- Говорят, Безумный бог прибил себя к дубу, - нараспев произнесла Бера.
Горячая игла продолжала царапать кожу.
- Говорят, приколол копьём, сквозь кору.
Свет от маленького очага всё время колебался, дрожал на стенах землянки.
- Говорят, девять дней дремал так на дереве.
В проёме входа зияла синеватая чернота, испещрённая блестящими серебристыми точками. Должно быть, их тоже сделала Бера.
«Ух», - из темноты, из заунывного и однообразного пения ветра, доносилось редкое, но не прекращавшееся уханье – глуховатые, гулкие всплески в шуршащем потоке.
- Говорят, словом сломишь любую силу.
Уух.
Из ранок на левом плече выступали капли крови. При тусклом огне они казались чёрными – чёрные точки на бледной коже.
- Говорят, заслужить знание можно лишь жертвою.
Ух.
Она бережно стёрла тряпкой кровь, потом омыла плечо тёплой водой, от которой пахло хвоей и травами.
- Говорят, запомнишь знание чрез знаки змеиные.
Ух.
Бера взяла деревянную чашку, опустила в неё тонкие пальцы – и принялась смазывать красноватые линии на плече сажей.
Уух. Уух.
- Готово, Грим, - сказала она потом, и добавила почти шёпотом: – Сестрицы меня зовут, слышишь?
Ух.
Скаллагрим открыл глаза. Нет, веки его были подняты всё это время – но лишь теперь он открыл глаза. И лишь теперь по руке его стала разливаться зудящая боль. Он посмотрел на плечо, на затейливый чёрный рисунок – переплетавшиеся линии будто кусали друг друга за хвосты, спускаясь к самому запястью – и сказал:
- Я почти ничего не чувствую. Это неправильно. Ты, - потрескавшиеся губы шевельнулись в слабой улыбке, - не можешь причинить мне боль, даже когда я тебя об этом прошу, - он нагнулся к Бере и поцеловал её. – А теперь пора спать.
Она только усмехнулась в ответ и обмотала его плечо сухой тряпкой. Скаллагрим вздохнул и провёл шершавой ладонью по гладкой, словно камень, голове. Бера встала и закрыла вход деревянной задвижкой.
Уух. Ух.
Она погасила огонь.
В предрассветный час ворота Мюрквида были ещё заперты, и Скаллагрим сидел на опушке, ёжась от утренней сырости и слушая пение птиц. За широкой спиной его стеной стоял серо-зелёный лес, в глубине которого сгущались серо-зелёные тени, а по земле стлался серо-зелёный туман. Бледный свет ниспадал с тусклого неба лишь на Мюрквид, чаща же стояла непоколебимо и не желала расставаться со своей темнотой. Скаллагрим будто вторил ей: с ног до головы перемазанный сажей, он больше походил на лешего. Чёрная пыль намертво въелась и в стоптанные ботинки, и в штаны из оленьей кожи, и в льняную рубаху, и в потёртый синий плащ с ободранным подолом и мешковатым капюшоном. Впиталась сажа и в огрубевшую кожу, и в горбатый нос, и даже как будто в глубоко запавшие глаза, что всегда оставались непроницаемы. Черна была и его лохматая борода, но ту он унаследовал от отца.
Скаллагрим долго смотрел на небольшую долину, в которой находился городок. На пологих склонах её россыпями лежали покатые камни в изумрудном мху, которые подступали прямо к массивному частоколу, потемневшему от времени, будто волны моря к старому утёсу. Когда стало светлее, Скаллагрим различил, что перед воротами стоят несколько людей с лошадьми. Тогда он поднялся, взвалил на плечи огромную плетёную корзину, набитую древесным углём, и направился к селению.
Странников было пятеро. Двое – безбородые, стриженные под горшок – щеголяли в обтягивающих красно-синих портках и цветастых подбитых куртках. Всё выдавало в них чужестранцев. Остальные же – заросшие и неухоженные – имели штаны мешковатые, стянутые ниже колен, с обмотанными щиколотками, да домотканые рубахи. Тех он знал – рвань из Дальних хуторов, берутся за любую работу – и молча поприветствовал их. Они, однако, не отозвались.
Скаллагрим, ухнув, опустил ношу наземь и выпрямился, отряхнув плащ, но не сняв капюшона. Повисло неловкое молчание. Тогда один из чужаков – постарше и поплотнее, с широким лицом и маленькими глазами – облизнул узкие губы и заговорил, быстро, без ошибок, хоть и с лёгким акцентом:
- Утро доброе. Я Эйрик, в ваших краях многие называют меня Эйриком из Семихолмья. Я купец, а мой племянник Фроди, - он ткнул во второго чужеземца, - помогает мне. Месяц назад мы отбыли из Свартскога, вот путешествуем, торгуем всякой всячиной, - теперь ткнул в лошадей, едва не погребённых под увесистыми мешками.
Скаллагрим, помедлив, ответил:
- Моё имя – Грим. Меня также зовут Лысым Гримом, или Скаллагримом. А ещё меня зовут Углежогом.
- Просто Углежогом?.. Ты, что же, единственный углежог в округе?
- Нет, но я добываю лучшее дерево и приношу лучший уголь.
- Почему так? – встрепенулся купец, едва заслышав слово «лучший».
- Я не боюсь углубляться в чащу.
Купец открыл было рот, но один из местных одёрнул его, буркнув:
- С Лысым Гримом знаться не следует.
Тут за воротами послышалась возня, заскрипел засов, и вскоре бревенчатые створы медленно раздались в стороны. В проёме показался седоватый мужчина в стёганке и с копьём. Повёл крючковатым носом.
- Здравствуй, Хравн, - произнёс углежог.
- Здравствуй, Лысый Грим, - ответствовал стражник, давая ему дорогу.
Скаллагрим поднял корзину и прошёл внутрь. Позади Хравн завёл беседу с пришлецами.
Городок уже вполне бодрствовал. По узким улицам, между длинными и приземистыми деревянными и каменными домами с чуть просевшими крышами из дранки, соломы или дёрна, сновали люди всяческого ранга. Углежог обменялся сдержанными кивками с ярлом и его дружинниками, шедшими к конюшням и бряцавшими оружием. Другие же прохожие, по большей части, сторонились его. Одна почтенная женщина в красной накидке даже прикрыла руками, будто курица птенцов, детей, которых вела в храм на утреннюю службу.
Скаллагрим добрёл до площади. Тут пока было немноголюдно, лавки и мастерские только открывались. В центре, у колодца, стоял позорный столб, при нём – босой облезлый бродяга, ещё дремавший. Углежог бросил ношу у ближайшей лавки, подошёл к нему, достал из-за пазухи чашку, зачерпнул воды из ведра, стоявшего на краю колодца, и толкнул прикованного:
- Ульв, проснись.
Доходяга очнулся, невозмутимо принял протянутую чашку, опустошил её, потом поднял взгляд и улыбнулся, обнажив беззубый рот:
- Здравствуй, Лысый Грим. Спасибо тебе. Вот, ярл меня снова изловил, видишь.
- Ты виноват лишь в том, что не знаешь границ, - отозвался Скаллагрим. – А ярл – это человек, который везде делает границы, иначе он не был бы ярлом, не носил бы меч и не пировал бы в большом зале с дружинниками, - он кивнул в сторону каменистого пригорка, возвышавшегося за площадью: на нём стоял вытянутый дом, самый большой во всём городе; дощатая крыша его плавно переходила в два навеса, опиравшихся на ряды столбов, и увенчивалась позолоченными коньками.
- Новый служитель в храме говорит и то понятнее тебя, Лысый Грим, - сказал Ульв, возвращая чашку.
- Ну, скажем, чтобы дарить воинам золотые кольца, нужно их добывать. Чтобы пойти войной, нужно нарушить границу, а для этого нужно, чтобы была граница. Так что ярл не может без границ.
Бродяга промычал что-то и, обессилев, затих. Подул слабый ветер. На большом шесте около ярлова чертога ожило и затрепыхалось знамя – золотое, с белой рыбой.
- Помнишь, Ульв? – спросил углежог. – Вот когда ярл снял знамя с орлом и повесил это, он тоже прочертил кое-какую границу.
- Прости, Лысый Грим, но, кажется, я почти забыл те времена, - отозвался Ульв, почти не открывая глаз.
- Многие забыли. Но это не значит, что их не было, - лицо Скаллагрима на мгновение потемнело.
- Иногда я боюсь тебя и твоих речей, Лысый Грим. Что ж, хорошего тебе дня, - пробормотал Ульв и окончательно забылся.
Углежог вернулся туда, где оставил корзину – к чуть покосившейся лавке кожевенника, чьи стены состояли из врытых в землю брёвен. Хозяин её уже открыл дверь и встал на пороге – высокий, статный и с длинными нечёсаными волосами, впитавшими весь смрад его мастерской и напоминавшими выцветшую, развороченную солому, которой та была крыта.
- Доброе утро, Хест.
- И тебе, Лысый Грим, и тебе, - покивал ему кожевенник и сложил мускулистые руки на груди.
Наконец выглянуло солнце, выхватив из дымки пологие лесистые горы, окружавшие городок и долину. Далеко на севере, всё ещё смутно, угадывались синеватые очертания могучих седых пиков, от которых веяло холодом даже при одном взгляде на них.
На площадь стали прибывать люди. Пока они обходили углежога стороной. Но вот появилась ватага чумазых детей – они-то устремились прямо к нему.
- Лысый Грим! Лысый Грим! – загомонили они, окружая его и всё же не смея приблизиться. – Расскажи, что видел в чаще!
Скаллагрим устало оглядел их, на мгновение коснувшись каждого своим непроницаемым взором, и заговорил:
- Вот на днях, в грозу, Свирепый бог выезжал на охоту. При нём были пять сотен дружинников в воронёных кольчугах, столько же боевых дев в сверкающей броне, а ещё ведьмы с западных взгорий. Они носились над всей округой и рвали облака на мелкие кусочки. Когда они пролетали над Старой горой, то снесли ей верхушку, я видел.
Дети ответствовали ему изумлённым гулом. Кто-то из мальчишек поклялся, что непременно доберётся до Старой горы и всё проверит. Однако ватага не удовлетворилась одной историей, загомонив с новой силой, и Скаллагрим был вынужден продолжить:
- В другой раз отец с сыном ехали на телеге через лес к югу от Дальних хуторов. Ехали в Свартског, на большую ярмарку. Когда стало темнеть, отец решил срезать через одну старую рощу, в которую при наших дедах ходить было заповедано. И вот – они едут и едут, и видят впереди речку и мост, а на мосту – старик в плаще и шляпе. Он остановил их одним словом, да так, что они пошевельнуться не смели. Старик стал играть с ними в загадки, он обещал, что отпустит их, если они всё отгадают. И вот, отец отгадал восемь загадок подряд, и старик задал девятую. Он спросил: «Как меня зовут?» Отец принялся перебирать все известные ему имена, но старик только расхохотался в ответ – и тут же речка и мост обратились в трясину, и телега, и вол, и люди очутились посреди неё. Тогда сын не выдержал и закричал: «У тебя нет имени! Ты Жестокий бог! У тебя столько имён, что имени нет!» - и тотчас же трясина отпустила его, и он убежал, не оборачиваясь, лишь слышал смех старика за спиной. Ни отца, ни телегу, ни вола никто с тех пор не видал.
Кажется, солнце снова скрылось, и тень легла на долину, город, площадь, на лица детей, застывшие в благоговейном ужасе. Чуть погодя одна девочка в перепачканном сарафане спросила:
- Лысый Грим, за что он их так? Они же никому не делали зла.
Лицо углежога осунулось. Он придвинулся к девочке, заглянув ей в глаза.
- Ни за что. Потому что зло тут ни при чём. Жить надо ради посмертной славы, а воздавать – своими руками. Пустые боги ничего не сделают. Служители вам лгут, не верьте им. Только Жестокий бог знает правду.
- Это что за речи такие?! – вмешался высокий, крикливый голос.
Дети, взвизгнув, бросились врассыпную. Скаллагрим поднялся: перед ним стояли недавние знакомые.
- Что за речи? – повторил Эйрик. – Значит, правду про тебя говорят?
- Какую правду?
- Говорят, что ты знаешься с нечистью – и вообще колдун.
- Ведовством мужчине заниматься зазорно, - угрюмо сказал Скаллагрим.
- А ещё говорят, что твоя жена – ведьма, а твой отец по вечерам обращался в волка. И что сам ярл тебя побаивается. Говорят ещё, что ты не здешний и родился в дальних краях, чуть ли не на равнинах. Пока от Свартскога мы ехали, я всяких баек наслушался про ведунов. Теперь думаю, что про тебя всё это. Просто ты повсюду бегаешь.
- Я только лишь живу, ускользая. Это вы всё ставите на место, а я – ускользаю, - спокойно ответил углежог.
Купец помолчал немного, а потом неожиданно переменился в лице:
- Ну, да забудем пустое. Я к тебе вот за чем пришёл: продай мне уголь.
- Сколько?
- Весь.
- На что тебе столько?
- Говорят, уголь у тебя больно хороший, а ночи у вас холодные. Ну, продашь? – в ладони Эйрика возникла внушительная пригоршня монет.
Скаллагрим пожал плечами и взял монеты. Нанятые купцом хуторяне принялись пересыпать уголь в мешки. Купец притом не мог взгляд оторвать от своей покупки, будто пытаясь что-то вызнать.
Потом углежог забрал пустую корзину и, звеня деньгами, направился к лавке мясника.
Тем вечером Бера пела без слов, протяжно и тихо. И резала небольшим ножом кожу на правом плече. Здесь уже были два вздувшихся шрама – багровые треугольники. Теперь Бера приплетала к ним третий.
- Твоя рука слишком слаба, будь увереннее, - сказал ей Скаллагрим.
- Чтобы сразу до кости? – Бера попыталась улыбнуться, но оставалась слишком сосредоточенной; она заправила выбившиеся из-под повязки волосы и начала делать очередной надрез.
Скаллагрим отвёл от жены взгляд, чтобы не отвлекать её, и заговорил, по временам запинаясь, стискивая зубы:
- Следует избавиться от карт, от всего, что загоняет нашу жизнь в клетки, в русла, в колею. Нужно, чтобы не было ни севера, ни юга, ни запада, ни востока, ни верха, ни низа, ни право, ни лево. А для этого нужно самому стать картой, нужно запечатлеть на себе линии мудрости, и по этим линиям ускользнуть от чужих слов власти, тех самых слов, которые созданы для разметки карт. Нужно убрать межевые камни и самому стать камнем, но таким камнем, который не проводит никакую межу, ничего ни от чего не отделяет и ни на что не указывает. Так делал Премудрый бог – он прорывал границы, он пролетал через все миры.
Бера, закончив очередную линию, оторвалась от работы, посмотрела на него.
- Почему ты так о нём говоришь? «Прорывал», «пролетал»? С ним что-то случилось?
- Не знаю, - Скаллагрим вздохнул. – Но думаю, что его скоро убьют. Все эти ярлы, новые служители и купцы в разноцветных штанах.
- И что нам тогда делать?
Скаллагрим задумался. Он так и не ответил.
По руке покатилась блестящая капля крови. Бера бросилась её вытирать.
- Хватит на сегодня, - сказала она потом.
Она сняла повязку с головы, распустив длинные рыжие волосы. Непроницаемый взгляд скользнул по блестящим зелёным глазам, по припухшему лицу с массивными скулами, красивому в своей неправильности. Потом – по округлившемуся животу, который не могла скрыть даже просторная сорочка.
- Уголь кончается. Пора бы нам взяться за новый «стог», - проговорила Бера.
- Нет, я тебя близко к яме не подпущу, тебе уже нельзя. Придётся нанять кого-нибудь из хуторян, - ответил он как можно более уверенно, хотя перед взором его явственно возникли угрюмые бородачи в широких штанах, а в ушах прозвучало хриплое «С Лысым Гримом знаться не следует».
Бера как будто почувствовала неискренность мужа и сказала:
- И кто ж пойдёт к нам? Мы же для них – как звери.
- Да мы и есть звери, лесные звери… Кхм. Лес – это не одно дерево, другое, третье… Лес – это неделимое целое отдельных деревьев. У леса нет частей, нет форм и нет направлений. И звери – не сами по себе. Звери-в-лесу и лес-вокруг-зверей – всё вместе. Да, мы лес и звери, мы тропы, ускользающие от человеческих дорог.
Бера рассмеялась и, высунувшись из землянки, выгнув спину, взвыла, протяжно и с хрипотцой. Со стороны тёмных холмов, скрывавших полнеба, ей пришёл ответ.
Как обычно, бревенчатые ворота Мюрквида приоткрылись, и углежог привычно шагнул вперёд. Но на сей раз Хравн прихватил его за локоть и сипло зашептал:
- Слушай меня, Лысый Грим. Говорят, что купец тот, в глупых штанах… он непрост. Кто-то сказывал, что у него есть бумага с печатью конунга и что он по всем городам и деревням от самого Свартскога ездил и не только торговал, но и ловил таких, как ты.
Скаллагрим помедлил. Потом усмехнулся и сказал:
- Что ж, конунг забыл Бога-с-множеством-имён – это давно известно.
Но старый стражник оставался серьёзен.
- Зато он не забыл тех, кто помнит все имена Безымянного бога. А купчик, по всему выходит, использует то к своей выгоде.
- Что он мне сделает? У него есть только племянник, а местные меня не посмеют тронуть.
- Но если у него бумага с печатью конунга, то ярл может переменить своё отношение к тебе.
- Кто же тогда будет гадать ему после зимнего-то солнцестояния? – Скаллагрим криво улыбнулся и, освободившись, вошёл в город.
Мюрквид оставался незыблем и неизменен, и, кажется, на пути углежога изо дня в день встречались одни и те же люди в одном и том же порядке. Скаллагрим даже и не смотрел на них – дома и улицы сливались для него в пятно разных оттенков бурого, с бело-голубыми пятнами неба сверху и зеленоватыми пятнами гор, подёрнутых дымкой, сбоку.
Незыблемой и неизменной оставалась и грива рослого Хеста, но и он, подобно одряхлевшему воину у ворот, был сегодня встревожен. Завидев углежога, он поманил его за собой, в мастерскую, и там, в полутьме, перенасыщенной острыми кислыми запахами, сообщил ему:
- Купец с равнин расспрашивал о тебе, Лысый Грим. Всех лавочников на площади. Иные говорят, что и в долгий дом ярла он заходил. Купцу понравился твой уголь, но ему не понравилось, что секретом этого угля владеет такой, как ты. Да, и он много спрашивал о слухах, которые ходят вокруг тебя и твоей жены.
- И тебя спрашивал?
- И меня. Я ответил ему так: «Если б ты искал секрет Лысого Грима ради мудрости, я бы помог тебе. Но ты ищешь его ради наживы, и это у тебя, на твоём лысом лице – что у бабы! – написано яснее, чем рунами на старых камнях».
- Ради мудрости… - процедил Скаллагрим. – Слыхал я об одном воине, который ради мудрости отдал свой глаз.
- Купец так бы не смог и ради денег.
- Никто бы не смог. Сделаешь так – и уподобишься Ужасному богу.
Углежог вышел из мастерской, чтобы забрать свою корзину, но там его уже ожидал Эйрик из Семихолмья с племянником и хуторянами. У первого был при себе меч, у второго – копьё, а у остальных – дубины. А вскоре за их спинами выросли и двое молодых дружинников с топорами.
- Не буду желать тебе доброго дня, Лысый Грим, потому что все сходятся на том, что ты чёрный колдун, - заявил купец. – То, что ты чёрный, я и так вижу, - он ухмыльнулся, елозя взглядом по запачканной одежде углежога. – Уверен я, что ты ещё и колдун. Негоже, чтобы такой, как ты, имел в своих руках столь ценный и полезный секрет для конунга и людей, верных ему и истинной вере. И я хочу, чтобы ты раскрыл мне этот секрет, а также и другие, которые ты выведал у лесных духов и которые используешь во вред благочестивому люду. На то я имею позволение конунга. Да и ярл обещал мне свою поддержку. Если ты хоть пальцем меня тронешь, он повесит тебя над городскими воротами.
- Истинно, дурные времена наступили, если ярл взялся мстить за тех, кто не приходится ему ни кровным, ни названным братом, а всего лишь «человек конунга», - глухо отозвался Скаллагрим. – Вся твоя власть поместилась в твоей бумаге. В ту бумагу ты засунул своего конунга – и делаешь вид, что она и есть конунг. А сам конунг с ярлами помогают тебе в твоём обмане. Тягостно в мире…
- Что это у тебя? Ты ранен? – перебил его Эйрик.
Углежог взглянул: по кисти правой рукой стекала струйка крови. Последний треугольник ещё не зажил.
Скаллагрим даже не стал сопротивляться, когда купец приподнял его рукав и вместе с кровью из-под ткани выползли чёрные змеи, связанные вечным вращением. Узоры на их спинах рассыпались в бесконечные ряды рун.
- Теперь я ещё и вижу, что ты колдун! – торжествующе воскликнул Эйрик. – Надлежит отвести тебя в храм, а если ты будешь упорствовать, то прямиком на суд ярла.
Дружинники о чём-то переговаривались друг с другом и некстати рассмеялись. Скаллагрим поник.
- Хорошо, я колдун и знаюсь с лесными духами, - сказал он чуть погодя. – Секрет лучшего угля открыл мне один чёрный альв, что живёт под Рогатым камнем. За то я отрёкся от истинного бога и поклялся использовать сокровенное знание во вред благочестивому люду. Я готов отвести тебя к тому альву, чтобы ты выпытал у него всё, что хочешь. Ты можешь взять с собой спутника и быть при оружии, если боишься меня. Больше людей брать нельзя, а то альв не выйдет наружу. Мою судьбу пусть решит ярлов суд.
Глазки купца снова забегали по одежде Скаллагрима, по его лицу, по корзине с углём…
- Хорошо, - выдохнул он потом и положил руку на плечо Фроди. – Мы пойдём с тобой. Только не забывай о петле.
- Знал бы ты, как часто я о ней вспоминаю… - отозвался Скаллагрим, глядя в землю, и добавил. – И возьмите верёвку подлиннее – придётся ещё поднимать сокровища из логова альва.
Углежог настолько привык к переходам по россыпям валунов и заросшим склонам, что даже связанные руки не сильно мешали ему идти через горный лес. Чего не скажешь о чужеземцах – они запыхались довольно скоро, но не желали останавливаться.
Вокруг путников стояли бесчисленные ели – особой, местной, породы: высокие, вытянутые, с высохшими нижними ветвями, так что лес просматривался далеко, но оставался мрачен. Оттого шершавые серо-бурые стволы сливались в стены, но стены нестойкие, будто прозрачные, а кроны – в тёмно-зелёное море, не имевшее ни сторон, ни берегов. Чаща дышала и вздрагивала, и шёпоты слышались в обильном валежнике; в переплетении корней, вгрызавшихся в коричневую землю; в мириадах порыжевших сплющенных иголок, мягким ковром укрывавших изъеденные временем камни. Кто-то прятался за пнями, отороченными мягкими мшаными воротниками и отпустившими бороды из бледных лишайников. Расколотые позеленевшие глыбы то и дело высовывались перед ногами и вдруг безмолвно заговаривали с путниками на языке едва различимых рун. В этом мире сырости и сумрака не было никакого движения – всякое новое место никак не походило на старое, но начисто стирало воспоминания о предыдущих местах, и в старое уже никак нельзя было вернуться. А постояв и посмотрев по сторонам какое-то время, странник понимал, что он уже и не помнит, как изначально выглядело это место, куда он только что пришёл. То же и с дорогами: как будто протоптанная человеком, тропа внезапно превращалась в звериную, а если долго следовать ей, то где-нибудь на заросшем кустами склоне вдруг оказывалось, что это и не тропа вовсе, а застарелая вымоина. Таков был лес Мюрквида.
Близился вечер, когда углежог и купцы вышли к прогалине, испещрённой гладкими камнями и заросшей высокой травой – верно, русло исчезнувшей реки. За ней стояла непривычная для здешних мест роща – старые, узловатые дубы, наполовину засохшие.
- Мы почти на месте. Рогатый камень – в сердце этой рощи, - объявил Скаллагрим.
- Хорошо бы, чтобы твои слова оказались правдой, - проворчал Эйрик. – Мне кажется, ты нас кругами водил, мы совсем заплутали. Если ты солгал, я прирежу тебя, как собаку, - он погладил массивное навершие меча.
Путники пересекли прогалину и углубились в рощу. Корявые чёрные ветви сомкнулись над их головами, а воздух наполнился непривычным для края хвойных лесов тяжеловатым дубовым запахом. Фроди отломил кусочек заскорузлой коры и спросил:
- Сколько же им лет?
- Они помнят те времена, когда людей здесь ещё не было, - отозвался Скаллагрим, негромко – но в мертвенной тишине каждое слово его как будто налилось тяжестью.
Чужестранцы вконец стихли.
Но вот широкие стволы раздались в стороны, и мужчины очутились на поляне, вид которой заставил купца охнуть. В центре её высилось огромное раскидистое дерево, старейшина дубов, почти уже без листьев. У корней его стоял увитый руническими лентами камень, в человеческий рост. На верхушке валуна лежали ветвистые оленьи рога, не менее изумительных размеров. Земля, смешанная со сгнившими листьями, была усеяна истлевшими костями людей и зверей, а также оружием – всё больше насквозь проржавевшими мечами и кинжалами, сломанными или погнутыми. Приглядевшись, можно было заметить среди них и потемневшие монеты и куски колец.
- Да тут и без твоего альва есть чем поживиться, - не сдержался Эйрик.
- Дух камня надобно призвать. Развяжите мне руки, я должен зачерпнуть горсть священной земли, - вместо ответа сказал Скаллагрим.
Купец медлил: он не мог глаз оторвать от тусклого золота, рассыпанного прямо под ногами.
- Фроди, развяжи, - велел он наконец. – Стой на страже, - и, отвязав увесистый кошель от пояса, встал на четвереньки и принялся торопливо хватать сокровища.
Племянник, тоже остолбеневший, медленно, как во сне, разрезал путы Скаллагрима. Тот шагнул, опустился на колени, и положил ладонь на землю. В сгущавшихся сумерках уже сложно было разглядеть, что там, внизу, но указательный палец упёрся в старое железо. Пленник пошарил ещё немного – это было острие меча.
- Что ты там возишься? Поторопись, - проблеял Фроди и направил копьё на шею углежога.
Скаллагрим рванулся назад, одной рукой вырвав из грязи обломок клинка, а другой схватившись за древко и дёрнув его вниз. Прежде, чем что-то сообразить, Фроди потерял равновесие и полетел к земле. Навстречу ему, прямо в глаз, принёсся ржавый кусок железа.
Племянник упал, истошно вопя и царапая собственное лицо, залитое кровью. Купец ошалело вскочил, выхватил меч – но Скаллагрим уже завладел копьём. Он был быстрее – ударил втоком, сначала в живот, а потом в лицо, расплющив нос чужестранца. Тот рухнул, выронив оружие, беззвучно глотая ртом воздух.
Фроди меж тем бился на земле, суча ногами. Скаллагрим подошёл к нему, наступил одной ногой на живот и мощным рывком вогнал копьё меж рёбер. Крик племянника мгновенно перешёл на высокую ноту – и оборвался.
Скаллагрим выдернул оружие и вернулся к купцу. Ударил его несколько раз изо всех сил, втоком и ногой, так что Эйрик уже совсем не мог сопротивляться.
Грим бросил копьё и вытащил из мешка верёвку. Встал над хрипевшим купцом.
- Неужто ты действительно думал, что я углежог? Что меня волнуют какие-то секреты угля? – Скаллагрим зло рассмеялся. – Ты так много обо мне узнал, а ничего не понял. У меня есть только бог, и имя ему не золото. Сейчас ты с ним встретишься.
Он сделал петлю, надел её на шею Эйрика и поволок его за собой, к дереву. Купец сипел и хватался скрюченными пальцами за удавку.
Скаллагрим ловко перекинул свободный конец верёвки через толстый сук старейшины дубов и, действуя ловко и с большой силой, поднял Эйрика над землёй. Потом привязал верёвку к выпиравшему из ковра листьев корню. Отошёл на несколько шагов.
Купец всё ещё слабо дёргался, не отнимая рук от петли.
Скаллагрим взял копьё и швырнул его в Эйрика, проткнул насквозь.
Теперь он остался один на этой поляне, почти в полной тишине – только поскрипывал сук, под которым раскачивалось мёртвое тело.
Скаллагрим поклонился Рогатому камню и старейшине дубов, подобрал меч и кошель и пошёл прочь.
Вынырнув из непроглядного ночного леса к неглубокой ложбине, он обогнул яму, которая была чернее темноты и дышала тяжёлым горелым запахом, и поднялся на пригорок. Там горел костёр. Около него сидела Бера, раскладывала травы и вязала их в пучки. Пламя кровавило её губы багровым светом, а полная луна делала её лоб иссиня-белым. Скаллагрим приблизился к огню, стараясь прятать меч под рваным плащом.
- Пока ты шёл, совы переговаривались о тебе, - сказала она с лёгкой улыбкой, потом подняла взгляд на мужа. – Что-то случилось. Что?
- Ярл повесит меня над воротами, - он кашлянул, а потом вытащил меч и кошелёк, звякнув монетами, и положил их рядом с костром. – Но для этого я должен сначала оказаться у ворот, ведь так?
- Так. Но ты этого не сделаешь, - по-прежнему улыбаясь, проговорила Бера. – Что ж, нам снова нужно уходить, да?
- Говорят, на озере Фогль живёт один кузнец, он из таких, как мы. Я давно хотел побывать в восточных предгорьях.
- Что ж, тогда хочу и я.
Она взяла очередной пучок и запела:
Руны на роге режу,
кровь их моя окрасит.
Рунами каждое слово
врезано будет крепко.*
Скаллагрим сел рядом и обнял её одной рукой. Другую он положил на её живот и провёл по нему ладонью сверху-вниз.
- Пой почаще, - сказал он. – Я хочу, чтобы наш сын вырос великим скальдом.
- Великим и последним, - ответила Бера негромко. – Последним скальдом, сыном последнего волхва, - она попыталась усмехнуться, но вышло не слишком весело. – Времена уже не те. Никто не выйдет на бой ради бессмертной славы, а для гордых дев не осталось отважных воинов, чтобы выйти замуж. Конунг и ярлы скоро убьют нашего бога. А мы всё бежим и бежим. Кто мы, Грим? Я уже не знаю. Может быть, и вправду лесные звери? И что нам делать с богом?
- Можно слагать песни, сидя на бражной скамье; можно потрясать мечом, стоя под знаменем ворона; можно выжигать уголь, превращаясь в лесного зверя – но всегда останешься тем, кем и был. Это глупые люди держатся за своё место и страшатся с него сойти. А у нас нет места, и мы свободны. Мы те, кто должен знать все имена Безымянного – этого ли не достаточно? А что делать с богом, - крепкая рука, лежавшая на плече Беры, чуть дрогнула, - я знаю.
Той ночью он выколол себе глаз.
-------------------------------------------------------------
(*)Перевод А. И. Корсуна
