9. Во время дождя
Нажмите, чтобы прочитать- Когда вы уходите?
- На рассвете.
- Ну почему ты в это ввязался? Сам же сказал, что отец не хотел тебя брать.
- А я его переубедил. Мне уже тошно, Ханни, ты понимаешь? Все смотрят на меня как на блажного, того и гляди и вправду безумцем объявят. Я же всё-таки наследник, я должен показать, что и я чего-то стою.
- Ты и впрямь безумен, дорогой мой Эуф.
- Хе-хе, ты как всегда права, Ханни. Зато послушай, что мне сочинилось:
Кровью красят небо
Воин, волк и ворон.
Смерть и сумрак смоют
Память с пепла павших.
- Что я могу поделать? Оно само.
- Что «оно»?.. Нет, лучше не отвечай. Иди сюда, у нас мало времени.
Рано утром две дюжины гномов – все, как на подбор, чернобородые и со смоляными волосами – собрались у большого покрытого мхом камня, обозначавшего начало тропы, которая вела прочь из долины. Некоторое время стояли, поджидая опоздавших, глухо переговаривались, чихали и поругивались под нос. Кто-то иногда бросал взгляд на долину: она была просторная, сырая, тёмно-зелёная, прикрытая туманом, сквозь который даже отсюда виднелся холм, а на нём – кучка деревянных домов, лепившихся к красно-серой и непроницаемой башне. В башне жил местный клан Иммишан, в домах – те, кому этот клан покровительствовал. На днях из дальних деревень пришла неприятная, хотя и вполне обыденная весть: соседний клан Деешдар якобы переместил межевой камень, разграничивавший горные пастбища. Глава Иммишан, Лауцурр, решил немедля разобраться в этом деле, дабы не выказать себя слабым правителем и плохим хозяином. По этому поводу были собраны почти все взрослые мужчины долины – и из самой Иммишан, башни и деревни, и из трёх ближних хуторов, затерявшихся на лесистых склонах.
Тут стояли гномы всех возрастов: от немолодых, седоватых Лауцурра и одноглазого кузнеца до едва «оперившихся» Эуфа, его младшего брата Эеля и приятеля Адза, кузнецова сына, у которых и бороды-то не было – одна редкая щетина. Вооружением местное воинство покрасоваться особо не могло: каждый имел при себе круглый щит и топор или рогатину, но не более того. Немногие располагали стёганкой или кожаным жилетом. Лишь на Лауцурре была старенькая бригандина, передававшаяся по наследству уже не одно поколение – равно как и стальной шлем, с простой носовой пластинкой, и тяжёлый меч. Такой же шлем имелся и у Эуфа – ведь он был старшим сыном Лауцурра.
Зато Эель щеголял в новёхонькой кольчуге, снятой с одного разбойника, которого юноша сам выследил и убил. Так что кольчуга внушала уважение не только своей ценностью, но и тем подвигом, который за ней стоял.
Поэтому Эель как будто специально стоял в стороне, чтобы все его видели. При нём обретались двоюродные братья-близнецы, всего лишь на неделю младше его самого, но чтившие его, как короля. Отчасти это имело смысл: Эелю предстояло однажды возглавить клан – когда он окажется старшим в роду. Но перед этим он ещё должен был «подождать» отца и брата.
Эуф и Адз, наоборот, лишнего внимания не привлекали. Первый сидел за камнем, а второй расхаживал рядом, иногда тщетно пытаясь стереть сажу с лица, которая пристала к нему с ранних лет.
- Мне нравятся наши края, Адз, - проговорил наследник, поглаживая кромку щита, недавно сделанного и пахнущего деревом; потом в очередной раз попытался прислонить рогатину к камню, но она всё норовила упасть, и он со вздохом вернул её в свои объятия. – Хотя есть в них что-то тоскливое такое, отчего хочется убежать отсюда, далеко убежать, как будто лишний я тут.
- Куда ж убежать-то?
- Не знаю. Это как когда мы в детстве наперегонки бегали – несёшься, сам не знаешь куда, пока не очнёшься где-нибудь посреди леса, подальше Овечьего хутора. Только вот мне ещё дальше бежать хочется. Просто
бежать. Но не как в детстве.
- Некоторые думают, что для тебя, Эуф, детство ещё не кончилось, - сказал Адз, пожёвывая травинку.
- Наверное, - Эуф вдохнул и выдохнул, прищурился, а потом произнёс: -
Жить – не бежать, слышать – не слушать.
Здесь не очнусь: закрыты глаза.
- И как у тебя это получается-то, а?
Эуф не ответил, потому что тут подошёл Эель сотоварищи.
- Где это ты ночью шлялся, братец?
- Вестимо где: на Овечьем хуторе, у любезной Ханнамерр, - противным голосом подсказал первый близнец.
- Ну, положим, на Овечьем хуторе я шляться не мог, потому что старый Сыч хватил бы меня тогда вилами по причинному месту, - он имел в виду отца Ханни. – Но, как видите, я цел-невредим, могу и причинное место показать, что оно в сохранности – если надо, – и деловито полез к штанам.
- Дур-рак, - отшатнулся второй близнец.
- А если и с Ханни он был – тебе-то какая разница? – подал голос Адз.
- Тебя вообще никто не спрашивал, чумазый, - сурово произнёс Эель. – А ты, братец, чем бабьими подвигами заниматься, хоть бы подготовился к дороге и к бою. Ты даже с собой еды не взял!
- Не взял, - Эуф смутился бы, но такое с ним бывало не раз, и он даже улыбнулся: - Я забыл.
- Зато я взял на двоих, - снова встрял Адз.
- Заткнись, чумазый! Ты вечно за этого растяпу додумываешь: когда Эуф на своей благоверной Ханнамерр женится, ты ему тоже помогать будешь в первую-то ночь, а?
Это было слишком, и сын кузнеца начал багроветь – уж что-то, а всыпать по первое число он мог. Но Эель успел продолжить:
- Вот скажу отцу, что ты снова впросак попал – то-то он порадуется. Не зря он тебя брать не хотел. Тебе и в бою надо будет прислуживать, чтоб ты не забыл ничего? Деешдарец – враг опасный!
- Уймитесь, щенки, – гулко осадил их подошедший кузнец.
Эель побаивался кузнеца – и сейчас тоже ретировался, следом и близнецы.
- Не брешите вы про эти битвы, - прислоняясь к камню, сказал кузнец. – Потрясём оружием да разойдёмся. Ну, может, поединок будет до первой крови. Кому оно нужно-то – смертоубийство. Здесь одни овцеводы, лесорубы и ремесленники – а воители все за морем, за барыш воюют. Их дороги далеки от наших. Вот, например, Деец из Деешдар – как раз и таковских.
- Деец? – встрепенулся Адз. – Тот самый, который в одиночку убил троих?
Деец был многоопытным наёмником, и слава о нём ходила по всей округе. Вот и сейчас говорили, что он сражается где-то в чужих землях.
- Да, он, - ответил ему отец. – Ходил я с ним в поход однажды. Умелый он воин, ничего не скажешь. Но больно уж охоч до битвы. У нас ему тут делать нечего – только кровь проливать. Вот он и разъезжает по миру.
- Ты никогда об этом не рассказывал, - с подозрением в голосе произнёс Адз.
- А что рассказывать-то? Я там по голове здорово получил, вот с тех пор кривой. Так что… нечего, - он посмотрел сначала на сына, потом на Эуфа; под его одноглазым взглядом, проницательно сверкавшим из-за горбатого носа, сидеть было неуютно, но Эуфа всегда что-то в нём восхищало, и он выдал:
Хоть ока лишился – воля осталась,
Мудростью вырос, твёрже стал разум.
- Отец мне то же самое говорил.
- Господин Лауцурр – хороший отец, он любит тебя, но ему надо думать и о благе клана. Быть главным – значит быть за всё ответственным, это тяжёлая ноша, сынок.
- Мне тоже нелегко.
Кузнец снисходительно пожал плечами.
Из Овечьего хутора пришёл, запоздав, Сыч с сыновьями – и ополчение двинулось в путь.
Старыми, хорошо известными тропами гномы выбрались из долины и начали подниматься на невысокий кряж, заросший густым ельником. Шли цепочкой, друг за другом, закинув за спину щиты и котомки с припасами и помогая себе копьями и топорищами. Один из близнецов гордо, но неумело тащил знамя клана, предусмотрительно зачехлённое.
Вскоре они взобрались на гребень гряды, и Эуф восхищённо ткнул в плечо задремавшего на ходу Адза, чтобы тот посмотрел на открывшийся вид. Кряж спускался к обрывистому берегу, за которым тянулась длинная и печальная, тускло-серая река. За нею – сине-зелёные холмы и взгорья, утопавшие в голубоватой дымке. Покатые вершины уходили вереницами вдаль, постепенно становясь всё синее, покуда вовсе не сливались с небом – точнее, с той смесью неба, облаков и тумана, которая была обыденной погодой в здешних местах. Вот
– всего лишь на мгновение – на хмурой глади реки мелькнул золотой отблеск рассветного луча, но тут же исчез, а следом вода как будто помутнела, зарябилась, зашуршала.
- Дождь, - улыбнувшись, сказал Эуф.
И точно – через пару секунд заморосило и над головами гномов, потом прибавило. Привыкшие к постоянно падающей с неба воде, они никак на это не отреагировали, только кузнец натянул на себя старый и рваный тёмно-синий плащ, и Эуф долго потом смотрел в спину старику, в это покачивающееся пятно. А ещё шумно вдыхал запах хвои, смешавшийся с духом сырой земли.
- Люблю я наши дожди, - проворчал Адз, окончательно вырванный из дрёмы.
- Ты хотел сказать «наш дождь»? – Эуф рассмеялся. – Дождь у нас один, он идёт непрестанно, а когда сухо – это лишь передышки, это непорядок.
- Эт точно! – Адз оживился. – Я всё жду, когда ж он зарядит на месяц-другой, - потом бросил взгляд на долину реки и холмы; даже за пеленой дождя они сохраняли своё очарование. – Да, видок знатный. Ты это, сочини что-нибудь насчёт него.
- Зачем? – Эуф вздохнул, грустно, но и с лёгкой улыбкой. – Оно и так красиво – зачем я буду лезть со своими словами?
- Ну, как знаешь, - буркнул сын кузнеца и вскоре снова начал клевать носом.
Дождь то усиливался, то ослабевал, но полностью иссяк лишь к обеду. К тому времени гномы были уже далеко от дома и начали спускаться с кряжа в другую долину. Эуф пытался тихонько напевать себе под нос, но на него зашикали и заругались, и он перестал.
Вечерело, когда отряд Лауцурра встретился с ополчением дальних деревень – войско увеличилось на полтора десятка мужчин, в том числе и охотников с луками, так как эти места были богаты дичью. Череда приветствий и обниманий длилась недолго – оборвалась тотчас же, как предводитель подкрепления, лысый старик, украдкой сообщил главе клана:
- Говорят, что Деец вернулся.
Но это услышали все, и сразу же начался встревоженный бубнёж.
- Уж не выпустит ли Кумм, - так звали главу клана из Деешдар, - его вместо себя? С Деецом тяжело совладать, а Лауцурр староват, - говорили гномы; в здешних краях бытовал обычай, согласно которому в судебных поединках участвовали старейшины; то, что всё решится именно поединком, никто уже и не сомневался.
Тогда седобородый Лауцурр сурово прикрикнул:
- Нечего лясы точить, как бабы! Мы должны сегодня добраться до пастбища и достойно встретить этих преступников, или мы не мужчины Иммишан.
Это возымело действие: все притихли и торопливо последовали за предводителем, молча повернувшимся и зашагавшим дальше по тропе.
Дождь уже здесь, выжди.
Смерклось, страхи густы.
Темнело, когда отряд добрался до большого зелёного поля, обрамлённого лесом, и здоровенного валуна, ещё не успевшего отмыться от комьев земли – значит, его недавно оттаскивали. Нетрудно было даже и в сумерках разглядеть и глубокую борозду взрытого дёрна, обозначавшую его путь. Камень передвинули на добрых полсотни локтей.
Получив благословение отца, Эель с тремя охотниками отправился на разведку. Потом около глыбы выставили двоих дозорных, а остальной отряд укрылся у кромки леса, под старыми дубами. Лауцурр запретил жечь костры, и ели гномы в кромешной темноте (ночь выдалась беззвёздная), набивая животы овечьим сыром и хлебом. Спали, прислонившись к чуть влажным стволам деревьев и закутавшись в плащи и накидки.
Эуф долго не мог сомкнуть глаз, просто сидел, таращился в чёрную пустоту и с удовольствием ощущал острый запах дубовых листьев. Ему хотелось что-нибудь сочинить, но в голову ничего не шло: верно, и ему передалась общая тревога, которую не в силах было унять даже сытое брюхо. Но потом и он задремал.
Проснулся он от слишком знакомого голоса: совсем рядом от него Эель о чём-то восторженно втолковывал заспанным близнецам. Лицо его осунулось и посерело после бессонной и тяжёлой ночи, но сияло довольством. Эуф поворочался, чтобы оглядеться, но мало что различил: свет едва брезжил, стоял туман, с веток противно капало – видно, ночью моросило. Потом он прислушался к речам брата.
- Я видел его, вот почти как тебя, - говорил Эель одному из близнецов. – Да, Деец прошёл от меня всего в нескольких шагах – и не видел меня, я мог запросто ударить его копьём!
- Ух, ты, - разом выдохнули двоюродные братья.
- Да, деешдарцы идут сюда, но они отдыхали меньше нашего, победа будет за нами, - и потемневшие глаза невыспавшегося Эеля вспыхнули торжествующим огнём.
Кажется, скомандовали подъём: все вокруг вставали, кряхтя и откашливаясь. Эуф растолкал Адза и был проклят за прерванный чудесный сон.
Лауцурр велел наскоро перекусить и почти тотчас же приказал брать оружие и идти на поле. Тут он решил восстановить законность, а заодно и взбодрить своих воинов – сказал, что нужно вернуть валун на место. Навалившись всем миром, гномы перекатили глыбу обратно, проснулись окончательно, да ещё и повеселились, глядя на ухнувшего лицом в грязь Адза. Потом взяли оружие, выстроились перед камнем и принялись ждать.
Адз нервно покусывал кромку щита, Эуф же старался держаться невозмутимо, хотя внутри что-то упорно опускалось всё ниже и ниже. Он стоял по правую руку от отца, который ни разу к нему не повернулся, да и вообще почти не шевелился и не говорил, лишь единожды перебросившись парой фраз с Эелем, который был слева, гордый и осанистый.
Туман быстро редел, и когда на опушке появились деешдарцы – а случилось это скоро, через полчаса, не позже – все их сразу заметили. Помедлив немного, враги молча двинулись к иммишанцам. Остановились шагах в двадцати, из толпы образовали некое подобие строя. Было их чуть больше, но вооружением они точно не превосходили своих противников.
И вот вперёд шагнул Кумм, а навстречу ступил Лауцурр. Были они чем-то похожи – оба седые, с орлиными носами и огненными взорами. Тому имелась своя причина: старейшины приходились друг другу дальними родичами. А за спиной Кумма оказался Деец, и все его сразу узнали, даже те, кто никогда не видел – он резко выделялся на общем фоне: высокий и широкоплечий, с длинной бородой, заплетённой в две косы (по обычаю наёмников), в блестящей кольчуге до колен и стальном шлеме с полумаской, он держал на плече внушительную двуручную секиру. Деец вернулся. Увы. Должно быть, это сейчас подумали все иммишанцы.
- Желаю доброго здравия Лауцурру из Иммишан, его супруге и всему его роду, - с едва заметной насмешкой произнёс Кумм.
Лауцурр ответил аналогично. Как назло, снова пошёл слабый дождь.
- Не буду ходить вокруг да около, - продолжал Кумм. – Мы заявили свои права на наши старые земли, хотя вы и считаете, что они были отобраны законно. Вы с нашим заявлением не согласились. Суд нам обоим не нужен. Суд мы свершим сами. Ты согласен?
- Да, Кумм.
- Только вот что, любезный Лауцурр, - Кумм улыбнулся. – Больной я и старый. Вот второй день руки ноют, не поднимаются. Сам видишь, погода какая, - он подставил ладони мелким каплям. – Я выставлю на поединок своего племянника Дееца. Он опытный воин и будет тебе достойным противником, не умалит твоей чести, - тут он возвысил голос. – И ещё одно условие я выдвигаю, почтенный Лауцурр. Мы давно спорим из-за этого надела. Я хочу решить эту проблему раз и навсегда, а потому ставка должна быть высока: я требую боя насмерть.
Иммишанцы не смогли сдержать возгласа неприятного изумления. Деец, ухмыляясь, встал перед строем, уперев топор в землю.
Эуф похолодел: неужто прямо сейчас он увидит смерть собственного отца? Не говоря ничего и даже не думая, он едва заметно подался вперёд, но рука Лауцурра быстро и твёрдо упёрлась ему в живот.
- Да будет так! – глухо сказал глава Иммишан и, скинув плащ (Эель тут же его подхватил), пошёл навстречу наёмнику.
Обе противоборствующие стороны отступили ещё на десять шагов, дав поединщикам достаточно места. Адз оттащил Эуфа практически силой: тот стоял в оцепенении, белый, как полотно. Ему казалось, что он должен был прямо сейчас что-то сделать. Но что?
Дождь усилился, забарабанил по шлему. Эуф тронул сапогом скользкую траву перед собой, земля совсем расползлась. Он посмотрел в спину отца – тот стоял недвижим.
Деец сразу же сделал выпад топорищем. Старик увернулся, но едва не потерял равновесие – всё-таки он растерял былую ловкость. Потом пришёл в себя, отвёл лезвие секиры щитом, рубанул противника по плечу, но меч соскользнул по кольчужной чешуе.
Ещё несколько обменов выпадами и ударами. Деец вошёл в раж, и теперь каждый взмах топора сопровождался утробным, коротким рыком. Лауцурр держался молодцом, но вот, увернувшись от очередного гибельного удара, он отступил на шаг – и поскользнулся на мокрой траве. Упал. Начал вставать – но сапог Дееца быстро прибил его обратно. Затем наёмник с рёвом расколол его щит. В руке у Лауцурра остался какой-то кусок, им он и попытался защититься от следующего удара, который пришёлся прямо в грудь…
Хруст доламываемого щита и истошный вопль Эуфа слились в одно целое. Парень сам не успел ничего понять, как уже бросился к распростёртому отцу и нависшему над ним убийце.
Оба отряда качнулись вперёд.
- Стоять! – радостно рявкнул Деец. – Он мой!
Эуф, продолжая кричать, атаковал здоровяка, метя в его шею рогатиной, но наёмник без труда схватился за древко, отвёл копьё и отпихнул Эуфа коленом. Тот отлетел, а рогатина осталась в руке у Дееца. Деешдарцы разразились смехом.
Гигант тоже захохотал и швырнул копьё в поднимающегося Эуфа. Промахнуться тут было невозможно, но он, похоже, решил поиграть с противником.
Шшух! – рогатина пролетела мимо лица парня и впилась в податливую грязь.
Эуф схватил её, вскочил и – шшух! – отточенное лезвие, рассекая падающие капли, пронеслось над его головой, а Деец дико, издевательски заржал.
Юноша попытался ударить Дееца по руке, но тот легко увернулся и приложил его топорищем по лицу, так что в голове звонко зазвенело. Пластинка спасла нос от перелома, но кровь побежала ручьём, смешиваясь с дождевой водой, а скула оказалась напрочь отбита, и левый глаз Эуфа мигом заплыл. Земля под ногами между тем превращалась в кисель.
Шшух! Снова совсем рядом, и парень уже даже не пытался контратаковать.
Шшух! Хрясь! Деец с размаху ударил секирой по щиту, и он разломился, а рука Эуфа отнялась от боли. Тот даже не успел опомниться, как наёмник ударил его топорищем в живот, и Эуф отлетел и рухнул в грязь и мокрую траву. Бесполезный щит слетел с его руки, но он выронил и копьё – Деец подхватил его и лихо сломал об колено. Перед глазами Эуфа всё скакало в бешеной пляске, но он заметил в траве отцовский меч и судорожно пополз к нему, перевернувшись на гудящий живот.
Посвистывая и вальяжно взгромоздив секиру на плечо, Деец направился к почти поверженному противнику.
- Лауцурр, ты ведь ещё живой, так что изволь посмотреть на представление, - объявил он, неспешно шагая. – Посмотри, как я отрублю твоему щ-щенку голову! – и занёс секиру для последнего удара.
Сознание Эуфа, казалось, совсем исчезло в этот момент: не в силах уже дотянуться до меча, он сгрёб единственной здоровой рукой траву и грязь и, когда тень Дееца уже нависла над ним, перевернулся и запустил свой нехитрый снаряд в лицо великану.
- Угхх! – удивлённо выдохнул Деец.
Секира с резким свистом и чавканьем вонзилась в землю прямо около уха Эуфа. Но тот уже подобрал меч и резанул им по незащищённым голеням наёмника. Деец рухнул. Может быть, он что-то и пытался сказать, взмолиться о пощаде, но Эуф уже ничего не слышал. Визгливо и страшно он вскрикнул:
- Голову-у?! – и неумело, но яростно обрушил меч на белеющую шею.
С первого раза он не смог, и потребовались второй и третий удар, прежде чем он торжествующе отпихнул отсечённую голову и упал сам, забрызганный кровью врага и отплёвывающийся от собственной крови. Всё тело болело и было пронизано такой жуткой слабостью, что ему казалось: ещё одно усилие – и он попросту умрёт. Последним, что он слышал перед тем, как провалиться в забытье, был клич ринувшихся в атаку иммишанцев.
Очнулся он на носилках, и его несли по горной тропе. Все молчали. Как в тумане выплыло лицо Адза.
- Что случилось? – промычал Эуф.
- Да ничего, - негромко отозвался Адз. – Деешдарцы убежали. Мы возвращаемся домой. Все живы.
- А… - начал было Эуф, но и сам забыл, что хотел сказать.
- Спи, - велел Адз, и наследник снова упал в пустоту.
Наверно, ему просто надо было как следует отдохнуть: утром следующего дня он встал как будто очень бодрый и полный сил. Да, болело тут и там, но это уже была сладковатая боль, означавшая, что всё позади. Даже руке его, кажется, повезло: обошлось без перелома, хотя она и основательно распухла. В голове, правда, по-прежнему висела какая-то неясность, но и это должно было пройти.
Завтракать ему не пришлось. Обычно заботливая старая кормилица холодно и неприветливо подняла его и сказала, что его ждёт отец. Поднимаясь по узкой винтовой лестнице, касаясь здоровой рукой холодных красноватых камней, Эуф чувствовал сгущающуюся темноту. Его накажут, и ему нечего сказать в своё оправдание. Перед массивной дверью, вёдшей в покои родителей, гном остановился и помедлил. Но потом собрался с духом и постучал. Слабый голос матери разрешил ему войти.
Эуф оказался в плохо освещённой комнате, убранной медвежьими шкурами. Он даже не сразу различил мать, стоявшую у камина. Она всегда относилась к Эуфу ласково, но никогда не перечила и супругу и молча и покорно выслушивала его гневные отповеди. Теперь лицо её было заплаканно, и Эуф снова вздрогнул. Отец лежал на кровати, прикрытый шкурой. Было видно его грудь, замотанную белыми тряпками, с продолговатым красным пятном посередине. Лауцурр тут же одарил сына тяжёлым взглядом, не столь огненным, и Эуф сжался.
- Как твоё здоровье, отец? – спросил он.
- Броня меня спасла, рана неглубокая, - тихим, но невероятно суровым голосом отозвался старик, морщась от боли при каждом слове, и тут же перешёл к делу: - Ты понимаешь, что ты наделал?
Эуф опустил голову. Захотелось заплакать, навзрыд, как ребёнок, упасть на колени и просить прощения, но он понимал, что всё это не поможет.
- Я лишь хотел спасти тебя, отец.
- Это не имеет значения. О последствиях ты думал?
- Нет.
- Хорошо, - Лауцурр произнёс это так, будто сказал «плохо». – Что ж, я тебе расскажу о последствиях. Ты убил Дееца в нарушение правил, и это была позорная смерть. У него есть сильные родственники в южных кланах. Им не понравится такой исход. К тому же, у Кумма просто отличный повод для мести. Дело при таком раскладе не решится судом кланов. Оно решится войной. Ты опозорил себя, меня и клан. Ты наплевал и на мою власть, и на обычаи, ты проявил своеволие. Но ты всего этого не хочешь понимать, конечно же, - говоря это, Лауцурр сверлил сына взглядом, и каждое сказанное слово было как вбитый гвоздь.
Он замолчал и отвернулся, глядя в проём окна, откуда сочился бледный свет. Мать начала тихонько всхлипывать.
Безмолвная пауза показалось Эуфу ещё более невыносимой, чем холодный гнев отца, и он спросил:
- Ты выгонишь меня из клана, отец?
- Выгоню? – Лауцурр внезапно начал багроветь. – Вот снова ты говоришь, как мальчишка! Да ты хоть вообще понимаешь, какими словами ты разбрасываешься? Ты хоть представляешь, каково мне думать об этом? Я твой отец, Эуф, а ты мой сын и первенец, и всё это для меня – не пустой звук. Не знаю, как для тебя! Ты и понятия не имеешь, как мне тяжело вынести этот приговор! – в ярости, он попытался встать, но тут же рухнул обратно, обессиленный, и алое пятно начало медленно расползаться.
Мать, вскрикнув, подбежала к кровати и принялась укладывать, успокаивать мужа.
- Убирайся! Убирайся! – хрипел Лауцур. – Иди сочиняй свои… стихи!..
- Сынок, уйди, пожалуйста, не время сейчас, потом поговорите, потом решите! – в отчаянии пролепетала женщина.
Эуф поклонился и вышел. Он не помнил, как спустился по лестнице и вышел на улицу. Очнулся, только когда в лицо пахнуло слабым ветром. Он огляделся: стоял на грязном дворе, среди скучившихся бревенчатых домов. Пахло навозом и прокисшим молоком. Облака плотной белой пеленой застлали небо и то и дело брызгали чем-то вроде дождя. Висели они низко, и мохнатые ели чесали своими верхушками им брюхо.
Эуф вздохнул, ойкнул из-за боли в животе и поковылял на Овечий хутор. Учитывая его состояние, путь предстоял неблизкий, но, как ему казалось, это был единственный оплот, который у юноши сейчас оставался.
Ханнамерр, наверно, заметила его издалека и загодя вышла за мощный частокол, ограждавший хутор. Но, вопреки обычаю, она не пошла в лес, к обычному месту их встреч. Вместо этого она стояла перед воротами и ждала его.
Приблизившись, Эуф увидел, что на лице её красуется порядочный синяк.
- Что случилось? – спросил парень и попытался её поцеловать, но она отстранилась. – Ханни?
- Меньше надо было трепать языком о том, где ты вечера проводишь, - сухо ответила она. – Отцу кто-то сболтнул про нас с тобой, он пришёл в ярость и запретил мне вообще за ограду выходить, не то что с тобой видеться. Он сейчас ушёл на ручей, но может вернуться в любой момент, так что лучше нам тут не задерживаться.
- Так пошли в лес.
- Нет, - ответила Ханнамерр и сжала губы. – Мне действительно сейчас не хочется с тобой никуда идти.
- Но почему, Ханни? Мне сейчас так тяжело, – удивление Эуфа было столь искренним, что девушка неожиданно вскипела:
- Почему? Он спрашивает: «Почему?»! Потому что ты наломал дров, милый. Потому что ты подставил меня, совершенно об этом не думая. Наверно, хвалился перед дружками! Ты ещё и натворил бед вчера, на треклятом поединке, опозорился – и теперь говоришь: «Тяжело»?! Знаешь, Эуф, дело даже и не в этом. Просто я вдруг поняла, что ты действительно не от мира сего, ты где-то там, с облаками, всё время летаешь и не думаешь о будущем! Как я на тебя смогу положиться?
Эуфу хотелось лишь отдохнуть, просто прийти в себя, остудить голову, и он попытался отшутиться:
- Я и сам на себя положиться не могу.
- Вот именно! Спаси себя сам для начала. А я уж как-нибудь спасу себя - без тебя.
Парень печально улыбнулся и произнёс:
Красива и в гневе,
Стройна ты и в страсти,
О дивная дева,
Рви сердце на части.
- Уходи, Эуф. Не мучай меня и себя.
Он сник.
- Я вернусь…
- Возвращайся, когда поумнеешь! – бросила она и скрылась за тяжёлыми воротами.
Эуф постоял некоторое время перед частокол, думал стучать и проситься внутрь, но потом под холмом завиднелась грузная фигура Сыча, и он пошёл прочь.
Нет, последний оплот у него всё же остался. И перед его дверьми он сейчас стоял. То был дом кузнеца, на отшибе подбашенной деревеньки. Перед этим Эуф зашёл в башню, чтобы взять свои вещи, но успел одеться лишь в походный костюм, так как его неожиданно отыскал Эель. Тогда между ними состоялся неприятный разговор, мало чем отличающийся по смыслу от беседы с отцом, только завершился он несколько иначе. «Всё, что ты говоришь мне, брат, – это от злого сердца! Ты попросту хочешь занять моё место», - Эуф в кои-то веки вышел из себя. Но Эель неожиданно остался спокоен и лишь улыбнулся: «Нет, братец. Скорее, я за тебя пекусь. Ведь бедовый из тебя старейшина выйдет, если вообще выйдет. Ты сам себя погубишь». И Эуф – в ярости, но не зная, что ответить – ушёл оттуда.
Теперь он несмело постучал – открыл сам кузнец, с копьём в руках.
- А, поединщик, - насмешливо, но беззлобно произнёс старик. – Как сам? Жив-здоров?
- Не знаю, - ответил Эуф, и это было сущей правдой: ему снова начало чудиться, что он вот-вот умрёт. – А Адз…
- Адз ушёл за углём. Вернётся только к ночи. Извиняй. Сам его жду. Вот от скуки даже рогатинку на древко насадил – авось пригодится, или продам кому.
Брызжущее небо внезапно разразилось ливнем. Кузнец, стоявший под козырьком крыльца, знаком пригласил Эуфа под навес, но тот остался мокнуть под дождём, как будто раздумывая.
- О чём, парень, думаешь? – спросил тогда одноглазый.
- Война будет?
- Война? Кто ж его знает… - и кузнец принялся любовно поглаживать острие копья.
- Отец хочет выгнать меня из клана, но не может, - не выдержав, признался Эуф.
- Не мудрено.
- Но я ведь хотел спасти его.
- Ну, вот и спас, - кузнец пожал плечами, потом, верно, сжалился над юношей и спросил: - Что, тяжко тебе?
- Да, тяжко.
- Так ты поступай, как хочешь, будет легче.
- А чего я хочу?
- Тебе виднее. Чего ты всегда хотел?
Эуф вспомнил недавний разговор с Адзом и, грустно улыбнувшись, сказал:
- Бежать.
- Ну так беги, - невозмутимо ответил кузнец, потом подумал и протянул парню копьё. – Возьми, бегать с пустыми руками – не дело, - и ушёл в дом.
Эуф остался на дворе один, под потоками воды и с рогатиной в руках. Он повернулся и посмотрел за ограду, окинул взглядом долину: она смутно проступала даже сквозь стену ливня: мощные склоны, заросшие вековыми елями, зелёные луга, россыпи красноватых камней – таких же, из которых была сложена башня. Что-то вдруг кольнуло и оборвалось внутри него, и Эуф тихо произнёс, почти пропел:
Нет, не замер мир мой –
Замер я: мне больно.
В пустоте нет тени
Беглеца, изгоя.
***
Войны так и не случилось, хотя Кумм грозился, да и без новых стычек и поединков не обошлось. Шли годы. Ханнамерр вышла замуж за Адза, ставшего кузнецом после смерти отца. Она изменяла ему направо и налево – покуда Адз не утонул по пьяному делу в ручье. В свой черёд наследовал главенство в клане Эель. Он выгодно женился и достиг большого влияния и силы, так что сумел объединить давно враждовавшие кланы – Иммишан и Деешдар – в одно целое.
Что до Эуфа, то больше его не видели. Поговаривали, что он стал наёмником и даже поединщиком и воевал в дальних землях, слагая песни прямо посреди жестоких сеч. Но правдивость этого проверить никто не мог. Эель до конца жизни считал, что это не более чем слухи, которые распускала его безутешная мать.
Сообщение отредактировал Wadya: 10 октября 2011 - 16:20
