казачьи семьи, остававшиеся нередко в имениях польских феодалов.
Возможность такого использования имени Мамай косвенно подтверждается тем, что среди подписей под портретами казака-бандуриста встречается также имя Буняк, Буняка. Это имя половецкого хана Боняка, жившего в XI веке и тогда же получившего на страницах летописи прозвище Шелудивый. В дальнейшем Буняка Шелудивый стал персонажем западно-украинского фольклора, где он фигурировал уже в контекстах, не имевших ничего общего с историческим Боняком и представлявших собой компиляции из общемировых бродячих сказочных сюжетов. Не сохранилось и затемненное теми же сказочными фольклорными деталями сообщение о том, что именно Бунякой Шелудивым назвался один из украинских повстанцев эпохи Богдана Хмельницкого. Значит, золотоордынский темник Мамай – не единственная и ещё не самая древняя из исторических личностей неславянского происхождения, имена которых могли использоваться как псевдонимы участниками антипольских выступлений на Украине.
Далее, анализ портретов «козака Мамая» позволил выявить в них разновременные наслоения. Стихотворные тексты оказались новее самого изображения и заимствованы из украинского народного театра XVIII века. В изображениях же обнаружены детали, характерные для времени значительно ранее XVIII века, например, формы оружия и бандуры. Есть варианты с луком, стрелами и вовсе без огнестрельного оружия, которое ещё в XVIII веке распространилось у запорожцев. А в позе сидящего казака и во всей композиции картины видно явное сходство с широко распространёнными композициями средневековой и более древней восточной живописи, от ближневосточных и персидских мотивов, до центрально-азиатской буддийской иконографии, и именно с последней сходство особенно разительно.
Появляются основания думать, что в XVIII веке к потребностям запорожцев и «гайдамаков» был приспособлен какой-то очень древний стереотип, до этого бытовавший в народной живописи, может быть, уже в течение многих столетий. Он мог многократно перелицовываться применительно к менявшейся политической обстановке, картины могли выполняться в недолговечных материалах, могли при изменении ситуации уничтожаться и заменяться новыми. Герой картины был назван «козаком» вряд ли ранее начала XVI века, но «Мамаем», как и «Буняком», он мог считаться и раньше. Скорее всего, запорожцы и «гайдамаки» использовали имя «Мамай» в качестве псевдонима именно потому, что оно уже имело хождение в народном искусстве и было связано с положительным персонажем.
Наконец, выясняется, что хотя «козак Мамай» был известен вообще на всей Украине, но наиболее распространена была эта картина не в районе движения «гайдамаков» на Правобережье и не в Запорожье, а на Черниговщине, Полтавщине и Харьковщине, то есть на территории, центром которой является Полтавщина. И вот после этого остается только удивляться, что никто из многочисленных искусствоведов, писавших о «козаке Мамае», не вспомнил о Глинских, а столь же многочисленные историки, занимавшиеся Глинскими, не заметили «козака».
Конечно, непосредственным прообразом «козака Мамая» не был золотоордынский темник Мамай. Но, зная о Глинских, можно предположить следующее.
У степных и лесостепных полукочевников Евразии существовала традиция образования так называемых «генеалогических родов». Население, давно вышедшее из родового строя и имевшее территориально-общинное устройство с более или менее значительными элементами феодализма и даже капитализма, группировалось в объединения, имевшие внешнюю форму патриархального рода, но состоявшее не только из родственников. Такая группа принимала название какого-нибудь настоящего древнего рода или новое название. Главу рода изображал из себя выборный военачальник, наследственный феодал или, в начале XX века, даже богатый скотовод капиталистического типа. Такой «род» мог иметь тщательно разработанную и даже написанную, но фиктивную родословную. Конечно, такой «род» переформировывался и переименовывался также легко, как и создавался. Всё это давно и хорошо изучено у многих народов, например у казаков.
При таком свободном обращении с внешними атрибутами родового строя сначала потомки Мамая могли легко превратиться из Киятов в Мамаев (поскольку имя Мамай было для их подчиненных более близко и понятно, чем имя Кият), а затем и вся тюркская часть их подданных могла образовать «род» мамаев. Не потому ли назывались «мамаевцами» упомянутые выше позднейшие ногайцы, вероятные потомки татар Скидера? И не могла ли эта традиция распространиться и на славянскую часть населения княжества в ходе смешения потомков половцев с севрюками, имевшими, как сказано, и собственных тюркских предков?
В этом случае портрет воина-бандуриста мог появиться сперва как собирательный образ пограничного жителя княжества Мансура и его ближайших потомков, - портрет мамая, , но ещё не Мамая и тем более не «козака». А для композиции портрета могло быть использовано какое- то произведение восточной живописи, имевшее хождение у мансуровых татар, едва ли не сохранившаяся ещё от монгольских времён старая буддийская религиозная картина, смысл которой был давно забыт. Этот мамай – полутатарин, полусеврюк – был ещё далеко не украинец по своему этническому самосознанию и культурному облику, но он успешно защищал славянское население Украины от крымских набегов и потому стал весьма популярен. Его последующему превращению из мамая в Мамая могла способствовать деятельность упомянутого Богдана Глинского, который для местного населения должен был оставаться таким же Мамаем, как его современник и родственник, эмигрировавший в Москву (см. выше). «Козаком» живописцы назвали своего героя позже, когда роль главных защитников юго-восточных рубежей Украины перешла от севрюков сперва к правобережным казакам (среди которых одной из первых крупных фигур оказался опять-таки Богдан Глинский), а затем к запорожцам. И тогда слово «мамай», первоначально означавшее принадлежность к определенному «генеалогическому роду», окончательно превратилось в личное имя изображенного на картине запорожского казака, которое уже никак не ассоциировалось в народной памяти ни с Богданом Глинским, ни, тем более, с давно забытым золотоордынским темником Мамаем.
Княжество потомков Мамая – небольшой эпизод в истории нашей страны. Он прибавляет некоторые любопытные штрихи к политической истории империи Чингисхана, Золотой Орды, Польско-Литовского и Московского государства XIV – XVI веков. Но, может быть, более важно, что этот эпизод проливает новый свет на давно обсуждаемую славистами – медиевистами проблему так называемого «запустения» Юго-Восточной Руси в XIV – XV веках.
Существуют две версии. По одной, территория, ушедшая в золотоордынскую эпоху из-под контроля восточнославянских княжеств московской или литовской ориентации, полностью потеряла славянское население, а с XVI века заселялось вновь русскими и украинцами. По другой версии, «запустения» не было, славяне прятались от татар в лесах, оказывали сопротивление и так пережили всю золотоордынскую эпоху, составив затем основу современного населения этих мест. Между сторонниками обеих версий не происходит особенно острых дискуссий, и это понятно, ибо обе версии основаны на одном и том же предположении, принимаемом за аксиому: считается, что существовал некий исконный, извечный антагонизм между славянами, которые могли быть только оседлыми, и тюрками – только кочевниками, между Европой и Азией, между Западом и Востоком и т.д. Отсюда и заключают, что славяне под золотоордынской властью могли делать только одно из двух: либо поголовно бежать, либо партизанить на оккупированной территории.
Но на примере княжества потомков Мамая в районе Полтавы мы видим нечто новое и неожиданное для славистов-медиевистов: вместо антагонизма – мирное сосуществование и постепенное срастание тюркской и славянской групп населения в рамках единого и довольно своеобразного политического образования.
Был ли этот эпизод каким-то уникальным исключением из общего правила? Или, может быть, это сигнал о том, что слависты неверно представляют себе общее правило?
А ведь княжество потомков Мамая – не единственная группа населения на якобы «запустевшей» территории, известны и другие подобные, притом ещё более удаленные от границ восточнославянских государств. Загадочная территория Червленый Яр на хоперско-донском междуречье и Елецкое княжество в XIV – XV веках, «Яголдаева тьма» » на Осколе в XV веке, первые, ещё далеко не чисто славянские зародыши запорожского и донского казачества в XV – начале XVI века, - это ещё не полный перечень объектов, о которых историки-слависты говорят обычно скороговоркой или вовсе умалчивают, потому что эти объекты не вписываются в концепцию «извечного антагонизма». Не следует ли при изучении этих объектов учесть наблюдения, сделанные при исследовании княжества потомков Мамая?
Остаётся заметить, что ещё не исчерпаны все возможности изучения княжества потомков Мамая. Существуют в различных хранилищах ещё не введенные в научное обращение списки родословной Глинских. Надо изучить этнографические материалы XVIII – начала XX века по району княжества. Вероятно, целесообразны и археологические исследования.
'Click here to open new window';}" onmouseover="if(this.resized) this.style.cursor='hand';" onclick="if(this.resized) {window.open('http://zverozub.com/img/orgforum/imgs/ico0156.jpg');}" />
оригинальная версия, вот интересно стало, есть ли у кого ещё чего по этому вопросу. 
