Наш властитель-император благословен и славен, он успокоил и объединил весь мир, его добродетели и милости совершенны и вечны.
Сыма Цянь, «Ши-цзи», глава «Основные записи о деяниях первого императора Цинь»
В комнате было тесно – так тесно, что могучий орк Тхарх-Трог, даже сидя, не мог расправить плечи. Кривой, неказистый стол покрывала густая грязь. Выглядела она невыносимо омерзительно, и он попытался отскрести хоть немного своими грубыми, толстыми ногтями, но ничего не вышло. Свет как будто ниоткуда не исходил, и всё: стены, пол, потолок, проклятый стол – казалось непроглядно-серым. Потом он чуть привык к этой мгле и заметил, что по углам сидят пауки. Множество пауков. Здоровенные, чёрные, мохнатые. Они молчали и не двигались. И смотрели на него.
Шло время, но ничего не менялось. Пауки не шевелились, серость не проходила. Ни окон, ни дверей не было. Стол потихоньку становился всё грязнее и грязнее. Тхарх-Трог начал свирепеть. Он грохнул кулаком по замызганным доскам, и с них посыпались пауки.
- И это всё?!.. – остервенело рявкнул орк.
Тхарх-Трог тяжело, медленно открыл глаза: над ним висел цветастый балахон, пестревший затейливыми узорами. Словно поддавшись ярости, нахлынувшей на него во сне, он рывком откинул меховое покрывало, отдёрнул занавесь и поднялся. Мутным взглядом поблуждал по сумраку богато убранного шатра, по шкурам и коврам, расстеленным по полу. Поймал себя на мысли, что ищет в закутках пауков. Их, вроде бы, не было. Челядь хорошо постаралась с отоплением, в жаровне лежали горячие угли, но в груди у орка что-то упорно мёрзло.
- Эй! – хрипло крикнул он.
Мгновение – и в шатёр почти на четвереньках вбежали двое слуг-гномов. Не смея поднять головы, один из них проговорил:
- Прикажете подать воду и одежду, великий государь?
- Да. И откройте шатёр. Мне душно.
- Там сегодня холодно, государь, - пробормотал второй гном.
- Открыть, - без гнева, но веско сказал Тхарх-Трог.
- Будет сделано, государь, - пискнули слуги и зашуршали, как мыши.
Когда подняли тяжёлую шкуру, закрывавшую вход, внутрь ворвались бледный свет и апрельский холод. Повелителю принесли таз с водой, он умылся, терпеливо прождал, пока пришедший брадобрей соскоблит седоватую щетину. Потом облачился в плотный кафтан и штаны, стянутые у колен, обул сафьяновые сапоги и опоясался расшитым золотом кушаком.
Когда он сел завтракать, пришёл начальник разведки и доложил об обстановке.
- Царевич Кгор продолжает укреплять позиции, - говорил он. – Судя по всему, он намеревается не отступать и дать нам бой, несмотря на наше численное превосходство.
- Писем от него не было? – спросил Тхарх-Трог.
Главный разведчик помедлил. Хотя он и удостоился чести сидеть перед царём, поджав ноги, он всё время склонял голову и смотрел вниз. Теперь он инстинктивно попытался выпрямиться и поглядеть в глаза владыке – но вовремя остановился и снова ссутулился.
- Наш гонец казнён, повелитель, - глухо произнёс он. – Никакого ответа не последовало… Мне очень жаль, всемилостивейший государь, но, кажется, ваш сын не желает сдаваться.
Лицо Тхарх-Трога вмиг стало как будто угловатым.
Облачённый в роскошный куяк, покрытый чёрным бархатом и испещрённый позолоченными заклёпками, могучий Тхарх-Трог сидел на кресле перед шатром и осматривал окрестности. Он был немолод, но по-прежнему ловко управлялся с саблей, булавой и луком и мог проехать верхом весь день без остановок. Он сам чувствовал в себе эту необыкновенную силу, не свойственную его возрасту, и оттого плечи орка непроизвольно расправлялись, а и без того мощная нижняя челюсть подавалась вперёд.
Тхарх-Трог сидел и любовался тем городом из шатров и шалашей, что раскинулся перед ним. Город сильный, чьими стенами были его несгибаемые воины, прошедшие под началом великого царя огонь и воду. Далеко впереди, за большим буроватым полем чернели холмы. Там утвердился его непокорный сын. Над холмами плыли небольшие, невнятные облака. Утреннее весеннее небо имело до отвращения нежный оттенок. Под ногами у мелькавших по лагерю воинов чавкала грязь. Хотя кресло правителя было постановлено на ковёр, но и Тхарх-Трог чувствовал каблуками податливое месиво там, внизу.
Каждые минут десять приходили вестовые с докладами – о действиях противника, о положении на восточном фронте, о мятежах в других частях царства.
Появился писарь У-Х
омзих, одетый в потёртый стёганый кафтан. Будучи лысым, как и все орки-мужчины, он отпустил себе кустистые бакенбарды. Белые, как снег. Это Тхарх-Трог заметил только сейчас, совершенно неожиданно для себя. И вспомнил те далёкие времена, когда был никому неизвестным младшим офицером – песчинкой в умирающем царстве, опустившемся на самое дно гражданской войны. Тогда он ещё не ведал, что сам погрузит государство в эту пучину ещё глубже. Возглавит мятеж офицеров. Железом и кровью будет покорять провинцию за провинцией. Захватит пол-империи. И примет скипетр царя – в столице, ненавистной ему. Но до конца было далеко: оставалось ещё пол-империи. А тут, как назло, сын… Кажется, только У-Хомзих всё это время следовал за ним, верный слуга, с самого начала.
- Я хочу отправить письмо жене, - сказал Тхарх-Трог писарю.
У-Хомзих поклонился и сел на ковёр у ног правителя. В руках его возникли пергамент, перо, чернильница. Государь в последний раз бросил тяжёлый взгляд в сторону далёких тёмных холмов и стал начитывать текст:
- «Любезная моему сердцу Ум
ирхи! Спешу тебе сообщить, что я с войском стою близ города Кривой дол. Сын мой находится от меня в какой-нибудь лиге. Но он не возжелал разговаривать со мной. Вероятно, скоро мы будем сражаться. Да, жена моя, наш единственный сын и наследник предал нас. Он предал всё царство: как ты, наверное, знаешь, я уже готовил поход на Придорожье, когда получил известие о мятеже Кгора. Моё сердце наполняется невыразимой печалью: и от измены сына, и от сорвавшейся победы. Ведь мы были в шаге от того, чтобы завоевать третий удел, разбить самого опасного нашего противника. Тогда бы остался один лишь четвёртый удел, и нам не составило бы труда раздавить богохульных врагов царской семьи. Но, как видишь, наш сын отнял у нас этот шанс. До последнего момента я верил, что это всего-навсего клевета или что он действует как заложник наших тайных внутренних противников, но нет, теперь надежды не осталось. Сын предал нас, жена моя. Я сделал его управителем целого Орклайх
ана – жребий, о котором могли только мечтать величайшие тахары прошлого! – но это лишь раззадорило его в его тёмных замыслах. Увы. Увы нам всем. Я очень устал, Умирхи. Но я доведу дело до конца».
- Я очень устал… - повторил потом Тхарх-Трог, уже без всякого «но».
У-Хомзих, много лет записывавший послания государя, прекрасно понял, что это наносить на бумагу уже не нужно, и отложил перо.
Владыка не сдержался, гнев, наконец, выплеснулся из него.
- Сама-то сейчас, наверно, уже всю родню свою в столицу свезла и добро разбазаривает!.. Сын в неё пошёл! – крикнул он. – Она всегда мне лгала! Чёртова семейка… Как быть, если даже родному сыну нельзя доверять! Что же затевает тогда вся эта сволочь, которая крутится вокруг меня?!..
- Считаю своим долгом напомнить, государь, о том происшествии после взятия
Ушриха, - негромко заметил писарь. – Уже тогда можно было разглядеть семя сомнения, заронённое в душу царевича Кгора.
На лице владыки заиграли желваки.
- Когда он меня «палачом» назвал? Как же, помню! Щ-щенок!
- Но с другой стороны, о великий правитель, не каждый день казнят по пять тысяч свободных граждан царства, всякой национальности, возраста и пола.
- С тех пор Ушрих – наш оплот, и там не бывало бунтов, и я спокоен за тыл, ты прекрасно это знаешь! – скороговоркой выпалил Тхарх-Трог.
- Я лишь привёл возможное мнение постороннего наблюдателя, владыка.
- Постороннее мнение… Знаю я этих посторонних, - старик заворочался в кресле, пнул сапогом ковёр. - Я готов поклясться, что кто-нибудь из князей Орклайхана, из этих самых «посторонних», подбил Кгора на мятеж. Надо было всех их вырезать в своё время, до последнего сопливого младенца – вот и наступил бы мир.
У-Хомзих ничего не сказал: реплика явно принадлежала к числу тех, на которые не стоит отвечать. Вместо этого он подставил лицо лучам утреннего солнца и улыбнулся. Писарь был одним из немногих придворных, который мог безнаказанно улыбаться при царе.
Взгляд Тхарх-Трога остекленел: он вспоминал былые времена. Потом он заговорил – холодно, жёстко, со сталью в голосе:
- Мы – песок. И все они – песок. Одни копошатся наверху, другие уже падают вниз. Все упадут когда-нибудь. И нечего стонать о милосердии. Надо думать о бессмертии. О бессмертии царства и рода. Моя династия будет править десять тысяч поколений. И если для этого нужно казнить по десять тысяч в день, я так и сделаю. Вопрос не в этом, Хомз. Вопрос в том, что делать с наследником?
Он замолчал, опёршись на кулак. У подножия холма, на котором стоял царский шатёр, между тем столпились вестовые: писарь дал им знак, чтобы они не приближались. Потому что оказавшемуся подле правителя в такую минуту могли оторвать голову. В прямом смысле.
В небе показалась стая ворон.
- Я устал, - произнёс Тхарх-Трог. – В последнее время мне порой чудится, что знай я тогда, много лет назад, когда устраивал мятеж, какая долгая дорога меня ждёт, я бы отказался от своей затеи. И ведь дорога не кончается и не кончается. А я уже стар. И я так устал…
- Да славится великий царь, всевековечный спаситель, мудрый и милостивый отец народа! – громогласный клич вырвался из тысяч глоток и полетел по окрестностям.
Тхарх-Трог едва кивнул. Он ехал, покачиваясь в седле, вдоль длинного строя воинов, покрытых сталью с ног до головы и восседавших на лошадях, в которых, кажется, так же было больше металла, нежели живой плоти. За повелителем следовала колонна ещё более внушительных всадников – кавалерийских командиров и героев-поединщиков.
Государь удостоил своим присутствием парад конных полков, проходивший на поле между лагерем и чёрными холмами. Надо было не только проверить, как бойцы выдержали долгий переход, но и испытать противника – вдруг у мятежного принца при виде столь грозного воинства сдадут нервы, и он начнёт манёвры?
Прямо за царём, рядом со знаменосцем, ехал статный юноша в доспехе из множества мелких пластинок, перемежавшихся красными лентами, и отполированном шишаке с кольчужной бармицей, ниспадавшей на плечи. У пояса его висели алый саадак с тугим луком и колчан, из которого торчал ворох белооперённых стрел. Это был племянник Тхарх-Трога, Шмирд
ар.
Старик несколько раз оглядывался на него и что-то бормотал под нос. Потом махнул рукой, чтобы он приблизился.
- Слушаю вас, мой повелитель, - юноша склонил голову.
- Шмирдар, после гибели твоего отца, отцом твоим стал я. А ты стал мне как сын.
- И это великая честь для меня, повелитель.
- Как ты думаешь, им, - он кивнул в сторону полководцев, - можно доверять?
- Народ и армия едины в своей преданности вам, повелитель.
- Стало быть, мой сын – не из моего народа, раз он отрёкся от этого единства?
Шмирдар побледнел. Касаться персоны царевича было слишком опасно: любой ответ мог не удовлетворить владыку. Никто из военачальников ещё не знал, какой приговор вынес он своему сыну.
Тхарх-Трог, похоже, и не собирался ждать ответа. Он тут же спросил:
- Шмирдар, ты командуешь правым крылом нашего войска. Ты моя правая рука. Тебе можно доверять?
- Я готов пойти на всё ради вас, повелитель! Нет таких слов, чтобы выразить мою верность вам! – поспешно выдал юноша; нормальный цвет лица быстро вернулся к нему.
Кажется, владыка совсем не слушал его. Он посмотрел в пустоту и хрипло проговорил:
- Ты помнишь взятие Приречья? Мы тогда загнали несколько сотен женщин и детей на край обрыва, и они поп
адали в реку, - в его глазах как будто замерцали отражения огоньков: то событие случилось поздним вечером, и лучники били по всплывавшим подожжёнными стрелами – казалось, вода горела.
- Осмелюсь возразить, повелитель! Трусливые враги сами прикрывались от нас телами своих жён, и нам ничего не оставалось, как расправиться со всеми ними!
- По-моему, я сам приказал пустить этот слух, чтобы воинам было легче стрелять, - раздумчиво произнёс Тхарх-Трог. – Сейчас и не вспомню уже.
Шмирдар снова задохнулся от страха. А может, и от священного ужаса: кто знает, вдруг он и вправду верил в постыдное поведение защитников Приречья?
Царь, однако, не остановился в своих чудачествах.
- Как ты думаешь, - спросил он с едва заметной улыбкой, - каков запах лжи?
- Не знаю, повелитель… Мне очень жаль, - бедняга совсем смутился.
- И мне жаль. Если бы я знал, я поднатаскал бы собак – и жил бы спокойно, - правитель отвернулся и посмотрел в сторону холмов, что было верным знаком окончания разговора.
Пятеро полноватых орков в парчовых охабнях со стоячими воротниками и высоких меховых шапках покорно, даже радостно, лежали в грязи. Лежали клином – главный был на острие этой своеобразной атаки.
Позади них стояла девушка, полностью скрытая дорогими накидками и платками. Впрочем, в данном случае он являлась не совсем одушевлённым предметом, так что могла и постоять перед царём.
Тхарх-Трог пнул каблуком ковёр. Предводитель клина поднял голову, потом по знаку встал на колени и торопливо заговорил:
- Немеркнущее солнце нашей земли, бессмертный герой, умиротворивший мятежных и богохульных…
- Довольно, - скривился владыка. – Что у вас?
- Государь, - выдохнул проситель с лицом, искажённым гримасой восторженного ужаса, - мы купцы из Кривого дола. Мы здесь, чтобы засвидетельствовать вам свою безмерную преданность и заверить вас, что мы не потворствуем мятежникам и готовы всячески содействовать вам в вашем богоугодном предприятии. В знак этого мы передаем вам малые дары – к сожалению, это всё, на что способна наша бедность, - он указал в сторону двух сундуков, набитых всяким добром. – Есть у нас для вас и ещё одно наше сокровище. Я с великой радостью передаю в вашу власть свою дочь, да усладит она ваш взор.
Тхарх-Трог чихнул. Купцы содрогнулись.
- Шубу им, - сказал царь слугам; потом поглядел на сокровище под покрывалами и добавил: - И ярлык.
Гости получили соболиную шубу и ярлык на особые торговые права и поползли восвояси. Так, на четвереньках, они спустились с холма, где сидел правитель, и затерялись среди шатров лагеря. Государь даже с некоторым любопытством проследил за их путешествием.
Потом подошёл, склонившись, начальник стражи.
- Мой повелитель, - доложил он, - купцы, со страху, должно быть, забыли вам сообщить ещё об одном. Они привели десяток бунтарей из Кривого дола, на ваш суд, - он протянул свиток с именами и провинностями.
Тхарх-Трог вздохнул, приподнял правую бровь и пробубнил:
- На кол, повесить, на кол, содрать кожу, повесить…
- Будет сделано, повелитель! – начальник стражи забрал бумагу и удалился.
Тхарх-Трог затруднялся сказать, чего было больше на девушке: ткани или золота. Роскошное монисто блестело при свете жаровни, едва разгонявшей сумрак, который царил внутри шатра. Ещё более роскошные волосы, волнистые, цвета воронова крыла, были убраны красными и зелёными лентами и серебряными гребнями, тонкие руки унизывали тяжёлые браслеты. Сокровище сидело перед царём на коленях и не смело обратить к нему своё прекрасное лицо.
- Встань, - велел Тхарх-Трог.
Она поднялась.
- Пройдись.
Она походила по шатру туда-сюда. Государь понаблюдал за мельканием стройных ног и как никогда остро ощутил себя стариком.
- Сядь, - поперхнувшись, сказал он.
Долгое молчание не тяготило его. Он смотрел на неё не сводя глаз и не моргая, а она, похоже, боялась и продохнуть. Её черты напомнили ему жену, и он вздохнул. Знала ли Умирхи, что станет царицей, когда выходила за него замуж? Нет, конечно – кому дано такое знать? Но почему тогда она оказалась такой лживой? И почему родила ему такого сына?..
Он заметил, что думает вслух, только когда глаза сокровища расширились от страха и недоумения.
Он сник.
Шатёр неожиданно напомнил ему сейчас серую комнату из сна.
Густую тишину внезапно сотряс жуткий, рвущий душу на части крик. Потом другой, и ещё… Конечно же, начальник стражи не стал устраивать казнь прямо около шатра, но те, кого сейчас заживо свежевали, готовы были докричаться до царя и из самого дальнего уголка.
Девушка дёрнулась и задрожала.
- Не бойся, - почти ласково успокоил её Тхарх-Трог. – Так надо.
Через некоторое время вопли стихли. Безмолвие снова уплотнилось и облепило владыку со всех сторон.
- Знаешь, - сказал он потом, - я никого не люблю.
На закате государь обыкновенно прогуливался около лагеря и занимался творчеством. Он ходил, заложив руки за спину, любовался видами, а за ним семенили У-Хомзих, шелестевший пергаментами, и десятка два телохранителей, побрякивавших железом.
Так было и этим вечером.
- …На что она мне теперь? Отдал её Шмирдару. Он охоч до женщин, да и возраст… кхм… соответствует. Ладно, начнём, - царь прокашлялся и начал: - «Я, Тхарх-Трог из рода Тхарх-Захолмских, покоритель и величайший тахар каждого из четырёх уделов царства Всеединого, управлял государством мудро и справедливо. Я не делал различия между богатым и бедным, между знатным и подлым, и помышлял лишь о величии страны своей…» Хотя нет, это лучше в послесловие, ты не находишь? Вот найди запись за сегодня… Нет, за завтра. Нашёл? Там только дата? Пиши. «Я, Тхарх-Трог из рода Тхарх-Захолмских, покоритель и величайший тахар каждого из четырёх уделов царства Всеединого, вышел числа двадцать второго месяца апреля лета тысяча пятьсот пятьдесят шестого на битву с мятежным отпрыском, отвратившим лик от отца своего и поругавшего присягу, царству данную. И был бой, и царевич Кгор…» Нет, хватит. Я сегодня не в настроении. Завтра допишешь сам, после битвы, понял?
Государь посмотрел на чистое и непорочное небо. Его пересекли вороны. Закаркали. Грай потонул в близлежащем леске, пока ещё голом и чёрном.
- Расскажи что-нибудь, Хомз, - не оборачиваясь, сказал Тхарх-Трог.
- Кхе-кхе… Есть у меня одна история о бессмертии, владыка. Но не думаю, что её стоит рассказывать сегодня.
- Почему же? Для мудрости никогда не бывает неподходящего времени, - он сделал паузу, а потом заговорил с еле заметной теплотой в голосе: - Не бойся меня, Хомз. Ты всегда служил мне верой и правдой. Ты был со мной с самого начала и, надеюсь, пребудешь до самого конца. Истина состоит в том, что можно доверять только тем, кто от тебя ничего никогда не получал и не получит, - он рассмеялся, и писарь тоже улыбнулся.
Он приблизился к царю, встал у его локтя и произнёс:
- Я слышал об одном императоре, мой государь. Он был велик и богоравен и создал свою империю из ничего. Своими деяниями он обессмертил себя ещё при жизни. Но при этом он не хотел умирать. И по его приказу знахари и ведуны со всей империи искали снадобья, дарующие бессмертие. Но никак не могли найти. Император редко выезжал из столицы, но однажды он отправился в путешествие по стране, чтобы проверить, везде ли блюдут порядок. Он всё ждал чудесное снадобье – но умер в дороге. Его приближённые испугались бунта и решили довезти тело императора до столицы. Но вскоре тело завоняло. Тогда они обложили его тухлой рыбой, чтобы перебить трупный запах, – и в этом виде тело доехало до самой столицы. Таково было посмертие великого императора.
- И… что ты думаешь об это истории, Хомз?
Писарь опустил взгляд и сказал:
- Я думаю, государь, что бессмертие – это лишь вонь от рыбы.
Он почувствовал, как ожесточились черты царского лица, даже не видя его.
- Ты рассказал плохую историю, Хомз, - проговорил Тхарх-Трог. – Её смысл тёмен для меня. В ней больше глупости, нежели мудрости, и она отвращает от жизни. Что до меня, то мой род будет править десять тысяч поколений, - он помолчал, сжал кулаки и выдохнул: - И неважно, случится это через моего сына или нет.
День венчал военный совет. В царском шатре за длинным столом собрались все полководцы, ближайшие сподвижники Тхарх-Трога – целая дюжина прославленных военачальников.
Совет проходил бурно, командиры с жаром спорили о диспозиции и манёврах. Они двигали по карте игрушечные полки и считали будущие потери, делили грядущую добычу и рядились за лучшие награды и трофеи. Расслаблен и весел, пожалуй, был только Шмирдар. Не составляло труда догадаться, что он был доволен не только самим государевым подарком, но и тем подтекстом, который, как полагал принц, за подарком стоял.
Царь всё это время просидел с отсутствующим видом и ни разу не вмешался в разговор.
В какой-то момент он вдруг осознал, что в шатре стоит полная тишина и все смотрят на него. В воздухе повис немой вопрос, который Тхарх-Трог, к великому сожалению для себя, понял сразу и точно. Ему даже показалось, что он слышит, как звенит то напряжение, которым пронизан этот вопрос. Звон был тяжёлый и неприятный.
Под взглядами зрелых и сильных мужчин, он заворочался в кресле, в который раз за сегодня почувствовав свою старость. Перед его глазами пролетел весь день – если не вся жизнь. Бледное лицо сына после взятия Ушриха и белоснежные бакенбарды писаря. Огни Приречья и мерцание золота на груди прекрасной дочери купца. Обезображенные и искажённые лица казнённых и недоумённый страх племянника. Всё это длилось одно мгновение. Потом самообладание вернулось к Тхарх-Трогу, он приосанился и отчеканил:
- Царевича Кгора взять живым. Схватившему его – мой лук, саадак и колчан, полный стрел. Пленного доставить немедленно ко мне. Вопрос о наказании и престолонаследии будет решён после битвы.
Гнетущий звон стих. Шмирдар, широко улыбаясь, встал, поднял кубок с вином и громко воскликнул:
- Да славится великий царь, всевековечный спаситель, мудрый и милостивый отец народа!
Военачальники охотно поддержали его тост.
Ложась спать, Тхарх-Трог, как он сам выразился, «дал слабину», разоткровенничался.
- Я прекрасно знаю, что такие вопросы надо решать сразу же, но я отложил приговор, - сказал он служанке, обмывавшей ему ноги. – Всё-таки я надеюсь, что он упадёт передо мной на колени и попросит о прощении. И я прощу его, - он улыбнулся. – Я ведь милостивый отец.
Когда он уже засыпал, его взгляд упал на царскую диадему, лежавшую на столе, и её зубцы напомнили ему частокол, который он приказал соорудить после взятия Брирдара – на шесты насадили головы, и этой стеной окружили весь город. Но только он об этом подумал, как его тут же одолела дрёма.
В ту ночь ему снова снилась серая комнатка с пауками, но он уже не сердился.
***
Вечером следующего дня верный секретарь и хронист У-Хомзих закончил рукопись словами: «Я, Тхарх-Трог из рода Тхарх-Захолмских, покоритель и величайший тахар двух из четырёх уделов царства Всеединого, вышел числа двадцать второго месяца апреля лета тысяча пятьсот пятьдесят шестого на битву с мятежным отпрыском, отвратившим лик от отца своего и поругавшего присягу, царству данную. И был бой, и я пал от случайной стрелы. Сын мой, царевич Кгор, был полонён и умерщвлён царевичем Шмирдаром, двоюродным братом своим. Тело моё брошено в канаву при дороге на поругание воронью. Царство моё погрузилось в стенания и печаль. Полководцы мои делят власть».
