Сообщений в теме: 239

[Саша RFB]

Выложу-ка я тут свои фэнтезийные работы из основного сеттинга, который в данный момент разрабатывается.

Произведение называется "Хроники Сумеречного Восхода". Место действия - планета Наргон, 20000 лет до нашей эры.

Жанр: фэнтези в летописном стиле.

Спойлер

Сумеречный Восход.

(продолжение "Гиперборейского периода" моей фэнтези-вселенной)

"Многие полагают, что после войны с Орликом и ухода великих героев в Иномирье, на Наргоне же продолжалась тихая и размеренная жизнь. Ошибочны те предположения, что говорят о великом мире и спокойствии. Мир, разумеется, настал, но лишь кратковременный, а о том, что случилось после того, как царь Василий отошёл за пределы нашей вселенной, и вовсе предпочитают умалчивать. Но мы не станем более молчать. Настало время поведать правду. Сказать всем истину, которая, казалось бы, утрачена. Я думаю, многим уже поведана история о могучих войных с Цербером Изначальным и Безупречной войне, охватившей почти все звёздные просторы. Все знают и про то, как Орлик Змеелорд с огромной армией осаждал Землю, прародину людей. И про Гиперборею знают многие, особенно про то, как силы жуткие пытались обрушить её миры и покончить навеки с великой державой. Но а что же Наргон? Полагаете, он так и оставался в захолустье? Нет.... То, что произошло уже после войны, знают лишь избранные. Но какой ныне от этого прок? Избранные уходят, а живые остаются, и посему если найдут они эту летопись, пусть знают, что обрушилось тогда на Наргон, на светлый и чистый мир наш, на нашу горячо любимую и необъятную родину. Пусть знают и помнят..... Ибо подобное не может быть забыто и растёрто по песку.
Одни говорят, что Николай Крашич и брат его по оружию, Варфоломей, ушли вместе с героями Гипербореи к Отцу-Создателю. Другие молвят, что они погибли в битвах за Гиперборею или даже обратились к инородцам, приняв их удел. Но правда такова... Они вернулись на Наргон и более не служили Гиперборее. Николай Крашич и друг его верный пришли ко дворцу царя Москана, что был и оставался их владыкою всегда. А царём тогда в Москане был Василий, что Грозным звался. Правда Грозным его звали не из-за буйного нрава, а из-за того, что бивал врагов своих самолично и всегда порядок поддерживал. При нём восстаний и бунтов не случалось, а коли холопы какие осмелятся вилы поднять на царских ставленников, то тут же стрельцы и драгуньи полки в том селении появлялись и стреляли всех супостатов из ружей и самострелов. Крашича царь Василий высоко ценил и поставил он его армейским генералом, воеводой всех воевод в могучем царстве. Варфоломей же уже не был сержантом, и должность новую ему пожаловали. Стал верный друг Николая полковником гусарским и титул ближнего боярина получил. Крашич же Николай и так был боярином знатным, но должность новая возвысила его настолько, что богатства текли к нему рекой отовсюду. Правда Николай был не любителем тщеславия и гордыни, и большую часть богатства свою отдавал своим соратникам и крестьянам. Вот как продвинулись по службе герои наши могучие. И по заслугам получили они дары царские! Ведь Василий царь умел ценить своих подданных и за дружбу благодарил весьма прещедро.
Вот только недолго в злате купались герои наши, и недолго в мире и спокойствия земля Москанская жила. Старые союзы уже отжили. Гиперборейцы же не появлялись на Наргоне с тех пор, как Крашич и Варфоломей смогли помочь им в победе над Орликом. Наргонская империя, Азисова прародина, торговлю вела с Москаном, но и с врагами их ордынцами. Гераклианцы же всё больше отдалялись, и дружба былая между царствами канула в лету. Ордынцы же степные продолжали жить в своей обители, и хоть и не совались во владения Москанские, но злобу держали лютую на всех. Москан всё меньше и меньше нуждался в союзниках. Его армия и без того была крепка, а плодородных земель имелось столько много, что товары на рынках и ярмарках и вовсе не кончались. Царство Москанское достигло пика своего расцвета.... Но вечным не было то время.
Всё началось с того кровавого пиршества во дворце Москана. Пригласил тогда в один из летних деньков царь Василий всех бояр своих и дворян ближних. Решили с царицею Марфой они отпраздновать День Памяти Войны Великой. Слуги царские стол накрыли едва ли не на версту, а приглашённых было столь много, что порою казалось, будто б царь созывает войско. А уж сколько роскошных яств присутствовало на столе! Кто б увидел бы сие изобилие, невольно б облизнулся от восхищения. Молвил тогда Василий всем приглашённым гостям с чарочкой наполненной. "Братья мои и сестры!" - слышался голос его по всему дворцу необъятному, "Сегодня День Победы нашей, День Славы и День Памяти! Пьём мы сегодня за всех наших павших и ныне живущих героев! Героев, что Цербера проклятого и демонов его в ад отправили! Слава павшим и слава живым!". "Слава!" - раздавались громкие крики бояр по всему залу, "Слава павших и слава живым!". Особенно больше всех ликовал Иван Буйный, один из лучших военачальником Москана, выделявшийся густой бородищей. Он постоянно скрещивал бокалы с верным товарищем Волконским, и многие называли двоих воевод едва ли не такими же "братьями" как Николай и полковник Варфоломей. Крашич же и друг его сидели неподалёку от царя. В роскошных кафтанах представали они пред правителем и вельможами его. И сабли на боках их покоились позолоченные. Крашич с супругой своей сидел, одетой словно ангел небесный. Варфоломей же так и не обзавёлся подругою, но хоть и сидел он без любимой, не горевал, а напротив, предавался веселью и пиршеству. Больше трёх часов пировали герои наши с царём Василием и вельможами. Вот только не заметили они, какие злобные глаза имелись у одного из гвардейских стрельцов.
"Ну что, Колька!" - слышался раззадоренный голос царя Василия. Обращался он к своему верному прислужнику, Николаю Крашичу. "А помнишь, как ты ещё в капитанах у меня ходил?". И по залу всему снова прокатилась волна громогласного хохота. "Помню, государь!" - ответ послышался со стороны верховного воеводы, "Ещё как помню! Помню, как мы под Шацком ордынцев бивали! А моя сотня так ударила степнякам в тыл, что те и разбежались! У них даже пушек годных не было. Одни сырые бомбарды да камнемёты!". "А камнемёты эти небось помётом коровьим стреляли!" - расхохотался ещё больше царь Василий, "Что они там могут эти степные болваны. У них и науки-то никакой не имеется. И до сих пор меня гложет тайна, откуда они вообще раздобыли пушки?!". "Небось какие-нибудь наёмники подсунули", - послышался голос Варфоломея, полковника гусарского, "Эти степняки и про пистоли не знают! А вы говорите... пушки. Да я ж собственными глазами видел, как гераклианцы им пушечки заряжали. Небось в золоте купались, ироды!". "Или в коровьем помёте", - сызнова пошутил государь, "Неужто у них и золото имеется? Да что вы, господа! У них же в степях окромя лепёшек ничего не имеется. Они же голодранцы, быдло кочевое. Живут в юртах пахучих своих и грабежами маются. А золото... Золото для них, как для нас - сапфиры наргонские. Дай Бог, чтобы хоть одну монетку добыли!". И слышался по всему залу такой громыхающий смех, что стены дворца государева содрогались. Смеялись тогда герои наши громче чем пушки палят, и не подозревали они об опасности великой. А опасность, как вы знаете, приходит тогда, когда её и вовсе не ожидаешь. Беда она такая... Внезапная. И писем не напишет и в дверцу не позвонит. А коли придёт, так и не выйдет долго.
Один из стрельцов гвардейских, что Путятой звался, царя сторожил позади сидения его. Храбрым он считался среди товарищей своих. В своё время когда северные дикари задумали обозы торговые пограбить, Путята в одиночку вызвался сторожить их, а когда напали, то изрубил он северян самолично одним топорищем. Вот почему и взял его на службу царь Василий, а вскоре сделал и офицером гвардейским. В верности он давно поклялся Василию, но мало кто знал, что служил он двоим господам. А коли служишь сразу двоим, то выбирать невольно приходится, кто же из них главнее. И вот пока смеялись и шутили тогда на пиру дворяне с героями нашими, Путята на государя зарился косо и руку на эфесе сабли держал. Ждал он момента подходящего. Ждал, когда сможет свершить то, что приказано было другим господином его. Вот видит Путята, что государь расслабился. Выпил царь Василий много вина и браги, а затем солёными огурчиками закусил. Стоял же наш гвардеец смирно у самой стены, и в выжидании момента находился. И вскоре тот момент настал. Видел он, как соратники его из стражей стрелецких поникли взглядами. До того им хотелось на пиру побывать и откушать всего знатного, что они и про службу-то позабыли. Подумали гвардейцы, что уж сейчас-то при Николае Крашиче и при Варфоломее в зале, никто не сможет угрожать государю великому! И правда.. А кто ж бы позарился? Ведь знали все, что Крашич и Варфоломей - не просто герои москанские, а некогда известными гиперборейские воители, что одним взглядом своим любого сдаться могли заставить. Любого... Но только не Путяту. В миг обнажил свою саблю гвардеец треклятый. Никто и не взглянул на стрельца, будто б и не было его в зале. Все были заняты пиршеством и разговорами. Смех раздавался всё громче и громче. И занёс тогда Путята дерзкую руку свою над государем. Взмахнул клинком, и отделилась царёва голова от тела могучего. Пронеслась голова Василия по всему залу и рухнула в праздничный торт, испачкав его струйками крови и внутренностей. Растеклась тогда жидкость алая по столу с яствами роскошными. И ужас великий возник на лицах у гостей. Царица же от увиденного рухнула наземь и испустила дух. Не выдержало сердце её хрупкое подобного зрелища.
Тут же пришли в себя герои могучие, что храбростью своею славились. Выхватил саблю свою Николай Крашич и тотчас нашёл изменника. Путята стоял над обезглавленным телом царским с клинком обнажённым. "Убийца!" - послышались всюду крики отчаяния и ужаса, "Он убил государя! Мерзавец! Смерть ему!". "Уничтожить нечестивца!" - изо всех сил заорал Иван Буйный, пребывая в жутком отчаянии. Стражники стрелецкие мигом опомнились, и оглядели они очами яростными преступника и цареубийцу. Один из них выставил пред собою копьё и ринулся на Путята с кличем боевым. Но Путята ловко увернулся от удара и через мгновенье оказался позади соратника. Взмахнул он клинком кровавым и отсёк товарищу скальп вместе с меховою шапкой. Половина главы его улетела в сторону, а с обрубка ужасного брызнула кровь. Жидкость мозговая окропила лицо гвардейца могучего, и только осознав свою беспомощность и обречённость, рухнул стрелецкий стражник на мраморный пол. Здесь на Путяту ринулся и другой соратник. А затем и все другие, что стояли у стен. Дрался Путята яростно, словно берсерк северный. Первых двух товарищей своих разрубил он напополам. Троих же обезглавил за считанные мгновения. Ещё двоим он разрезал животы так, что всё содержимое их выбросило наружу. Сражался Путята до последнего... Ревел и рычал, будто бы не человек он был, а демон какой. В конце концов случилось неизбежное. Бросился на предателя тогда Николай Крашич с клинком обнажённым. Скрестились сабли их, и долго напирали они друг на друга, пытаясь сломать оборону. Вскоре же Николай сумел превозмочь Путяту и сделал на груди его глубокий порез. Рухнул тогда на колени изменник и глянул себе на открытую рану. Показались уж внутренности его из алого пореза, но жив ещё был Путята. "Зачем государя убил, пёс?" - в ярости дикой завопил Крашич, "Что он сделал тебе? Посмотри, что ты наделал! Посмотри! Ты не убил не только государя, но и царицу нашу! Зачем ты сотворил сей грех? Отвечай.... А после велю тебя схватить и под суд отдать!" . Взглянул тогда Путята на Николая и злобно улыбнулся. И улыбка эта была поистине тёмная, отдававшая наслаждением от сотворённого греха. "Ты ничего не знаешь, Николай", - раздался голос предателя поганого, "Не знаешь, какая сила приближается... Ты полагал, что победил её, но ты и представишь не можешь, что вскоре грядёт. Ты не герой... Ты всего лишь простой смертный!". Но договорить изменник так и не успел. От гнева лютого князь Волконский пистоль свой выхватил и выстрелил в нечестивца. Голова Путяты на тысячи частей разлетелась, а кровь нечистая забрызгала всё вокруг своими каплями. "Зачем ты стрелял?" - вне себя от изумления и ужаса прокричал Крашич, к князю могучему обращаясь, "Он ведь мог рассказать нам, кто его заставил пойти на убийство!". Волконский же был по виду ошеломлён, и не меньше Николая. "Простите...., ва...ше благородие", - послышался его дрожащий голос, "Я не в себе был... Не могу никак признать, что наш любимый государь умер от рук проклятого изменника!". Но не стал ругать соратника Николай и понял он слова его. И правда... Никто не мог признать, что царя Василия больше нет. Ведь умер он не в своей постели, окружённый любовью родных. Погиб он смертью не славной, а пал от рук предателя.... Исподтишка нанёс ему удар проклятый нечестивец. Так и убит был царь Василий Грозный. И царица его так же покинула этот мир.
На следующий же день Николай Крашич и Варфоломей лично возглавили расследование. Должны были они скорее выяснить, кто же подговорил стрельца на подлое убийство. Власть пока перешла в руки боярского совета. Новость об этом пока решили не распускать в народе, дабы не хотели они волнения и беспокойства. Ведь не только царь, но и царица испустили дух. Василий пал от рук преступника, а супруга его не выдержала зрелища, и сердце её разорвалось. Было велено доложить о смерти государя и государыни лишь близким родственникам правящей семьи. У царя Василия детей не случилось за жизнь, но имелся племянник Никанор, однако же был он далеко от Москана, в море великом плавал с купцами и с дикарями торговал. Если кто и занять должен был трон Москана, то только Никанор. Две седмицы продолжалось следствие, и Крашич возглавлял его. Варфоломей же был начальником допросов. В миг нашли они множество организаций всяких, что крамолу в царстве хотели сотворить. Но не были виновны эти люди в цареубийстве. Знахари и лекари дворцовые обследовали тело убитого Путяты, и обнаружили они, что на спине его знак таинственный имеется. Знак это пирамиду восточную напоминал с тремя углами. Приказал тогда Крашич искать по всей стране сборища преступников, что могут объяснить знак треугольника. К Варфоломею негодников тащили и заставляли их смотреть на символ. Но никто из отступников и государевых врагов так и не сумел распознать пирамиду. Никто из них и помыслить не мог, чтобы на государя покуситься. Поклялись они именем Богов, которых знали, что заговоры не готовили, и Путяту к себе не зазывали. Долгих две седмицы провозились Крашич и Варфоломей, но так и не отыскали нигде пирамиды треклятой. А совсем скоро один из холопов дворцовых нарушил слово о неразглашении народу об убийстве семьи царской. И прознали люди москанские, что государей их великих больше нет на свете.
Пришлось тогда несладко Николаю и соратнику его Варфоломею. Бунт в столице поднялся неслабый, ибо думали люди, что царя убили бояре. Пошли тогда горожане резать всех дворян по округе. И в селениях крестьянских вспыхнули волнения. Вначале пытались подавлять мятежи лишь словом и речами ораторскими. Но потом Варфоломей уже не мог убеждать бунтарей в их неправедности и невежестве. Послал он гусарский полк свой на подавление мятежей. И рубили тогда гусары саблями всех, кто попадался им под руку. А затем и стрельцов задействовали против толп разъярённых. Крашич же долго бранился на соратника своего, но Варфоломей был непреклонен. Объяснил он тогда Николаю, что иной силой не остановить разъярённых людей. Бунтари ведь многих бояр убили без суда и следствия, городовых истязали и купцов, а затем и всех тех, кто к государю был приближен. Думали люди, что заговор это боярский, и что теперь не будет никаких царей, а настанут тёмные времена. Заговорщики ходили по городам и зазывали всех на бунт, говоря о том, что думают бояре о захвате власти и повышении налогов. Этих заговорщиков поганых велел Варфоломей хватать и стрелять на месте. Ибо супостаты эти желали хаоса и мятежей по всему царству. Такие люди поистине заслуживают казни. И милосердие для них - лишь глупость.
Пока ехали гонцы из Москана до островов, где Никанор пребывал, распространилось по всему царству нашествие злобное. Не саранча, но иные шестиногие твари принялись осаждать города и сёла. Жаловались местные на обилие жуков адских, что внешностью своей напоминали помесь мокриц и таркантов степных. Залезали эти жуки во все труднодоступные места и смущали люд простой. Даже боярские усадьбы и то подвергались нападениям. Казалось бы, спокойно всё, сидишь и пируешь за столом, а между тем, на потолке твоём уже гнездо свито, и шестиногий царь готовится прийти к тебе с визитом, да подданных своих прихватить с холопьём. И до дворца царского, где теперь Временный Совет Боярский заседал, дошла эта невиданная напасть. Крашич и Варфоломей руководство давали всевозможные своим соратникам и наставления. Было в одну седмицу такое происшествие. Сидел Николай с боярами и беседовал о дальнейшей судьбе отчизны. А здесь с потолка посыпались букашки всякие и шестиногие гады, о которых было поведано ранее. Велел тогда Николай дворец очистить и вызвал всех холопов, что жили при владениях государевых. Но сколько холопы ни возились, букашечьему воинству не было конца. Однажды и Варфоломей зашёл в таверну после работы тяжёлой и решил отпить браги. И только испил он сладкого спирта из кружки гигантской, как на нос ему упал один из жуков, шмеля напоминавший. Взвыл тогда от страха Варфоломей, да расплескал всё добро на стол. Вот что творилось в те дни в царстве Москанском. А восстания.... Восстания между тем всё продолжались. Восстания холопов, беспорядки, преступления и жучьи армии повсюду.... Заволновались тогда жители Москана. В храмы стали ходить да молиться о спасении государства. Ибо чуяли они, что зло великое неподалёку.
Переехать был вынужден Крашич и Совет Боярский. Решили выбрать себе местечко под именем Кучково неподалёку от Москана. Находилось оно на холме, и ранее служило резиденцией царёвой. Не имелось здесь ни единого жука, и спокойно можно было вершить дела государственные. Прибыли совсем скоро гонцы из владений, близким к казацким станицам. Одного из них звали Осмомыслом, и был он преданным человеком и боярином ближним. В ноги кланялся он Крашичу как "полудержавному" властителю и объяснялся. "Слыхал ли ты, дорогой властелин, что казаки-то теперь нового атамана избрали?" - говорил он Николаю и боярам, сидящим вокруг. "А что случилось с прежним?" - вопрошал Крашич. Бояре так же желали узнать причину подобного. И когда услышали они правду, вынуждены были помолиться всем Богам, которых знают. "Сидел как-то атаман старый за столом и пировал со старшинами и полковниками", - докладывал Осмомысл, "Да вот досиделся. Один из сердюков его выхватил топорик и как полоснёт! И голова атаманова возьми да слети с плеч. Потом сердюка мятежного порубили. Но так и не узнали, что с ним. Только символ странный на теле нашли. Три точки... Три угла. Пирамида получается". Похолодел и обмер тогда Николай Крашич. И подумать он не мог, что в казацких землях повторится то же самое, что и в Москане. Бояре же и вовсе почти потеряли рассудок от услышанного. "А новый атаман?" - вскоре спросил Николай, "Что с ним?". "Берендеем его звать", - ответствовал боярин-посланник, "Он уже в Гераклианус отправился с войском большим. Сказал, что будет разорять их царство. Слышал я также, что он уже четыре города взял". "Как взял?" - рассвирепел тогда Крашич, "Но ведь казаки подчиняются царёвой власти! А пока царя на престоле нет, то Временный Совет - их хозяин". "А у них теперь хозяев-то и нет", - послышался ответ гонца, "Берендей так сказал. Отныне вы сами по себе, и они сами по себе. И никакому Москану они не служат. Меня послали сюда, чтобы передать... Казаки - теперь вольный народ, а от службы государевой отстраняются". Встал тогда со стула своего Крашич. Топнул ногой со всей силы и едва не схватился за саблю. Не ждал он от казаков подобного. Было дело, когда гиперборейцы и друзья Николая вместе с Юрием Эрналльцевым помирили казацкие станицы и гераклианцев. А теперь же казаки не только растёрли доброту ту, но и самовольно напали на чужую страну. Гераклианус был дружествен для москанцев. Они вполне могли помыслить, что москанцы лично послали казаков на их державу, дабы разграбить её и разорить, а селения сжечь до тла. Смута великая накалялась повсюду. А угроза вторжения силы злобной всё нарастала и нарастала....
Прошла ещё седмица, а посланники так и не возвращались назад с Никанором, царёвым племянником. Разрасталась по стране могучей смута. И совсем скоро пришли новые вестники к Крашичу и Варфоломею прямо в их дома. Говорили, что бояре собирают новый совет и требуют двоих героев. Крашич, будучи главой Совета, немедленно возглавил собрание, а Варфоломея же сделал своим первым заместителем. Прибыли они едва ли не ночью в Кучково, где уже собралось множество знатных вельмож. Увидели они ещё при входе в резиденцию, что лица их встревожены и напуганы чем-то. "Напасть... Напасть новая пришла", - тут же брякнуло в голове у Варфоломея, уже успевшего наслушаться всех этих ужасов. Все ближние бояре и воеводы собрались в бывшей царёвой резиденции. Многие из них даже нацепили доспехи, а уж это означало, что угроза близка. Первым заговорил Иван Буйный, виднейший из генералов царских. "Государи мои", - слышался по всему поместью его громоподобный глас, "Пришло известие с южных провинций. Восстания там дошли до того, что местные намерены отделиться от Москана". На юге всегда проживали люди, недовольные царём или боярами, но об отделении ещё ни разу не заговаривали. Сколько лет уже Москан владаеет южными землями и граничит с Наргонской империей и степняками. Сколько лет! И не сочтёшь за мгновенье. Но ещё никогда никто из местных даже не упоминал о независимости. Поначалу Крашич и соратник его Варфоломей подумали, чтто боярин шутит. Но Буйный был не из тех, кто решился бы на смешок в такое-то время для страны. "Во главе разбойничьих орд и мятежников встали двое бунтарских полководца, бывшие стрельцы", - раздался голос другого военачальника, Саши Волконского. "Стрелецкие части, рундаширные полки, помещики, холопы и податные люди, как один, поддержали супостатов. Мятежники сумели сбросить воеводу Курганского края, а уже к следующей седмице они намерены захватить Курганск. Если город будет захвачен, можно считать, что мы потеряли целый край. Губернатор местный осведомлён обо всём, да вот только по слухам у бунтарей целые легиона, а у посадников - не больше трёх тысяч. Надо войско созывать!". Услышали Варфоломей и Николай Крашич о массовых мятежах по всему югу. Услышали о многих зверствах, что творили бунтари с воеводами и дворянами. Иван Буйный и гонцов привёл к Крашичу, что лично видели ужасы. Они утверждали, что мятежники обезглавливают всех пособников Москана безо всякой жалости. По словам одного из посланцев было ясно, что они обзавелись оружием из всех острогов и крепостей. У них даже имелись пушки для противостояния тяжёлым войскам. И всё это лишь за считанные седмицы. Крашич сразу же осознал сердцем своим, что восстание это готовилось ещё до убиения царя. Кто-то всё устроил ещё задолго до подлого преступления. И было очевидно, что эти кошмары напрочь завязаны с цареубийством. Как бы враги государя ни стремились увильнуть от ответов, некто из них был явно осведомлён о таинственном знаке. Пирамида.... Тёмная пирамида зла.
"Двоих мятежников, что возглавляют бунт зовут Борода и Чёрный Глаз", - поведал Волконский в разговоре с Крашичем и соратниками его, "Кто они точно, мы и не ведаем. Но судя по деяниям их, готовили они мятеж ещё до убиения государя нашего. Войско надо созывать, да идти в Курганск. Губернатор Силков крестником царицы был, а значит сохранить его жизнь нам должно. А заодно и живьём захватить двоих разбойников. Может и узнаем, кто государя убил. И если узнаем имя нечестивца, ответственного за подобное зло, кожу живьём с него сдерём". Крашичу хоть и не любы были слова Волконского, он всё же позволил себе кивнуть головой. Кто бы ни устроил смуту, он должен за всё ответить и понести достойную кару. Варфоломей же вовсю поддерживал Волконского и бояр, считая, что все государевы враги достойны худшей из смертей. "Немедленно проводите сборы!" - скомандваол вскоре Николай, понимая, что поход на Курганск неизбежен. "Стрельцов поднимайте, драгун, пикинёров, поместную конницу и сокольников. Пушки велите выводить! Две седмицы я всего даю, а после - выступаем к Курганску. Пошли так же тридцать храбрых воинов царских, да пускай вытащат губернатора из западни. А город мы придём освобождать уже с армией великой". "Да помогут нам Боги!" - послышались голоса бояр вокруг, "Да хранят они нас и Москан!". На том и порешили. И велено было самим Крашичем немедленно собирать войска. Тут же разнеслись вестники по всем землям Москана, и призывали они каждого, кто оружие может держать, в поход идти против бунтарей. Не все же, однако, откликнулись на зов Крашича и бояр. Некоторые люди всё ещё полагали, что бояре виновны в цареубийстве, и посланцев этих забивали камнями. Но были же и те, кто откликнулся с радостью великой. Многие крестьяне и горожане поспешно прибыли в полковые команды, что находились по краям и губерниям. За две седмицы не уложились военачальники москанские, ибо срок это был слишком малым, но за три с половиной сумели собрать достойное войско. Уже на двадцатый день месяца они двинулись вперёд к южным землям, попутно добирая остальных ратников. К армии Крашича и Варфоломея присоединялись и наёмники разные, стремившиеся попытать счастья и заработать на славу. Больше тридцати тысяч удалось собрать москанским правителям. Больше тридцати тысяч храбрецов, что с радостью умрут за отечество и покарают неверующих глупцов...
В последний день месяца вступили они на земли Курганские. И здесь-то донёс один из посланцев Крашичу весть печальную. Как оказалось, Никанор, царёвый племянник, вовсе не прибудет в Москан для правления. Так и закончились кандидаты на престол великой страны. Ещё ранее, Николай почуял нутром, что неладное творится с Никанором, ибо запаздывали гонцы. Посланец же прибывший доложил, что племянник государя вместе с верными людьми, обезглавлен был во время пиршества. Говорил он, что дикари напали на Никанора и дружину его на одном из островов. Когда пили и ели они, ворвались смуглые супостаты в их лагерь и всех порубили. Никанора же голову отрезали и на пику водрузили. Нет у Москана теперь достойного претендента. Смута ещё большая грозит отныне.... Варфоломей так же слышал эту историю. Но понимал он, что негоже её знать боярам и воинам походным. Пригласил Варфоломей тогда посланцев этих выпить к себе в шатёр, а там и задуших их собственными руками. Порубал он их топором да тихо, дабы не услышал никто. Останки полковник наш сложил в мешки и приказал верным людям вынести их, а затем бросить в реку. Ибо если бы узнали воины про убийство ещё одно государева родственника, то мигом духом бы упали. Крашич долго корил и бранил Варфоломея за убийство посланников, но ничего он поделать не мог. С великим ужасом он понимал, что соратник его сделал правильно. Не было у гусарского полковника иного выхода, кроме как не дать этой жуткой вести распространиться.
Через пару дней маршировала армия москанская по Курганскому краю. В первые же дни следующего месяца сумели сокрушить они одну из крестьянских армий. Крестьяне те селение своё оборонять решили и выставили пехоту с косами да вилами. Варфоломей первым погнал гусар своих на супостатов. Почти полдня размахивали они саблями, обрушивая клинки на головы несчастных селян. Множество трупов тогда было. Не пощадили деревню воины гусарские. Женщин и детей не нашлось там, лишь только мужчины. Вот посему и приказал Варфоломей сжечь селение до тла, а оставшихся бунтарей обезглавить. "Будем тем же и отвечать", - кричал полковник, видя как гусары его головы сносят у мятежников, "Вы наших поубивали и мы вас тоже не станем жалеть". "Пощади, барин", - взвыл тогда один из селян, которого хотели лошадьми разрывать, "Нас ведь заставили злые силы". Но Варфоломей не стал его даже слушать. Он лишь презрительно плюнул в сторону бунтаря. "Если заставляли, могли бы и отказаться", - яростно рыкнул полковник, "А раз не отказались, значит, считайте, что добровольно поддались. Вот посему и резать будем вас, как хлебцы". Взвизгнул от боли затем селянин, когда его привязали к коням и раскололи на части. Две его половины ещё долго метались по окровавленной траве. Под конец уж думали, что селение освободили, но в самый момент последний выпрыгнул из сарая один здоровенный детина. Вооружён он был молотом кузнечным. Ринулся на гусар и двоих опрокинул с коней. Потом же пригвоздил их тела к земле, превратив их в подобие лепёшек коровьих. Пришлось разбираться с ним Варфоломею. Вскинул он пистоль и прострелил голову мужику. Упал детина здоровый на землю и молот выронил. "Вот вам и заставили злые силы!" - крикнул затем полковник, яростно оглядывая селение, что уже начинало гореть огнём, "Не будем им никакой пощады давать. Отныне мой прямой приказ. Все деревни сжигать беспощадно! Каждую погань убивать на месте. Кто хоть косо посмотрит на москанских гусар, того четвертовать разрешаю, обезглавливать и лошадьми рвать. Даже стрелять их не нужно... На такое-то отребье ещё пули тратить! Нет уж... Пускай поработают мечи и секиры!". Одобрительно загоготали тогда гусары москанские. К вечеру же отправились они к Крашичу, который лагерь велел разбить. Но не сказал ничего Николаю Варфоломей. Не хотел он гневать друга своего. Сказал лишь, что деревню они очистили от врагов лютых и кошмарных. И лишь один Иван Буйный, боярин-воевода, прекрасно знал, что именно творилось в селениях тех.
Следующим же утром двинулись они далее. Курганск находился совсем неподалёку, и воинам оставалось лишь дойти до него и занять город. Ещё трое дней шли воители Москанские, а гусарские сотни Варфоломея расчищали дорогу впереди. Порою Крашич невольно задумывался о том, что изменился его соратник. Странно вести себя стал слишком, да ещё и умалчивал о многих деяниях. Нередко Крашич задавал вопросы полковнику о его "очищениях". Порою полковник даже думал, что Крашич недоверяет ему. И ответное недоверие разрасталось в душе у воителя. Дружба их уже не была такой крепкой, как прежде. Недомолвки появились разные, что дружбу эту на грань опасную ставили. На седьмой день месяца задать решил Николай товарищу своему вопрос, что душу давненько тревожил. "Варфоломей, друг мой", - заговорил внезапно Крашич, когда ехали они на конях вперёд к Курганску, "Скажи же мне, те деревни, которые ты обезвредил... Там поистине было много воителей вражьих?". Варфоломей же тогда вздрогнул, будто бы брань лихая над его ухом прозвучала. Потом же он попытался задобрить соратника, но по глазам его было видно, что не хочет он правды молвить. "Много, братец, много", - отвечал Варфоломей, "Засаду хотели устроить. Там целых три сотни вражин с молотками бегало. Вот мы их и постреляли. Да и что мы могли? К ним и не подступиться было. На переговоры никакие не шли". И всегда потом тему сменял на новую полковник, предпочитая убегать от разговора. Крашич же просто кивал головой, но внутри чуял, что недоговаривает товарищ его. Кривда поселилась в соратнике его храбром. А где кривда, там и вражда обычно начинается..... Пошатнулось доверие их друг к другу. Сильно пошатнулось. А вот Буйный Иван решил с Варфоломеем сдружиться. Подъехал он к нему как-то на коне враном и решил слово молвить. "Ты молодец, полковник", - слышались сладкие речи из уст боярина, "Что бы ты там ни творил, всё правильно". "А почему правильно?" - вдруг, словно бы по приказу, вопросил полковник. Буйный показался ему довольно странной особой. Загадочный подхалимаж заметил в боярине Варфоломей. "Ты всегда был истинным сыном своей родины", - улыбался в ответ Иван, "Был и останешься. Что бы ты ни творил в селениях, ты делал всё верно". Варфоломей же уединился с Буйным, и когда их кони отъехали чуть подалее от остального войска, он решил потолковать с товарищем по оружию. "А ты что, боярин, знаешь что ли?" - задал свой вопрос полковник, рассчитывая услышать правду. Буйный же кивнул головой в знак одобрения. "Конечно же знаю", - всё так же улыбался он, "Ты всё сделал верно. Эти люди хоть и мирные жители, но враги нам. И правду ты сказал своим гусарам. Зачем на такое-то отребье пули тратить!". "Откуда тебе известно, Иван?" - в ужасе вопросил Варфоломей. "Да вот... Волконский всё видел", - с той же ухмылкой сказал Буйный. И потом указал на самого Волконского, который незаметно подкрался к полковнику на своём белом жеребце. "Но не бойся", - продолжил тогда Иван, "Мы не скажем Николаю. Просто держись ближе к нам".
К вечеру Варфоломей, Буйный и Волконский лично зашли к Николаю в шатёр, дабы разрешения на спасение губернатора Силкова выпросить. Кланялись они в ноги Крашичу, подобно царю. Но Николай никогда не любил подобного, и потому быстро поставил их на ноги и наказал, впредь такого не повторять. Предложил Варфоломей с соратниками-военачальниками план опасный, но эффективный по их общему мнению. Говорил полковник, что должно ему лично возглавить передовой отряд и первым достичь Курганска. Если губернатора всё ещё не успели вытащить посланные воители, то уж гусары с ратниками москанскими точно сумели бы достичь успеха. Однако если город уже захвачен, то могли бы они первыми лагерь разбить и начать осаду. А потом бы уже подкатились и основные силы вместе с Крашичем. Долго думал Николай, но всё же согласился к концу совещания. Решил он выслать своего верного друга с собратьями-генералами к Курганску. Дал он им десять тысяч бойцов и лучшие пушки. Но наказал им строго не авантюрничать и на лихие дела не идти. Слышался его голос по всему гигантскому шатру. "Ежели вдруг враги город заняли, разбивайте лагерь и начинайте обстрел... Но башни и лестницы не стройте", - говорил тогда Крашич воителям, "И на приступ не идите. Дожидайтесь подхода основных сил. Но ежели же город не занят супостатом, выведите оттуда жителей, и губернатора, если тот ещё не покинул его". "Будет сделано", - едва ли не хором отвечали воители, "Будем тебя ждать уже в Курганске. Надеемся, что город ещё не взят". "Очень надеюсь, что город всё ещё под контролем Москана", - произнёс вслед товарищам Николай, "Не хотелось бы, чтобы мятеж так сильно разросся. Я предпочту любую напасть, чем гражданская война". Вскоре воители покинули шатёр Крашича и отправились по коням. Взяли они десять тысяч бойцов и пушки, а затем двинулись к Курганску. Ночь целую не спали солдаты, а всё шли и шли вперёд, намереваясь как можно скорее достичь столицы мятежного края. Полагали они, что Силков, губернатор местный, всё ещё там и ждёт не-дождётся подмоги.
По пути Буйный и Волконский разорили ещё одно селение. Даже Варфоломей поразился тому, что учудили его новые друзья в деревне мятежной. Вывели они всех крестьян в поле и давай расстреливать их из луков и самострелов. Бежали местные жители в испуге по равнине и натыкались на реку, а ведь многие из них плавать не умели. А всадники Буйного и Волконского продолжали гнать их к реке. Увидев, что в западню попали враги, насмехались над ними воины москанские. Затем же по приказу Ивана порубили всех селян саблями и копьями покололи. Больше пятисот местных было убито в тот день. И здесь Варфоломей вспомнил, как почти схожие деяния сотворял в иных селениях. И стыдно стало ему и больно, что делал так... Пощадить надо было местных, а не казнить всех подряд. Напоминали деяния его преступления Цербера и слуг его, или же Азисовы расправы, когда тот ещё был на злой стороне. И именно тогда Варфоломей и понял, что карать - не любо ему более. И поклялся себе мысленно полковник гусарский, что не сотворит более зла подобного, не причинит вреда безоружным, будь они хоть царёвы убийцы. Затем же двинулись войска передовые к городу, и совсем скоро достигли они цели заветной. Курганск был уже перед ними во всей своей красе. Гигантские стены города представали перед воинами москанскими. Белые-белые стены, что так отсвечивались на солнце. Строили их езщё задолго до правления Василия Грозного. Только вот перед самим городом воинство большое стояло под знаменем Курганского края. Решили они в знак независимости своей под народными стягами выйти.
Войско Москана остановилось. Решили ждать, что же предпримут мятежники. Бунтарское воинство не представало в больших размерах, но и малым его именовать было бы глупостью. Стрельцов заметили москанцы в рядах вражеских, холопов с пиками, самопальщиков и пикинёров наёмных полков. Насчитали их навскидку не больше пяти тысяч. И увидел Варфоломей, как вышли из рядов стрелецких всадники в белых кафтанах да с флагами курганскими. Тот, кто ими руководил, был явно воеводой и одет был в шапку высокую и полушубок. В руках своих держал он маленькое белое знамя, что означало желание переговоров. К Варфоломею тут же подскакали его соратники Буйный Иван и Волконский Саша. Взглянул на полковника Иван презлобными глазищами, и улыбка недобрая возникла на устах его. "Хах... Выйти решили в чистом поле биться", - усмехнулся генерал, "Уж лучше б за стенами отсиделись, чем вот так на бойню вышли". "Надо переговорить с ними", - заключил Варфоломей, "Может, они хотят сдаться?!". "Вряд ли", - заметил тогда Волконский, "Но давайте переговорим. Я просто уверен, что сдаться они не желают. Напротив, они будут биться до последнего за свою жалкую независимость от Москана". Выдвинулись тогда навстречу всадникам курганским воеводы москанские вместе с Варфоломеем. Взял с собой полковник гусарский двоих товарищей, с которыми он ещё в начале месяца устраивали поджоги в сёлах. Порешили прежде потолковать, а потом уже сражаться. Воевода курганский не был похож на мятежника. Вот что приметил для себя Варфоломей. Да и одет был вражеский командир довольно прилично. Зачем-то он нацепил на свой полушубок царский значок с изображеньем самого Василия. Вскоре сошлись они и встали напротив друг друга. Воевода курганский с лютым презрением оглядел делегатов москанских. Особенно жутко он смотрел на Буйного и Волконского. Он пронзал их своими огненными очами, и явно собирался в будущем расправиться с ними. Чем-то они ему досадили да так, что всё его нутро истончало лишь лютую ненависть.
"Убирайтесь отсюда!" - тут же прорычал воевода курганский, "Я князь Ингвар Телятевский, и по личному приказу губернатора Силкова, а также и Верховного Вече, вы должны отсюда уйти. Курганское губернаторство теперь независимое и является республикой. Здесь теперь новая власть. И Москану мы не подчиняемся". Услышав такие слова, в недоуменье лютое впал Варфоломей. Да того просто быть не могло! Губернатор Силков ведь был москанцем и преданным государевым человеком. Неужто он лично решил предать Москан и присоединиться к бунту? Все эти вопросы калечили и рвали душу Варфоломея. Он с ужасом осознал, что ничего не понимает. "Силков - государев вельможа", - послышался вскоре голос полковника гусарского, "Он не мог отдать такой приказ. Мы всё знаем... Вы все продались мятежному воинству. Ваших предводителей ведь зовут Чёрный Глаз и Борода? Эти продажные стрельцы отдают вам приказы, верно?". На что Телятевский невольно усмехнулся. То же недоуменье что и у полковника, отразилось на лице князя. "Никаких Бород и Чёрных Глаз не существует", - ответил курганский воевода, "Это вам головы задурили окаянные цареубийцы. Они убивали наших людей здесь неделями. А мы терпели.... Да вот потом поднялись и объявили, что не подчиняемся более Москану. Не понимаем, как ещё Крашич может сотрудничать с этими иродами! Государя великого убили, поветрие чёрное наслали, колдовством заразили землю Москанскую! Да ещё и народ стали убивать. Мы уж лучше будет сами по себе, как казаки Блажковские, чем на ведьмаков поганых работать до гроба!". "Государя же ведь ваши соратники убили!" - вскрикнул тогда Варфоломей, "Вы обвиняете нас в цареубийстве? Да как вы смеете!". "Мы обвиняем только двоих", - послышался голос князя, "Ивана Буйного и Волконского. Они не люди, а колдуны! И они убили государя! А потом и развязали войну по всем краям. Небось и Крашича уже подбили на это. Вся страна охвачена войной и бунтами. А если не бунты, так тараканы колдовские лезут изо всех дыр! Казаки уже отделились, а теперь и наш край. А потом и другие. Мы уже запросили поддержку у Наргонской империи. Войска Эмиров скоро придут к нам на помощь, вот увидите!". "Всё это наглая ложь!" - во весь голос воскликнул Иван Буйный, весь побагровев от злости, "Это всё козни мятежников! Варфоломей, не верь этому псу!". Полковник же гусарский не знал, что и думать. Он так и оставался сидеть в седле, косясь то на товарищей своих по оружию, то на мятежников курганских. Вся его голова почти разрывалась от тысячи мыслей. "Козни значит?" - вскрикнул в ответ Телятевский, "А как ты, Иван Буйный, жену мою убивал! Помнишь, несносный чернокнижник? Или думаешь, что я забыл? Как ты пытал её заклятьями у меня на глазах! А потом превратил в мумию. Но я-то из твоей темницы сбежал. И вот я здесь в Курганске. И я заверяю тебя, тебе никогда... никогда.....". Но договорить мятежный князь так и не успел. Волконский мигом вскинул пистоль и выстрелил в бунтаря. Затем и гусары, подручные Варфоломея, мушкеты повыхватывали и расстреляли всех делегатов. Варфоломей же оставался в седле, будто бы помешанный. Глаза его в разные стороны разбегались. "Поехали, полковник!" - скомандовал тогда Буйный, презрительно плюнув в сторону трупов курганцев, "Они тебе голову дурят! Давай-ка обратно к войскам! Сейчас пойдёт потеха!".
Курганцы, завидев, как воевода их гибнет, тут же превратились в стаю разъярённых львов. Завывали они во весь голос и угрожающе трясли оружием своим. Потом же с вепря скоростью ринулись они в атаку. Варфоломей, всё ещё вне себя от услышанного, пришпорил жеребца и двинулся к москанским воинам. Понимал он, что битва с бунтарями неизбежна. Но он поклялся себе, что после битвы потолкует хорошенько с товарищами своими. Он должен был знать, что затевали Буйный и Волконский. Битвы ждали многие воители, и вскоре она и случилась. Буйный и товарищ его по оружию отдал приказ стоять на месте, но к бою приготовиться. Курганцы лезли вперёд с яростными криками, и ни к чему было нападать на них самим. Лучше уж подождать, пока их ряды разобьются о неприступные стены воинов москанских. Варфоломею же Буйный скомандовал держаться в резерве, и если воинам Ивана и Волконского помощь будет нужна, то немедленно оказать её. Потому и отвёл своих гусар в сторону Варфоломей, оставляя поле боя своим соратникам. "Сейчас ты увидишь как мы разметаем их по полю боя", - фыркнул Иван, с усмешкой глядя на гусарского полковника, "Если твоя помощь понадобится, слушай горнистов. А пока мы и сами тут разберёмся". Затем развернулся Буйный к Волконскому, уже готовому пустить стрельцов в атаку. "А ты, Саша, прикажи огонь открыть. Пускай расстреливают бунтарей на здоровье. Скоро мы войдём в их город и всех покрошим. Никого не станем щадить. Даже скотину поубиваем". "Будет весело", - ответствовал тогда Волконский, "Я лично удавлю их голыми руками. А Силкова-предателя подвешу на дереве и буду держать там долго-долго!". Расхохотались воеводы москанские и пустились каждый к полкам своим. Битва кровавая назревала. И не прошло и мгновения, как раздались выстрелы из орудий.
Волконский велел стрельцам и пушкарям огонь на поражение вести. Буйный же командовал пикинёрами и рундаширами, и знал, что лезвия клинков их и острия копий давно заточены. Первая линия стрельцов выпустила залпы по напирающим курганцам. Затем выстрелила и вторая линия, а первая же присела на корточки, дабы перезарядиться. Затем заработала и третья линия москанцев. Один такой массовый залп убивал сотни курганцев. Затем и пушки заговорили вовсю. "Бей их картечью!" - во весь голос ревел Буйный, "Не щадить никого! Покромсаем гадов!". Орудия выпустили смертоносные снаряды по бунтовщикам, и тут же уложили едва ли не тысячу наземь. Столько крови лилось тогда под Курганском, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Под конец Иван дал команду своим самострельщикам, которые в своё время измывались над бедными холопами. Заработали и их смертоносные стреломёты. Наступающая конница курганцев повернула было в сторону самострельщиков, но когда в них полетели тысячи болтов, ряды мятежников смялись и дрогнули. Всадники пытались отступить к городу, но в отступлении, как правило, погибает больше народу, чем при атаке лоб в лоб. Вот и порешили болты смертельные всех стрельцов конных и отправили их в небытиё. Так и закончилась битва для курганских воинов. Пало тогда под городом не меньше пяти тысяч. А из москанцев никого не убили. Не успели мятежные воины даже ранить воинов Буйного и Волконского. Эта была вовсе не честная битва... Настоящая резня без чести и отваги. Кровавая бойня, коей не должно случаться никогда.... Не так, вовсе не так представлял себе Варфоломей победу над бунтарями. Он полагал, что схватка честной будет, либо же бунтовщики эти сдадутся на милость Москана. И удручён потому был полковник гусарский, что победа эта столько жизней унесла. Недоумение лютое проблёскивало на лице Варфоломея храброго. Не понимал, отчего ж столько радости в глазах у Буйного и Волконского.... Столько злорадства и удовольствия.... Столько безумного наслаждения бойней.... И тут-то вспомнил Варфоломей товарища своего истинного, Николая Крашича. Вспомнил он подвиги, что вершил вместе с ним бок о бок. Вспомнил, как Цербера проклятого разили, как Азисову орду укрощали, как демонов Орлика били в далёких звёздных морях.... И захотелось ему в тот миг увидеть Крашича. Да не было его рядом... Ещё не дошли войска Николаевы до стен Курганска.
Вечером того же дня после бойни, устроенной москанцами, было велено рубить форты у стен города мятежного. Стены городские были по-прежнему неприступны, и штурмовать их без пушек и лестниц было просто невозможно. Хотели по приказу Буйного и Волконского на приступ пойти уже утром, но душа Варфоломея не стремилась к тому. После боя он размышлял в своём шатре о словах, сказанных Телятевским. Всё, что он слышал, казалось ему отчасти галлюцинацией сумасшедшего, но с другой стороны, он видел и некоторые дольки истины. И правда... Если губернатор Силков, царский военачальник, решил отколоться от Москана, то сделал он это явно не по причине авантюризма и не ввиду желания повоевать с сородичами. Варфоломей хорошо помнил как Василий лично награждал губернатора и называл его истинным сыном отечества. К тому же и Телятевский, воевода местный, выехал навстречу москанцам с царским значком, что тоже говорило о множестве вещей. "А если и правда они?" - вдруг задал себе вопрос гусарский полковник, и вопрос этот плотно застрял у него в горле. Он всё же решил зайти в шатёр к Буйному и соратнику его, а заодно и расспросить про всё, что услышал у стен города. Ведь Буйный и Волконский считал полковника другом, так отчего ж им не принять собрата своего и не поведать правду? В конечном счёте, они ведь были далеко от Крашича и от москанских сил. Негоже более кривду держать. Настало время для истины. А то уж больно загадок много накопилось в воздухе. Они покоя не давали и сводили с ума. Настало время конец им положить навечно. Встал тогда во весь рост Варфоломей и в доспехи стальные облачился. Затем вышел из шатра и поспешно последовал в обитель своих товарищей. И внутренне он знал, что вероятно, услышит там не самое лучшее из известий.
Зайдя в шатёр к Буйному и соратнику его, Варфоломей невольно почуял холод. Он и понятия не имел, откуда он появился. Но войдя в обитель к генералам москанским, воздух стал отдавать лёгким морозцем, а изо рта полковника повываливали пары. Шатёр был абсолютно пуст, и никого в нём не было. Лишь только странный холодок, который выглядел неестественно во время лета. Даже свечи, горевшие здесь всюду, не давали никакого тепла. Оглядел Варфоломей всё, что в шатре имелось, и последовал было к выходу. Решил зайти он позже, так как товарищей его здесь не было. Однако нечто особенное остановило его. Внимание полковника привлёк странный амулет, лежавший на маленьком столике прямо при выходе из шатра. Он точно разглядел его, и тут же ужас великий поселился в душе воителя. Амулет, что лежал на столе, отображал треугольник. Три круга... Три угла.... Пирамида. Та самая пирамида, что была нарисована на убитом Путяте. И вспомнил Варфоломей тогда, как Путята, словно безумный резал и рвал вокруг своих соратников, ставших для него лютейшими из врагов. И лишь только выстрел прекратил его жизнь. Выстрел Волконского... Волконский же и застрелил Путяту, возможно, опасаясь, что тот раскроет москанцам правду. Правду о зловещем преступлении.... О цареубийстве. Полковник вспомнил тот страшный час во время пиршества с царём Василием. Вспомнил каждую деталь, что промелькнула тогда. Вспомнил он и то, что Буйный с Волконскими были приглашёнными гостями. Он и сейчас видел их улыбки и слышал их громогласный хохот. А ведь они всё знали.... Всё продумали. С самого начала они продумали все злодеяния... Они прекрасно знали, чем обернётся убийство Василия. А затем и убийство атамана казаков, а в конце уже и гибель Никанора, законного наследника трона. Пирамида.... Та самая пирамида, что была выгравирована на убийцах, не что иное, как символ заговорщиков. Всё, что говорил Телятевский, не могло быть вымыслом или задуриванием головы. Это и была настоящая правда.
"Ну что... Насмотрелся на амулет?" - послышался неожиданно знакомый для Варфоломея голос. "Теперь ты всё знаешь, не так ли?". Полковник тут же обернулся, и сразу же побледнел. Перед ним стоял тот, кого он давно посчитал за товарища, но в то мгновение от этой сущности веяло холодом и страхом, и ничего человеческого в ней не было. Тот, кто стоял пред полковником, был не кто иной, как Иван Буйный, один из лучших воевод царя Василия и преданный боярин. Вот только глаза его были белыми, как сам смерть, и ни единого зрачка не имелось в них, а бородища длинная потемнела и покрылась плесенью. Но всё же Варфоломей ощущал, как Иван пронзает его душу своим чудовищным взглядом. Он чувствовал, что враг проникает в самое сокровенное, что только есть внутри него. "Значит это всё вы с Волконским?!" - вне себя от страха и отчаяния прошептал полковник, всё ещё не доверяя увиденному, "Это ведь вы устроили этот проклятый заговор! Вы убили царя Василия!". "Волконский тут не при чём", - злобно улыбнулся в ответ Иван, а глаза его стали ещё бледнее и ужаснее, "Это была всего лишь проекция... Лишь тень, созданная мной для того, чтобы действовать лучше. Волконский погиб много месяцев назад, а никто этого даже и не заметил". Буйный стремительно приближался к оцепеневшему Варфоломею. С каждым мгновением он становился на шаг ближе к могучему полковнику. "Вы убили царя! А потом и атамана казаков....", - продолжал делать выводы воитель москанский, "Затем вы послали убийц и к Никанору, чтобы избавиться от наследника престола. Это вы развязали войну в Кургане.... В Москанском царстве устроили смуту... Подговорили людей выйти на бунт против власти.... Устроили разгул преступлений и воровства. Это всё... вы! Но вы также и избавлялись от своих убийц.... Путяту застрелили вы... Раз Волконский лишь призрак, то всё это вы.... Но кто вы?". В то мгновение Варфоломею жутко захотелось покончить со всеми тайнами. Он знал, что Иван не Иван... Простой смертный никогда бы не сумел претворить в явь столь дьявольский и изощрённый план, а уж особенно наслать гигантские орды адских жуков. Нет... Не смертный это был вовсе. Простой человек не сделал бы такого за считанные седмицы....
"Кто вы такой?" - ещё раз вопросил Варфоломей. Он быстро бросил взгляд на клинок, которым опоясался накануне. Но меча нигде не было. Оружие попросту растворилось в воздухе. Пред врагом он был абсолютно безоружным и обречённым. А Иван, или тот, кто выдавал себя за него, продолжал подступать всё ближе. "Меня зовут Ибназул-аль-Сибад", - утробным голосом прорычал боярин, а рот его дьявольский разорвался, и обнажились острейшие клыки, "Моей задачей было уничтожение твоего государства, а потом и порабощение всех остальных царств. А как ещё это сделать, если не развязать гражданскую войну... Ослабить всех вас, рассорить с казаками... Но при этом ещё и наследников трона прикончить. Чтобы престол стал заветным желанием почти для каждого холопа. И началась бы бойня". Чудовище продолжало подступать, а пасть его разрывалась всё быстрее. Очень скоро на его лике уже не оставалось живого места. Весь лоб, щёки и губы были изъедены тёмными трещинами, из которых повываливали мелкие мошки. "Так ты Цербер Изначальный!" - в миг догадался Варфоломей, отчётливо вспомнив, что сотворила эта тварь с Наргоном в старые времена, "Ты тот, кто вторгался сюда!". "Цербер был всего лишь инструментом", - лицо Сибада снова исказилось от усмешки, "Как и всё остальное. Но вас с Крашичем я заманил сюда только для одной цели. Завтра мои воины пойдут на штурм и уничтожат Курганск, а потом Николай Крашич прибудет сюда и захочет тебя поздравить.... Однако ты уже будешь к этому времени порабощён, и ты убьёшь его. Лично! А потом убьёшь себя. Двоих героев великого царства не станет, и никакая помощь из Гипербореи не придёт. Даже Сер`Пентай про вас уже забыла.... И я смогу захватить весь этот мир и наиграться вволю!". Бородач усмехнулся снова, и всё больше и больше трещин проявилось на лице его. Однако внезапно послышался голос, которого Варфоломей явно услышать не ожидал. Нет... Это не был голос его старинного друга Крашича. Нет... Это было иное. Будто бы наваждение. Полковник как будто бы увидел сон... Сон о далёких днях своего прошлого. "Тебе здесь не место, тварь!" - прозвучал этот голос едва ли не на весь шатёр, "И ты уберёшься... Уберёшься туда, где тебе и место. В пучину Утгарда!". Варфоломей почти лишился разума, когда увидел... Его. Азиса. Эксельсиора Безупречного. Светящегося ярчайшим пламенем.... Объятого светом, что слепил глаза любого смертного.... Того, кто давно покинул эту вселенную, став кем-то большим и могущественным.... Но тьмой теперь не руководствовался Азис, а был слугой Создателя. Грехи его навеки канули в лету, и великий Эксельсиор заслужил прощение Творца.
"Изыди!" - загрохотал во весь голос Азис, озарившийся вспышкой небывалого света вселенной, "Я изгоняю тебя!". Тот, кто звался Сибадом, оцепенел от невероятного ужаса. Он словно бы увидел ещё большего монстра, что превосходил его самого. Сибад был настолько испуган, что трещины на лице его мгновенно расширились. А Азис Безупречный не медлил. Он знал, чем быстрее он расправиться с этой тварью, тем лучше будет для всех народов мира. Ударил он посохом своим светящимся о землю, и мигом растворился в воздухе зловещий Сибад. Так и не стало ужасного создания в мире Наргона. И нескоро он ещё пробудится и заявит свои права на господство над целой вселенной. Варфоломей же не мог оторвать взгляда от величественного Азиса. Он настолько сиял и сверкал, что полковник едва не ослеп и не рухнул без движения наземь. Но всё же он продолжал держаться на месте. Уста его раскрылись от невиданного восхищения. На мгновение он подумал, что это всего лишь сон, и что Сибад убил его, отправив в миры мёртвых. Но вскоре он убедился в обратном. Он не только был жив, но и пребывал в полном блаженстве. Великая магия, что окутывала Азиса, освободила полковника от тяжёлых дум. "Я отогнал его от вашего мира, но лишь ненадолго," - послышались слова Эксельсиора в голове у Варфоломея, "У Сибада много союзников. Караджиос, Кастелян и многие другие, что хотят позабавиться с вами.... Отныне я буду защищать ваши царства от беды. Признаюсь, я и сам был когда-то угрозой для всех, но Творец простил меня... И я покаялся. Отныне и впредь я стану вашим щитом от всех угроз. Помните обо мне не как о зле, а как о том, кто спасает вас от Первородного Мрака и хранит спокойствие на землях ваших". После сего и исчез Азис Безупречный. Растворился в воздухе, как и клинок Варфоломея. Свечение его испарилось, но только не в душах у полковника и воинов его. Перед тем как Эксельсиор покинул этот мир, свет его вспыхнул столь ярко, что очистил души множества солдат военного лагеря. Москанцам более не хотелось сражаться. И правда им открылась тут же. Курганцы не были им врагами, а лишь пытались предупредить их о том, что за сила поработила эти земли. Но силы этой теперь не было, и отныне свет и покой всегда будут царить на Наргоне.
Крашич вскоре подоспел со своими воинами к лагерю Варфоломея. И каково же было удивление его, когда обнаружил он восхищённых и радостных солдат. Стрельцы, самострельщики и гусары побросали всё оружие наземь и улыбались каждому ветерку. Каждый солнечный лучик вызывал у них бурное восхищение, словно бы они видели самого Творца во всём своём великолепии. Вот что внушила воинам магия Азиса.... Великая и необъятная магия Света. На том и закончился поход воинов москанских против курганцев. К концу того же дня курганские правители пригласили врагов своих бывших к себе в город. И пировали долго стрельцы Крашича и Варфоломея с собратьями своими из новой республики. И не было уже внутри них никакой вражды. Павших же в сражении они помянули, но и оплакивать не стали. Ибо поняли они отчётливо, что смерти и вовсе нет, и их собратья, коих они лишились, отправились в обитель Света. Отправились они в миры столь прекрасные и необъятные, что кругом голова ходила от осознания их прелести. Простил губернатор Силков москанцев за гибель его сородичей у стен города, и не стал он ссориться с врагами бывшими. Отныне стали они друзьями и союзниками. А то, что устроил Сибад зловещий, было велено забыть навеки. Но всё же повелел потом Варфоломей летописцам записывать помыслы и воспоминания его, и таким вот способом родилось сие повествование. Повествование это о том, как враг великий едва не поработил мир людской, и едва не окунул его в пучину смерти и войны. Но Свет победил.... Свет ведь всегда побеждает Тьму. Нет такого лучика Света, который не смог бы рассеять Мрак, пусть он и кажется таким маленьким и бессильным. Вот она и правда вам, господа, правда-матушка... Правда о том, что случилось тогда после падения Гиперборея в родном мире Николая Крашича и друга его Варфоломея. И снова сумели тьму они изгнать с отчизны и заручиться помощью великого Азиса. Жили они потом лишь в мире и покое, а Азис Безупречный продолжал защищать Наргон от угроз извне. Кто знает, что видывал наш маг в безбрежном море космоса... Быть может, он вовсю сражался там с чудовищами адскими иль остановливал флотилии межзвёздных кораблей... Но на Наргон тьма более не опускалась. Крашич и Варфоломей, соратник его, прожили долгую и счастливую жизнь. И умерли они в счастье. А Москан так и продолжал быть великим государством Наргона. И восстановил он вскоре дружбу с соседями своими и более не воевал ни с кем.
Так и продолжалось многие дни... А Сибад предпочитал не показывать себя воочию... И так было долго.... До самых первых дней великого Ордена Отца....

---

Сумеречный Восход. Берендеево войско.

Храбры были герои могучие, Николай Крашич и соратник его Варфоломей. И множество врагов они одолели в сражениях кровавых, а главного из них отправил в ад не кто иной, как сам Азис, что некогда злым был для всех, но вскоре просветлел и ступил на путь Создателев. И сомневаться не стоит в храбрости и отваге Крашича и друга его верного, но были в той войне и иные проишествия, о которых тоже нетерпится поведать. Не только Москан пребывал в междоусобицах в те чёрные дни, но и окрестные державы. Читав предыдущее повествование моё, наверняка вы слышали про то, как отвернулись казаки Блажковские и иные станицы от царства Москанского, и стали народом вольным и независимым. Правда дорого обошлась им эта вольница, и заплатили они за неё немалую цену. Вот и расскажу я вам про то, что с казаками храбрыми сталось.
Едва только прознали они про гибель государя Василия, так сразу и заговорили о будущем Москана. Круг казачий тут же собрался, и на сборище этом множество слов прозвучало. Одни атаманы молвили, будто бы в скором времени Москан охватит смута, и что государей ныне будет много. Другие же утверждали, что герои есть у Москана, и имена им известным всем наргонским жителям. Крашич и его подручный и средь казаков известными слыли. И уважали их вольные воины западных земель, а порою и завидовали их отваге и неоспоримой храбрости. Третьи же казацкие старшины говорили про иноземные захваты. Считали они, что наргонцы или соседи иные возьмут да царство могучее осадят со всех сторон. Тогда казакам самим и придётся на помощь братьям по оружию приходить. Разделились старшины вскоре на две стороны. Одна из них не желала более Москану помогать и выступала за отделение, ибо клятву они давали царю Василию, но никак не боярам и будущим государям. Другая же сторона всеми силами поддерживала Москан и желала помочь собратьям в грядущих бедах.
Тогда верховный атаман Любомир Стахович рассудил, что пока не станет вмешиваться в дела москанские, ибо о смуте ещё не было вестей. Да и полагал атаман могучий, что Крашич с приятелем его верным сумеет сами государство из огня вытащить. Знал Стахович хорошо этих героев и близко общался с ними. Но потом устроить пир решил Любомир со своими соратниками боевыми, и пир этот кровавыми событиями обернулся. Сидел атаман Блажковского казачества за столом огромным с кошевыми и почтенными панами. Решили помянуть они царя Василия Грозного, что казакам щедро платил и за службу вознаграждал. Чарочку подняли вверх, и содержимое их в желудке к себе отправили. Длилось пиршество это аж до самой полночи. Сгустились сумерки над Блажковской станицей, а вместе с сумерками пришла и великая опасность. Берендей, Стаховича военачальник, сидел тогда почти напротив с атаманом. Не слишком он поддерживал владыку казаков, но предпочитал об этом умалчивать. Полагал Берендей, что не следует Блажковцам более Москану служить, ибо царство это пало от заговорщиков. Винил во всех грехах Берендей боярство, считая, что алчные вельможи слишком многого хотели, и покусились на жизнь государеву. Однако же не заметил ни Берендей ни товарищи его, как подкрался один из сердюков к Стаховичу сзади. Занёс он топор острейший над головой своей и рубанул со всей силы. Так и отделилась голова Любомира от тела, и пал великий атаман казацких воинов.
В ярости тогда вскочили старшины казацкие и велели сердюка пытать и допрашивать. Схватили изменника поганого воины и потащили в избу, где давно уже орудовали палачи. Один из местных истязателей, что звался Емелькой, тут же узнал в сердюке том друга своего закадычного. "Допрашивать будем безумца!" - яростно рычал в тот день Берендей, "Давай, Емелька, вырви ему ногти на ногах всех и кинжалами тело исколи. Пускай отвечать изволит, кто его направил на атамана нашего". На что обомлел Емелька и побледнел весь. "Ты что ж, батька", - слышался плачущий голос его, "Это ж братец мой давнешний. Зовут его Степаном, и в жизни он вреда никому не причинил!". "А атамана тогда кто убил?" - послышались яростные вопли казаков и старшин, "Будешь пытать его при нас всех, и пока он не скажет правды, он будет жить и страдать от мучений адских". Но не хотел Емеля другу своему Степану вред причинять. В отчаянии схватил он топор боевой и на Берендея бросился. Безумие охватило душу его. Тогда выхватил Берендей саблю из ножен и вспорол брюхо изменнику. Весь желудок, что служил вместилищем для еды у Емельки, тут же и выпрыгнул наружу. Затем ударил Берендей ещё раз и сердце истязателя задел. Рухнул тогда Емелька наземь и не поднимался. А Степан же от боли душевной заорал. Ведь друг его детства и юношества пал перед ним от рук казацких. "Вы все заплатите!" - вскрикнул тогда Степан, "Сила, которой мы служим, найдёт вас!". "Вот ты нам о ней и расскажешь", - раздался тогда голос полковника казацкого Романенко, что был товарищем хорошим для Берендея. Лично он истал командовать допросами и пытками. И желали казаки, чтоб поскорее раскололся обречённый Степан. Таинственный символ треугольный нашли у него на спине, но никак не хотел предатель раскрываться следствию. Пытали и увечили его казаки две седмицы, но потом на утро нового дня супостаты, о коих неизвестно было, взяли да и подожгли Избу допросов. Так и сгорел Степан, не успев раскрыть тайн казацким атаманам.
За эти же две седмицы выбрали казаки атаманом верховным Берендея. Знали теперь могучие блажковцы, что изменники в их рядах орудуют. И желали они поскорее найти их. С москанцами же было велено распрощаться далеко и надолго. Не желал Берендей более служить государству Москанскому. Умер ведь царь Василий, и нечего было уже про старые союзы вспоминать. Вот и отправил депешу он москанским посланникам, в которой сказал, что отныне казацкий народ сам по себе будет, и никаким государям уже служить не станет. Тем более, что и государей уже в братской стране не имелось. Василий-то умер, царица же скончалась от удара при виде супруга убиенного, а племянник царёв, Никанор, находился в плавании дальнем. Посчитал Берендей, что смута великая грозит Москанскому царству и потому решил порвать со всем прошлым. После убийства Степана и поджога избы, где пытали неугодных, созвал великий атаман новое совещание Круга Казацкого. Отныне Блажковцы были независимыми и подчинялись лишь себе. Но золото уже совсем кончалось, и надо было где-то добывать ресурсы и провизию. На одном землепашестве едва ли смогла б удержаться Блажковская земля. Хотелось казакам подвигов новых. Некоторые уговаривали Берендея о нападении на ослабленный Москан, но атаман великий наотрез отказывался. Взор его был обращён на Гераклианус, что находился совсем неподалёку. Гераклианская Империя давно держалась в стороне ото всех, но золота там было столь много, что могло бы сделать богачами всю голытьбу Блажкова, не говоря уже о зажиточных казаках. К тому же новый царь Гераклиануса Викарий III не желал никаких контрактов и союзов с соседями. Да и к казакам относился он слишком пренебрежительно. Считал он жителей Блажкова не более, чем варварами. Порою он даже сранивал их со степняками и всячески издевался над их культурой. Вот почему и желание пришло к Берендею о нашествии в земли Гераклианские. А ещё случилось одно событие, которое заставило всех казаков ненавидеть гераклианцев лютой ненавистью.
Как-то в Блажковскую станицу прибежал один из сердюков. Он называл себя Фёдором Хромым, и утверждал, что лично был в землях гераклианских. Рассказал он на казацком кругу про то, как товарищи его погибли. Пытались они торговать с гераклианцами на рынке в одном из городов, что звался Арсеус. Проезжал тогда по улицам городским царь Викарий вместе с рыцарями верными. На колени было должно пасть пред ним всем, кто на пути попался. Ниц попадали тогда все жители Арсеуса, но лишь казаки блажковские и друзья верные Фёдора оставались стоять. Увидели сию дерзость рыцари царские и подъехали на конях вплотную к блажковцам. Спросили они их, отчего же те на коленях не валяются пред владыкой. Ответили тогда казаки, что не перед кем они колени не преклоняют, ибо вольные они люди и не подчиняются никаким царям. Рассказали друзья Фёдора, что приехали они лишь торговать, но никак не склоняться пред чьей-то волей. Рассвирепел в миг Викарий и велел рыцарям схватить всех казаков. Заточили их в темницу города Арсеус и долгими ночами пытали. Фёдора Хромым они сделал навечно, а друзей его покалечили так, что те и вовсе не могли стоять. Потом приказ был отдан об убийстве казаков. Велел Викарий кожу с них живьём содрать. Но когда к площади казней вели блажковских храбрецов, те слабость нашёл у рыцарей-охранников Фёдор и освободиться сумел. Взял они мечи вражеские и принялся разить ими всех гераклианцев вокруг. Попытался он спасти своих товарищей, но те были уже настолько ослаблены, что и вовсе лишились разума. Тогда заколол он их мечами гераклианскими, дабы не мучились те, а затем сбежал из темницы проклятой. Вскоре он уже ехал на коне вороном прочь из зловещего Арсеуса. "Прибыл я в Блажков ради того, чтобы сказать вам, братья", - говорил в тот день Фёдор всем казакам в округе, "Сказать вам всё, что я видел. Разве справедливо с нами гераклианцы поступают? Разве правы они в том, что безвинных людей столь жутким пыткам подвергли?". Задумались тогда казаки блажковские над словами Фёдора. Ярость великая и необузданная выступила на лицах вольных. Более всего рассвирепел в тот миг Берендей. "За такое не будет пощады гераклианцам", - сквозь зубы прошипел могучий атаман, "Сегодня вечером я буду обсуждать в совете о вторжении в Гераклианус. Ранее думал я лишь прийти да погулять, пограбить чего... Но ныне же иные мысли у меня. Пойдём мы на Гераклианус войной и всё там разорим. Не будет никакой пощады врагам нашим!". И вторили тогда кошевые и полковники речам Берендеевым. Разразились они гневными воплями на всю станицу. "Смерть гераклианцам!" - слышались всюду крики казаков, "Смерть им! Уничтожим их царство... А людей в рабство продадим да порежем!". Больше всех ликовал тогда Фёдор Хромой и улыбался во всё лицо. Радостно было ему от того, что казаки войной решили идти на Гераклианус.
К вечеру совет единогласно поддержал решение Берендея о вторжении. И собрал великий атаман войско огромное из двадцати тысяч вольных людей. С собой он взял Фёдора Хромого, чьей храбрости поражался. Будучи хромым и изувеченным, муж сей продолжал сражаться и ощущал себя вполне здоровым. Приблизил Берендей к себе Фёдора и назначил его одним из своих советников по ведению войны. Ведь знал тот изувеченный много о Гераклианусе, ибо бывал там и торговал. Уже через седмицу выступило войско Блажковское на Гераклианскую империю. Первые же два города стали жертвами безжалостных казаков. В ярости великой казаки пребывали, ибо слышали от Фёдора, что сотворили гераклианцы с их сородичами. Потому и не щадить было велено никого в городах враждебных. После разорения двух селений в Гераклианусе, двинулись казаки далее и принялись вырезать безжалостно все деревни, что попадались им на пути. В одном из местных сёл блажковцы устроили такой разгром, что не осталось ни единого камешка от домов и сараев. Всё посжигали да поразрушили казаки разъярённые. Двигались они всё дальше и дальше, намереваясь подойти к Арсеусу, о котором и упоминал советник Берендея. Армии гераклианские пытались было противостоять нашествию из Блажкова, но слабы они оказались пред мощью казацкой. Всадники Берендея были многочисленны и пехоту местную сметали, словно тайфун рыбацкие посёлки. Буря бушевала тогда в империи Гераклианской. Всё разоряли и сжигали казаки. Всё, что под руку попадалось, они предавали огню и мечу. Однажды гераклианский генерал Мосеус выступил на казаков с войском десятитысячным. И были у него в рядах одни копейщики да фалангиты. Выставили они пред собоя копья длиннющие и ждали, пока казацкая лавина напорется на них. Но сумели Берендеевцы с лёгкостью сокрушить войска Мосеуса. Принялись они скакать вокруг копейщиков вражьих и пули со стрелами выпускать. Щиты у гераклианцев имелись круглые, но недостаточны они были для полной защитой. В ноги и руки попадали стрелы и пули казацкие. И валились гераклианцы наземь, кровью истекая. В одном из таких налётов убит был сам Мосеус, и войско его дрогнуло. Побежали солдаты вражеские назад, намереваясь жизни свои сохранить. Однако Берендей велел конникам сабли да топоры в руки взять, и погнал он супостатов до самых холмов по равнине. По пути разрубали и разрезали казаки воинов гераклианских. Погибло тогда в бою не меньше десяти тысяч врагов. А из казаков почти никто не разлучился с товарищами своими. Вот какой прекрасной казалась победа для Берендея могучего. И долго пировали потом казаки, испуская хохот по всему Гераклианусу.
Фёдор Хромой был вне себя от счастья, когда видел как гибли гераклианцы. Он частенько рассказывал об этом своему атаману. Берендей же ценил Фёдора и вскоре называл его даже братом. Карту местности изучали казацкие полковники внимательно. Поняли они отчётливо, что Арсеус уже близко. Нужно было продвинуться к городу как можно скорее. И вот попировав целые сутки и отойдя от бесконечных гуляний, двинулись воины Блажкова дальше. Вот только планы их нарушились здоровски. Не суждено им было добраться до Арсеуса так быстро. Встретилась им на пути армия огромная, состоящая из рыцарей и воинов-копьеносцев. И всадников много было в тех войсках, что встали на пути у казаков. Гераклианцы привели с собой против Берендея не меньше сорока тысяч. Намеревались они положить конец казацкому вторжению. Ужаснулся тогда Берендей, да и Романенко, друг детства его, тоже пребывал не в духе. Ведь гераклианцев было столь много, что казалось бы они наводняют все земли мира. Встали войска царя Викария в позиции боевые и к сражению лютому приготовились. Преграждали они казакам путь к Арсеусу. А Берендей-то уже воображал себя пирующим в Гераклианусе и казнящим всех местных царьков без жалости и сострадания. "Надо что-то делать", - говорил в тот миг Романенко атаману своему, "Гераклианцев здесь сорок тысяч. Нас же - двадцать. Если против Мосеуса мы использовали степную тактику, то здесь же всё это бесполезно. Видели мои разведчики, что у врага даже пушки имеются, а уж камнемётов там штук пятьдесят. Они нас в кашу превратят, если мы на них попрём". Думал тогда долго Берендей, что же делать ему, и как же биться со столь многочисленным воинством. "Всё равно отступать нельзя!" - говорил атаман товраищу своему, "Они убивали наших казаков! Пытали их и увечили! Один казак стоит десятка тысяч жизней этих нечестивцев". "Может стоит всё-таки подождать?" - не унимался Романенко, "Отступить пока не поздно... А потом изматывать противника, выявить слабые места и нападать исподтишка". Но не ответил тогда соратнику Берендей. Взглянул он на Фёдора, полагая, что Хромой сможет что-либо дельное предложить, но советник его так же молчал и даже слова не проронил. Решил атаман пока не нападать на гераклианцев, а лишь приказал разбить лагерь.
На утро же прибыли в казацкий стан послы от Гераклиануса. Окружили их со всех сторон казаки Блажкова, да хотели схватить и лошадьми разорвать. Но в момент тот вышел из шатра сам Берендей. Он знал, что послов лучше не трогать сразу, ибо могли они предложить не только уйти из их земли, но и дать множество золота. Тогда бы Берендей мог даже и отступить, но через несколько лун вернулся бы снова уже с более многочисленным войском. Велел в тот миг Берендей оставить послов и пропустить к себе в шатёр. В шатре он встретил их не в одиночку, а с Фёдором Хромым и Романенко. "Зачем пришли вы?" - грозно вопрошал посланцев атаман, "Неужто мира хотите? Или предложить мне земли богатые?". "Тебя обманули, Берендей", - послышался тогда встревоженный голос одного из гераклианцев, "И мы пришли предложить тебе уйти с нашей земли. Нас здесь сорок тысяч. А вскоре подойдут и основные силы царских архистратигов. Против тебя сотня тысяч идёт. А ты войной на нас решил пойти, даже не зная, что козни против тебя плетут". "А зачем вам было казаков наших пытать в Арсеусе?" - завопил тогда Берендей, "Мне рассказали, что вы сделали с неповинными людьми. Они отказались на колени падать пред вашим царём, а вы же истязали их так, что они преставились от мучений. Никто не имеет право посягать на жизнь казака! Один казак стоит тысячи таких как вы". Посланцы гераклианские переглянулись. Они прошептали что-то на своём языке, а затем снова взглянули на атамана. "Генерал Андромаха Скирос хочет говорить с тобой лично", - последовали слова послов, "Она возглавляет силы обороны. И приглашает тебя в свой лагерь. Там вы и обсудите условия". "Андромаха?" - неожиданно раздался голос Фёдора Хромого. Да и Романенко был вне себя от изумления. Не знали казаки, что женщина может командовать столь огромным вражеским войском. Ни разу они ещё не слышали про Андромаху Скирос. "Тебе лучше принять её предложение, казак", - продолжил свои речи гераклианский посол, "У неё многочисленные силы, которые сметут твоих воинов за пару часов. Генерал Андромаха не желает смерти твоим людям. Она желает говорить с тобой и поведать правду". Думал тогда немало времени Берендей. Беседовал с Романенко и Фёдором, советником своим. Многие из кошевых утверждали, что это ловушка. Но вскоре атаман принял своё достойное решение. Он снова взглянул на послов и кивнул головой. Берендей поклялся сам себе, что сделает всё, дабы гераклианцы пошли на поводу у него. Всё, дабы враги уважили казацкую силу и мощь необъятную.
Отправился великий атаман вместе с посланцами гераклианскими. Ни одного из своих воинов он с собою не взяли. На всякий случай он решил дать наказ Романенко, что если всё-таки сии переговоры - не что иное, как ловушка, и если Берендея ждёт смерть, то именно Романенко был должен возглавить великую армию и сокрушить гераклианцев. Соратник атаманов кивнул головой и похлопал верного брата по плечу. Затем Берендей обнял и Фёдора Хромого, что был с ним весь поход. Он назвал его истинным казаком и образцом верности отчизне. После слов этих он последовал вместе с послами к генералу Андромахе, которая уже давно ждала с ним встречи. Больше получаса добирались посланцы и Берендей к гераклианской генеральше. И вскоре достигли своей цели. Они прибыли в разбитый лагерь врагов и долго продвигались по нему, хоть и стремительно пришпорили они коней. Шатёр Андромахи Скирос был одним из роскошнейших во всём гераклианском лагере. Войдя в него Берендей сразу же почуял многочисленные ароматы благовоний. Такими пользовались лишь только прекраснейшие из всех дев, а значит внешность у Андромахи явно должна быть привлекательной. И Берендей далеко не ошибся. Увидев генерала Скирос, он обомлел и побледнел. Не думал, что он вражеская командирша может быть столь красивой. Синеволосая красавица с дивными голубыми глазами встретила его в полном боевом облачении. Рядом с ней стояли и стражники её в доспехах рыцарских. Долго любовался столь дивной красой атаман казацкий, и не мог поверить он, что видет всё наяву. Казалось ему, будто бы заснул он где-то после казацкого питья и видит чудеса перед собою. Но совсем скоро он убедился, что Андромаха более чем реально. Несмотрю на внешность милую и божественный лик, Скирос была настроена серьёзно. Глаза её восхитительные яростно впились в Берендея. "Ты знаешь, зачем ты пришёл на нашу землю?" - грозно вопросила она воина казацкого, "Зачем двинул сюда армии свои... Разорил города моей страны и уничтожил невинных?". Хоть и пребывал Берендей в наслаждении от красы Андромахи, всё же ответил он ей вовсе без ласки. "А зачем же ваш царь Викарий приказал казнить моих сородичей?", - послышался голос атамана, "Зачем приказал истязать их? Если они не упали пред ним на колени, это не значит, что они оскорбили его. Казаки с моей страны - вольный народ. И ни перед кем не падают ниц!".
В ужасе тогда отпрянула Андромаха от Берендея. И не думала она, что слова такие услышит от атамана. "Кто сказал тебе, о блажковец, что царь наш Викарий требует к себе такого поклонения?" - гневно спросил она, а глаза её прекрасные озарились недоумением, "Викарий Благочестивый не любит ваших... Но никогда бы он в жизни не заставил никого перед собою пасть ниц, ибо царь наш не терпит подобного. Он считается в наших землях одним из лучших правителей. Пирует с подданными на равных, отдаёт половину казны на нужды бедных и помогает каждому, кто нуждается. Викарий - не таков, как ты говоришь!". Атаман на это лишь злобно усмехнулся. Подумал он, будто бы одурачить пытается его красавица и с толку сбить. "У меня есть свидетели, что подтвердили мне!" - ответствовал он тогда, "Фёдор Хромой... Он был в Арсеусе, где Викарий проезжал вместе с верной кавалькадой рыцарей. Там-то они и встретились с его товарищами. Эти люди были нашими соплеменниками. И мы пришли сюда, чтобы показать Гераклианусу. Кто посягнёт на жизнь казака, тот ответит кровью!". "Арсеус уничтожен!" - во весь голос вскрикнула Андромаха. "Полгода назад, когда Цербер Изначальный и его армия спустились на наш мир. Один из кораблей сумел выпустить пламя... И пламенный луч покончил с Арсеусом раз и навсегда. Отныне Викарий бывает лишь там ради почтения памяти павших. То, что рассказали тебе - ложь!". Поначалу клубились в голове Берендея мысли сомнения, не дававшие ему пути к истине. Думалось ему, что Скирос пытается сбить его с толку умышленно и с ума свести. Представилось ему, что выходят рыцари её и с мечами обнажёнными накидываются. Но оглядевшись вокруг, увидел он, что рыцари Андромахи стояли статуями и даже не шевелились. Хотела бы она убить его, давно бы сделала. Ни к чему Скирос было толковать с Берендеем. Ежели б убить желала, то был бы мёртв атаман ещё при входе в лагерь гераклианский. "А что же Фёдор?" - вспомнил тогда советника своего изувеченного воитель казацкий, "Что же он? Он рассказал нам про то, как был в Арсеусе совсем недавно. И сумел сбежать из тюрьмы!". "Фёдор - слуга Цербера", - поведала тогда Андромаха, и от слов этих побледнело прекрасное лицо её, "Он хочет развязать войну меж тобой и нами. Я охотилась за ним с того момента, как Цербер напал на наш мир. Он пытался убить царя нашего Викария и войну меж архонтами затеять. Теперь он пришёл к твоим людям. Но ты же знаешь правду, воин... Так иди же назад и прикончи его". Вспомнилось тогда Берендею, как странно поначалу показалось ему, что хромой Фёдор сбежать сумел, да ещё и саблей владел, словно мастер битвы. Потом прижился Фёдор при дворе атамана, стал его приятелем хорошим и собеседником. Добрым выглядел он и чувствительным, и злобы никакой не исходило из него. Однако именно под подобными личинами и мог скрываться чудовищный враг. Ведь не будешь же он показывать всю злобу тем, кого хочет превратить в друзей и союзников верных.
Поклонился Берендей тогда Андромахе, а затем велел отправить его обратно в лагерь казацкий. Прийдя обратно к товарищам своим, поспешил атаман немедленно в свой шатёр. А когда вошёл туда, увидел, что Романенко, товарищ его лучший, с Фёдором Хромым вовсю якшается и смеётся. А поодаль от них стоял...... он сам. Точная копия Берендея. Каковое же было удивление атамана, когда узрел он перед собою собственного двойника. Двойник же стоял на месте в позе задумчивой, а глаза его были закатаны к верху. Вскоре заметили Романенко и Фёдор, что настоящий Берендей вернулся. Романенко, завидев, истинного своего товарища, обмер и похолодел от ужаса. А Фёдор же Хромой невольно вздрогнул. Не думал он, что вернётся так быстро истинный атаман Блажковского казачества. "И ты смел лгать мне, пёс?" - яростно прохрипел в тот миг настоящий Берендей, выхватывая из ножен саблю острую, "Ты смел лгать мне? Всё, что ты говорил, сплошная брехня! Никаких ведь твоих друзей в Арсеусе не было. Я всё узнал! Генерал Скирос сказала мне, что город уничтожен". Фёдор хоть и пребывал в страхе от возвращения настоящего вождя казачества, но ответил довольно грозно. "А кто же теперь тебе поверит?" - гневно прошипел тогда предатель и изменник, "Видишь? Я уже создал второго тебя! Точную твою копию. Она и будет руководить войском. А ты.... Ты сейчас умрёшь!". Взглянул тогда проклятый враг на Романенко, что пребывал в ужасе и изумлении. "Убей его!" - угрожающе произнёс Фёдор, обращаясь к старому товарищу Берендея. В миг тогда глаза Романенко озарились алым огнём, а в руках стремительно возникла сабля. Ринулся он с бешеным воем на атамана, но Берендей нутром чуял, что друг его под магией злой ходит и невиновен в преступлениях. Сумел он с силой кулаком ударить товарища и опрокинуть наземь. Алые огни немедленно испарились из его очей. Колдун же, называвший себя Фёдором, обратил свой взор на двойника. И точная копия Берендея с тем же воем кинулась на настоящего атамана. Долго длилась битва двоих одинаковых воинов. Скрестились их острейшие клинки. И обнаружил атаман, что двойник его равен ему по силе. Долго не мог одолеть он создание тьмы, но вскоре удача повернулась лицом к атаману Блажковскому. Берендей ловко извернулся и саблей своей поразил зловещего двойника. Клинок его вошёл демону прямо в грудь, а затем вышел из спины. Однако крови вовсе не последовало как и стонов боли. Точная копия Берендея лишь растворилась в воздухе, словно её никогда и не было в этом мире. Это ведь был вовсе не живой человек, а призрак. Призрак, что колдовством сотворён и для чёрных дел предназначен. И не было более места для сущности этой в мире живых.
Взглянул с лютой ненавистью на врага своего Берендей. Фёдор же испугался ещё больше и выставил длинные руки перед собою. "Пощади, воитель", - слышались его отчаянные мольбы, "Меня заставили.... Голос... Голос того, кто зовётся Сибадом. Того, кого ты знаешь как Цербера Изначального. Прости... Я не хотел. Они заставили меня. Поработили разум мой. Они долго копались в мозгах моих, а затем отправили сюда. Я должен был это сделать.... Должен был развязать войну. Ведь Изначалью нужно больше крови!". Долго ещё продолжались стенания чернокнижника. А Берендей же с мечом обнажённым всё приближался и приближался. Наконец, он достиг своей цели и со всей силы взмахнул клинком. Голова чужеземного мага тут же слетела с плеч и ударилась о письменный стол, на котором атаман прорабатывал планы. От волшебника осталось лишь безголовое тело, и заметил тогда Берендей, что с шеи его рассечённой свисает зловещий амулет. Напоминал амулет этот символ, что видел когда-то атаман в станице Блажкова. И всё стало ясно тогда могучему казаку. Именно Фёдор и был тем самым супостатом, что заговор против Стаховича составил. Все те убийцы и предатели, что прикончили прежнего атамана, связаны были с Фёдором Хромым. И символ пирамиды злобной объединял их всех. Понял тогда Берендей, насколько недальновиден и неразумен он был. Следовало бы ему взять и проверить, правдивы ли слова колдуна или нет. Но он опешил и поспешными действиями своими привёл казаков на бессмысленную бойню. Ещё немного, и воинство Блажкова погибло бы от рук гераклианцев. А Фёдор бы избавился от казаков и продолжил бы дальше плести зловещие интриги. Но теперь всё было кончено. Зловещий прислужник Цербера был мёртв, а значит и война уже лишилась смысла. Если гераклианцы и правда никого не убивали из казаков, то с чего бы самим казакам идти на них с огнём и мечом?! "Что со мной было?" - раздался тогда голос Романенко, что и вовсе не понимал произошедшего. Он был подвержен магии тёмной, насылаемой Фёдором, и никак не мог прийти в себя. "Отдыхай пока", - сказал товарищу своему Берендей, "А после... Потолкуем и правду ты узнаешь всю".
Вскоре казаки Блажковские покинули владения Гераклиануса. Берендей клятвенно обещал Андромахе Скирос, что более не тронет земли её страны. Воительница могучая поверила герою казаков и пожелала ему удачи во всех деяниях. Прощения просил великий атаман перед жителями страны невинной. Прощения за вероломную атаку и за разгром армии Мосеуса. Обещал Берендей Андромахе, что выставит монумент павшему генералу гераклианскому и воинам его, и впредь он будет молиться за их путь в загробном мире. Покинули казаки Гераклианскую империю и вернулись на родину к себе. По пути Берендей всё размышлял о прошедших событиях. Понял он, что следует быть ему бдительным и расчётливым, а за друзьями свежеиспечёнными следить пристально. Доверять он поклялся отныне лишь тем, кто был с ним с ранних лет и помогал ему в трудностях разных. А ещё понял он, что никак забыть не может прекрасное лицо Андромахи. Не забывал и глаз её неотразимых, что пленяли любого, кто посмотрит в них. Любовью воспылало сердце храброго Берендея. И обещал он себе также, что вернётся когда-то в Гераклианус и посетит бесценную Андромаху Скирос. Возвратившись же на родину, узнал он, что встречи желали с ним новые правители Москана. Как оказалось, Николай Крашич, герой известный на весь мир, и соратник его Варфоломей, продвинуться сумели по службе и стать виднейшими лицами в стране своей. Прибыли двое героев в Блажкович, и долго пировали они с великим атаманом. Рассказали они, что в Москане у них случилось. Поведали они историю про заговоры и цареубийства, а заодно и про то, как враг великий едва войну гражданскую не развязал. Тогда и атаман могучий поведал друзьям москанским о походе в Гераклианус, и долго он ещё корил себя за то, что поддался речам проклятого колдуна. После обеда сытного и долгих разговоров, легли спать наши герои, и до самого утра не просыпались они, ибо усталось давненько нахлынула на них всех. Усталость от войн и крови, усталость от насилия и борьбы, усталость от всего, что насылал на них зловещий Сибад. А после того, как поутру Крашич и соратник его отбыли в Москан, прознал Берендей, что Николай отныне не просто генерал в стране родной, а царь её, а Варфоломей же не кто иной, как первый маршал. Не стали герои наши москанские заявлять казакам о венчании Николая на царство, решили не хвастаться они величием своим.
Прошли года и месяцы, и мир настал всеобщий в земле Наргонской. Позабыли тогда уж все про жуткие дни войны. Забылись и все несчастья, что нахлынули на Москан после убийства Василия Грозного. Забылись и походы казаков на Гераклианус и их вражда с соседскими народами. Мир и спокойствие наводнили земли мира людского. Мало кто знает, что же дальше случилось. Одни говорят, что Крашич и Варфоломей правили долго и до самой смерти, и не случалось за их правление ни единой войны. Другие же молвят об ином, будто бы Крашич вскоре передал престол сыну, а сам отправился в неизвестность, ибо желал найти Создателя. Что до Берендея, то слухи были, будто б в Гераклианус он подался, где женился на Андромахе Скирос и жил с ней во дворце при царе Викарии. Другие слухи говорят, что не женился он на Андромахе, оставаясь вождём казаков, но встречался с ней на землях её, и любил её до самой кончины. Разное говорят.... Но где же правда.... Уже никто не знает в наши дни.... Всё ведь, что было, то уходит.... И уходит оно в далёкие дали.....
---

Только не надо никаких реальных прообразов. Если что, то это фэнтезийный мир. 

Тематика немножко похожа на Вестерос, т.к. магия здесь - большая редкость, а основное население планеты - люди. Никаких эльфов, гномов, гоблинов и прочих симпотяжек. Так что воевать тут будут наши с вами сородичи друг с другом. Безжалостно и беспощадно.

Спасибо )))

Сообщение отредактировал Саша RFB: 28 августа 2019 - 21:03

[Саша RFB]

Продолжение "Хроник Сумеречного Восхода".

Часть 3. "Билян Хунхар".

Спойлер

Сумеречный Восход. Билян Хунхар.
Поговаривают одни мудрецы, что мирно было во времена правления Крашича Николая. Мирна и спокойна жизнь была у москанцев. Ни войн не случалось, ни усобиц и ни крамолы иной. Жили все в спокойствии и радости, и горя не видывали. Так поговаривают мудрецы.... Но кривду они глаголят немалую. И не мудрецы то, а обманщики треклятые, что правду утаить желают. А правда ведь горькой бывает, что и сказать не хочется. Да не можно больше молчать. Пускай знает люд, что случилось под конец правления Крашича Николая. Пусть знает и не скрывает тайн. Ибо незачем более уста на замке держать. Думаете, мирно и тихо было? Возможно, первые десятилетия правления нового царя. Но когда Крашичу уж минуло за восемьдесят зим, тёмные силы вновь сговорились против царя Москана и служителей его. Тучи мрачные нависали тогда над царствами великими, и разогнать их было не по силам даже мудрейшим.
Случилось всё зимою ранней. Казалось бы, ничто беды не предвещало. Но так ведь и бывает. Сидишь себе спокойно и горя не знаешь, а в один прекрасный день житие твоё с ног на голову переворачивается. Однажды пришёл ведун странный в земли Москанские. Начал на севере далёком в княжествах Чопорийских народ простой смущать речами своими гнилостными. Князь Игорь, посаженный ещё Николаем Крашичем в Чопорийске, не в радости пребывал, когда услыхал про пришедшего лиходея. Слышал он от бояр своих, что зовёт себя ведун этот Асуранином. Утверждал, что прикосновение его дарует необычайную мощь всякому, кто храбр и отважен в сердце своём. И многие глупцы, что не ведали деяний своих, обращались к Асуранину с поклоном. В двух поселениях побывал этот таинственный колдун и всех наградил прикосновениями своими. Ни один из крестьян ни сумел отринуть ведуньего зова. Ни один из местных жителей не бросил в него камень и не прогнал с земли москанской. Потом пришёл Асуранин и в другие селения на севере далёком. Начал и там свои речи проповедовать, народ простой смущать и на свою сторону склонять. Молвил он речи поистине верные, да вот было в них одно тёмное пятнышко. Пятнышко, что народы целые поглотить способно. Говаривал он мужам про храбрость и отвагу и доблесть в боях. Говаривал и про великую ответственность за семьи свои и про защиту слабых молвил много речей. Но считал он, что царь москанский Николай не в силах более защитить владения свои от угрозы. Утверждал Асуранин, что лично намерен власть прибрать, и наказать Крашича за убийство жестокое.
"Какое-такое убийство?" - молвили люди в великом недоумении, "Царь наш от ордынцев спасал нас и от демонов. А ещё усобицы прекратил в Курганске. Не верим мы, что злодей он и преступник". На что Асуранин как правило опровергал их речи. "Царь ваш Николай - и есть угроза", - слышались слова колдуна по всем северным деревням, "Это он оборвал род Василия Грозного, а меня... законного сына царя Василия, велел утопить. Это Крашич развязал войну в Курганске, сославшись на боярский заговор. И демонов он привёл в наши земли. А теперь он властвует, как истинный владыка, забыв про преступления, что совершил!". Заволновались тогда люди на севере. Слишком уж правдиво рассказывал Асуранин про судьбу свою злосчастную. Винил он Крашича во всех земных грехах. Утверждал, что Николай - не более, чем убийца и заговорщик, а маршал его Варфоломей, сообщник проклятый, что в убийствах помощь оказывал и неугодных убивал.
"А как же выжил ты тогда, великий?" - вопрошали Асуранина люди простые, "Как выжил... Ежели утопить тебя велели?". "Один из палачей, что указанье царское исполнял, душою ко мне проникся", - отвечал тогда ведун, "Ведь был я тогда лишь младенцем. Подменил палач царского сына на холопьего щенка. Холопёнка утопили, а меня отправили прочь из Москана. Там я рос у доверенных людей, что преданы Василию были. И вот отправился я в далёкие восточные земли, где и познал мудрость Наргонских шахов и знания их великие. Теперь я прибыл сюда в Москан, дабы вершить правосудие. Я верну себе законную власть над царством. Помогите мне, люди добрые, ибо прибыл я, не как захватчик, а как законный правитель. Ваш нынешний царь - преступник, что уничтожил целый род. Про Василия, отца моего, говорили, что он бесплоден. Ложь! Крашич и сообщник его Варфоломей, всё скрыли. Они скрыли от вас правду! Разве достойны они в таком случае царством владеть?". Заволновались тогда люди северные ещё пуще и возопили в сердцах своих. Не могли они поверить, что столько годов преступник и тиран владеет их державой. Некоторые, кто не верил колдуну, вопрошали его снова и снова. "А как ты докажешь нам, что ты сын Василия, царя нашего бывшего?" - слышались их вопросы в каждом селении. И тогда снимал с себя шапку меховую Асуранин и чело своё показывал люду. Видно было, что похож он на прежнего царя как две капли воды. Показывал и монету царскую Васильеву, что имелась у него в кафтане. Лик на монете совпадал с его собственным. "Имя моё Билян Хунхар", - говорил народу северному самозванец, "Биляном нарёк меня Василий, отец мой... А Хунхар же моё прозванье на востоке." "А что же означает имя Хунхара?" - снова раздавались слова северян, пребывших в недоумении. "Рогатый бог", - говорил тогда Асуранин, "Один рог - Порядок. Второй рог - Хаос. Я ввергну это царство в Хаос, дабы принести Порядок. И вы поможете мне в этом. Ибо я есть ваш царь и ваш бог во плоти".
Прослышали об этом бояре чопорийские и с князем Игорем долго беседы творили. Князь пока не решался доложить об этом в Москан. Решил он своими силами с самозванцем и сторонниками его справится. Сидел он тогда в тереме своём в Чопорийске и приказы военные раздавал. Собрал вокруг он воевод и бояр своих. И внимали бояре и воеводы словам князя своего, вассала и подданного Москана. "Самозванца этого живьём взять", - слышались команды Игоря по всему терему, "Взять и ко мне притащить. Тут-то мы его и допросим. Сын ли он царский, как поговаривает, или холоп треклятый, что себя за знатного выдаёт и крамолу творит". "Люди говорят, что он колдун", - отвечал тогда боярин Симеон, могучий и храбрейший из всех чопорийских мужей, "Будто бы силой великой владеет. Вот он как... взял и настроил против Москана уже четыре селения. Одними речами настроил! Пришёл бы он ко мне в хоромы, я б выпороть его велел вначале, а после в околоток бы сдал". "Да плевать мне, что колдун", - разъярился князь и ударил посохом по полу деревянному, "Живьём его ко мне! И в цепях! Посмотрим тогда, каков он царский сынок". "Я лично возглавлю ловлю, мой князь", - поклонился властителю севера Симеон, а после грозно взглянул на воевод, находящихся рядом. Дан был приказ - притащить окаянного ко двору северного посадника и хорошенько допросить. Узнать хотел князь Игорь, кем же был этот зловещий колдун, и чьи приказания исполнял. На утро следующее после совета созвал Симеон бояр окрестных и сыновей их. Призвал и стрельцов гарнизонных, поведав им перед этим историю о самозванце. Не поверили в россказни колдуна стрельцы и солдаты. Говорили они, что ведун сей явно не добрыми силами послан и крамолу творить желает. Возжелали солдаты царские на пики ведуна натянуть, да вот не дозволено было. Велено князем - живьём ведуна в Чопорийск тащить. Тем же вечером и отправились чопорийцы в поход на селения. Было их всех не меньше трёхсот мужей. И ярость великая мужами сиими двигала. Наслышались они о речах волшебника злого и покарать его желали. Не были они столь глупы как крестьяне пограничные. Кривду почуяли они сразу, да кривду злую. Кривда эта погубить всё царство могла, если глупцов оказалось бы слишком много. Но к счастью, Боги светлые не оставили в тот миг страну Москанскую.
Прибыли воины чопорийские с Симеоном в селение Станович. Продвигались они по холму и видели внизу, что в селении этом творилось. Видели они, как народ собирался на сходку. Выходили люди из хат своих и двигались на площадь, где обычно суды вершились и собрания выборных проводились. И много народу было на селе. Больше пятисот человек вышло на улицу и двинулось к центру селения. Ужаснулся тогда Симеон, увидев, что храм Богов светлых спалён был до тла. Не успели ещё догореть его остатки. Ужаснулся он и побагровел от ярости необузданной. И воины его так же ропотом огласились. "Да как же так", - слышались голоса воевод, следующих с Симеоном, "Храм Божий до тла сожгли! А что священнослужители?". И ответ тут же возник пред глазами у воинов князя Игоря. Священник местный повешен был и в петле болтался на площади сельской. А вместе с ним вертелись в петлях и послушники его, что светлым Богам души отдали, но не склонился пред силой нечистой. Народ на площади пред колдуном трепетал и внимал речам его дьявольским. Ведун сей страшный посохом деревянным пред собою крутил и чёрные речи молвил. "Видите, люди мои?" - слышались слова его по всему селению, "Ваш священник не признал во мне истинного царя Москана. И послушники его такие же самые. Вот и поплатились за это". Затем взглянул волшебник в сторону Избы Советной, где сельские выборные избирались и сходки проводились во время непогоды. Двери Избы отворились и вывели мужики местные целых полсотни человек. В цепи их заковали да побили знатно дубинами. Были это те жители, что склониться не хотели перед самозванцем. Потащили их мужики к площади, где колдун зловещий стоял в кафтане пышном и суд вершил. "А это ваши соплеменники.... так называемые соплеменники!" - крикнул во весь голос Асуранин, глядя на подданных своих, "Они отринули мой зов. Отринули происхождение моё. Отказались уверовать в меня! И потому сегодня заплатят за это!". "Повесить их!" - сразу же крики раздались из уст глупцов и предателей, "Ты наш государь! А коли они отринули тебя, пускай заплатят!". Были среди пленников и женщины и дети и старцы, что сами в защите нуждались. Но отвернулись от них соплеменники и продали душу проклятому колдуну. Не ведали они, что творили, ибо слепы были и глухи.
"Они же сейчас их всех перебьют", - раздался ужаснувший голос воеводы одного, спутника Симеонова, "Надо быстрее. Пока они не казнили невинных". "Если хоть пальцем их тронут", - рыкнул яростно Симеон в тот миг, "Селение это сожгём до тла. А предателей в болоте утопим". Хлыстнул тогда коня своего боярин могучий и понёсся вперёд. Воинство Чопорийское за ним устремилось. Не успели язычники окаянные невинных на плаху отправить, как прибыли воители княжеские. Ногайки и плети в руки взяли и принялись разгонять толпу изменников. Язычники же трусами были и потому не стали сопротивлятьсЯ, а лишь в бегство обратились. Быстро разогнали мятежников поганых воины чопорийские. Продвинулись они быстро к площади селения. Первые же ряды их спешились и принялись невинных освобождать. Не успели язычники расправиться с ними, ибо слабы были, глухи и слепы. В радости великой забились сердца освобождённых пленников. Долго они молили Богов Светлых помощь им привести, и вот подмога и явилась на зов. Но целью основной были вовсе не пленные, а сам окаянный колдун, что народ смущать решился и крамолу разводить. Асуранин этот стоял на площади у столба исполинского и улыбался, словно демон. Пришпорил тогда коня своего Симеон и через миг оказался напротив язычника. Дубиной он здоровой вооружился, дабы сбить нечестивца с ног. "Как смел ты, государем именоваться, холоп?!" - в ярости великой закричал Симеон. В то же мгновенье обрушил он дубину свою на голову изменника. Рухнул тогда волшебник на снег, но не преставился. Лишь сознание его покинуло, но жизнь его чёрная всё ещё клубилась в теле. "Разместить здесь гарнизон!" - тотчас скомандовал во весь голос боярин, "А холопа-чернокнижника в цепи заковать! К князю Чопорийскому поедет. Будет там ему рассказывать сказки про царский род. Там-то он и взбучку и получит, самозванец!". С радостью великой загоготали стрельцы. Быстро подбежали они к телу колдуна и принялись заковывать его да так, чтобы никогда не убёг. На день же другой потащили они изменника в Чопорийск к самому князю Игорю. В селение же Станович оставили они сотню стрельцов, дабы порядок держали, да изменников разных отлавливали.
Асуранин же так и находился без сознания аж до самого Чопорийска. Вскоре привезли его бравые воины к самому князю Игорю. А Игорь ждал давненько Симеона и хоробров, что пленника поймали. Когда Симеон в хоромы княжеские вошёл, то поразился он диву дивному. Ждал его князь Чопорийский не один, а с мужами и девами, которых боярин ближний сроду не знавал. Мужи и девы те одеты были и не в кольчуги и кафтаны, а в одеяния москанские с пуговичками золотыми да погонами серебристыми. Сабли острые на боках их покоились и часа своего ждали. Выделялась среди процессии этой одна барыня, ростом высокая, метра под два-тридцать, весом под центнер, а то и больше, мускулиста и коренаста, а уж как хороша собой. Волосы длинные и алые, а глаза тёмные-тёмные, словно ночь в Гераклианских степях. Поразился красоте этой барыни Симеон-боярин, да вспыхнул весь. Не видал он никогда таких дев от роду. Облачена она была в мундир великолепный с пуговичками и погонами, а на боку покоилась сабля с алмазным наконечником. Князь же Игорь рядом с нею стоял и грозно оглядывал вошедших вельмож. "Я доложил царю Москана о случившемся", - послышался голос посадника Чопорийского, "Государь прислал нам тайную полицию. Её сотник - Файдулла с радостью заберёт колдуна на допрос". И тут-то и вспомнил Симеон, что слыхивал он про барыню эту из уст стрельцов и городовых. Поговаривали они, что барыня эта настолько сильна, что монету золотую двумя перстами сжимает и разжимает. Называли красу эту втихоря "Великаншей", но едва увидев её, тряслись все воины москанские и трепетали, хоть в душе и восхищались ею. "Я и не думал, что государь осведомлён будет", - ответил тогда Симеон, но не в силах был оторвать он взгляда от Файдуллы, "Полагал, что сами управимся". "Сами вы не управитесь", - грозно прорычала Файдулла, словно волчица "Государь велел в Москан тащить смердюка. Говорит, пущай в столицу едет. Там и гостинцев ему таких всыпят, что на веки вечные запомнит". Со словами этими выдвинула барыня свой кулачище и погрозила всем боярам и воеводам чопорийским. "И ты, Симеон, поедешь в Москан", - послышался уже голос самого князя, "Поможешь тайной полиции царской сопроводить пленника. Такова воля царская... И моя воля". "А где же пленник?" - вдруг вскричала в бешенстве Файдулла, и глаза её дикие едва из орбит не вылетели."Я хочу видеть это создание сейчас!". Симеон же кивнул головой, а затем обернулся в сторону воинов своих. Пленник был ещё в повозке, скованный цепями. Надлежало вытащить его и доставить к князю Игорю. Молодцы добрые тут же исполнили приказ Симеона, и совсем скоро окаянный Асуранин уже предстал пред своими пленителями в хоромах княжеских.
Облачился наш супостат в кафтанище пышный, да в сапожки боярские и шаровары наргонские. И не колдун, а кравчий при царских палатах. Глядел он на всех, кто присутствовал в обители княжеской, со злобной ухмылкой. Улыбался он всем, кто стоял и смотрел на него с лютой злостью. Держали ведуна на цепях мужичины здоровенные в кольчугах и шлемах. Бердышами они подбивали его вперёд идти. Вскоре один из мужиков военных древком топорища усадил ведуна на колени. Колдун наш вовсе не думал от боли вопить. Он лишь улыбался и улыбался, и улыбка эта холодом дьявольским веяла. Казалось бы, ничто не берёт вражину поганую, ни удары, ни цепи. С вожделением великим посмотрел он на барыню двухметровую. А барыня та в злобе редкостной пребывала. Приблизилась она на пару шагов к супостату и грозно взглянула на него. "Ну что, лиходей проклятый", - в ярости зашипела Файдулла, "Говорить-то будешь? Как смел государем себя именовать, холоп? Как смел против царской законной власти пойти?". Симеон же предостречь пытался воительницу храбрую. Не желал он, чтобы долго говорила она с колдуном, ибо страшился, что чары жуткие в супостате пробудятся. Но Файдулла непреклонной была, и не страшилась она магии зловещей, и не убоялась она встретиться с чародеем взглядом. "Я ваш царь законный", - молвил в ответ Асуранин, "Вот потому-то и смел". Не выдержал один из воинов княжеских и пнул со всей силы колдуна. Но Асуранин и вовсе не почуял боли. Он так и продолжил стоять на коленях и ухмыляться. Улыбка его и не думала спадать с лика. "Отвечай, кто тебя послал", - в гневе зарычала Файдулла, и брызнула слюною на кафтан лиходейский. "Ты явно соглядатай чей-то! И ты ответишь мне сейчас!". На что Асуранин усмехнулся и просиял от странного удовольствия. Нравилось ему, когда барыня слюною плевалась и яростно изъяснялась при нём. Забавлялся он от ярости воительницы храброй, наслаждался её великим гневом. "Зовут меня Билян Хунхар", - ответствовал вскоре волшебник, и улыбнулся ещё шире, "А вот про остальное скажу лишь при одном условии". "Каком условии?" - раздался гневный возглас Симеона, "Ты лучше сразу скажи... А то ведь будет хуже". На что Билян расхохотался ещё больше. Он уже вдоволь насладился яростью пленителей. "А вот коли в преферанс со мной сыграешь", - усмехнулся он в сторону барыни, "И коли я выиграю, ты, девица лучезарная, скинешь всю свою одёжку и предстанешь голышом. Вот тогда-то я и скажу, кто меня послал и кто очень скоро признает меня как законного государя Москана". Озлилась тогда барыня могучая. Сжала кулачище огроменный и с силой ударила супостата по скуле. Тогда-то наш волшебник и снова чувств лишился. Не выдержал он удара столь мощного и повалился на пол.
На утро же было велено тащить негодника прямиком в столицу Москана. Царь и государь великий Николай Крашич уже давно ожидал прибытия лиходея. Он лично желал говорить с изменником и выяснить всю правду. Вот потому-то и послал он тайную полицию свою в Чопорийск. По приказу Файдуллы пленника было велено погрузить в карету стальную, закрытую со всех сторон, дабы не смог супостат сбежать никуда. Карету эту железную четырьмя жеребцами запрягли, да такими жеребцами, что неподвластны были никаким чарам, ибо освящали их накануне священные люди Москана. В сопровождении имелось сорок молодцов. Тридцать полицейских бравых и десять воинов Чопорийска во главе с Симеоном. Файдулла же руководила отрядом и громко раздавала приказы свои. Боялись её соратники и слушались во всём. Симеон же продолжал любоваться её красой, но не смел даже словечка промолвить об этом. Держаться старался он рядом с барыней, но разговоров не заводил, ибо страшился, что чувство его великое наружу прорвётся. Долгий месяц ехали воины москанские и чопорийские по степям и лесам. Вскоре добрались они до земель, граничащих с владениями Степной Орды. Ехали они по степи пустынной и не было в ней ни единого деревца. То в грозу они попадали страшеленную, то в жару жестокую, а по ночам жуткие холода переживали. Но не страшны были для Симеона храброго ни холод ни жара. Ведь чувство непостижимое сердце его согревало. Едва глядел он на барыню могучую, так сразу и тепло в его душе появлялось, и согревался боярин от него. Не знал, что и делать чопорийский боярин. Думы о Файдулле всё время терзали его и покоя не давали. И с великими трудами Симеону удавалось не заговаривать с барыней о чувствах своих. Ведь у обоих их было задание столь важное, что провалить было попросту невозможно. Колдуна же они так и везли в карете стальной. Изредка выпускали они его по нужде, а затем снова заталкивали в передвижную камеру. Ежели волшебник и ворчал, то била его нещадно Файдулла кулачищами громадными. И замолкал тогда в миг чернокнижник. Еду же ему подавали через мелкое оконце, прорубленное в карете для воздуха и подачи пищи. Вот так и везли воители храбрые лиходея в Москан к самому государю Крашичу.
В одной из ночей случилось с героями нашими бедствие тяжкое. Остановились они в лесу тёмном и дремучем. Лагерь разбили малый, выставили дозорных, а затем изволили соснуть. Утром же спозаранку подняли тревогу дозорные. "Степняки!" - слышались их крики по всему лесу, "Степняки! К оружию!". В миг тогда проснулись Файдулла и Симеон. Подняли они по команде воинов своих и в спешке принялись орудия к бою готовить. Медлить было нельзя. Степняки наступали в большом количестве. Конницы у них имелось столь много, что ежели каждого воина начать считать, то список этот и до полудня бы не окончился. Выхватил саблю из ножен боярин и уже готов был разрубать врагов на части, но соратница его, барыня двухметровая, остановила его. "Тебе не поможет меч", - послышался её грозный голос, "Держи скорострел. Он их мигом завалит". Швырнула она боярину ружьё, похожее больше на мушкет, чем на простую самопалу. Правда не видывал таких ружей ещё Симеон. Да и воины его чопорийские тоже не видывали. "Как оно работает?" - воскликнул разгорячённый воитель, "Это ведь не мушкет!". Прикрикнула тогда барыня на Симеона и в спешке великой обучила его стрельбе. Не ведал боярин, что орудия такие в царской полиции имеются. Обнаружил он, что заряжались они слишком быстро, да и затвора кремнёвого не имели. "Что это?" - снова послышался крик Симеона, желавшего знать об орудии больше, "Ты говоришь, оно называется, скорострел?". "Просто заткни глотку и делай, что я сказала!" - рыкнула тогда во весь голос Файдулла, "Целься и пали. Пали, пока пули не закончатся". Со стороны воинов царских выстрелы раздались. Симеон и воины чопорийские едва не оглохли от ружей москанских. Не думали они, что имеются у соратников их столь дивные самопалы, что и затворов кремнёвых не имеют и пороха не требуют. "Всем огонь!" - раздался громогласный вопль Файдуллы, "Положим мерзавцев!". Выстрелы раздавались снова и снова, и с каждым разом всё громче. Степняки напирающие и помыслить не могли, что у врагов их окажутся столь страшные ружья. Пули летели с бешеной скоростью и сражали почти каждого всадника. Воины ордынские не успевали выстрелить из луков, как пули москанские убивали целый десяток. Уже через мгновения степняки осознали свою беспомощность и в бегство побросались. Дрогнули ряды ордынские и рассыпались, словно домик из карт. Так и закончилась эта битва, не успев даже начаться. Ни один из воинов москанских так и не погиб. А ордынцев пало великое множество. Больше сотни мёртвых тел распласталось на кровавой земле.
После битвы было велено двигаться дальше и как можно быстрее. По пути Файдулла и Симеон переговаривались, но не о чувствах неземных, а об ордынцах, сумевших напасть на царский кортеж. Барыня считала окаянного колдуна виновником нападения. Ведь как же степнякам удалось отыскать государевых полицейских в лесах Москана? Владения Степной Орды имели границу и проходила она во множестве вёрст от лесов. Думали Симеон и чопорийцы его, и к мнению пришли, что правдивы мысли у Файдуллы и истину глаголят. Ордынцы могли быть завязаны с делом волшебника. Не исключались помыслы и про связь колдуна с ордынским ханом Бинбаши. Не так давно Бинбаши пришёл к власти и сразу же показал себя жестоким тираном. Слыхали москанцы, что салтан степной казнит соратников без разбора. Прошли слухи и про расправу хана Бинбаши над старыми воеводами своими, что служили его отцу верой и правдой. Никому из москанцев не нравился новый степной салтан. Полагали царские воеводы, что готовится Орда к войне, и вот-вот вторгнется в земли Крашича с полчищами конников. "Степняки могут нагрянуть в любое время", - говорила тогда Файдулла Симеону, "Они как-то выследили нас в лесах. Знали про наш путь. Знали, кто именно сопровождает карету. Но как? Вопросом я задаюсь. Возможно, и колдун наш связан с ханом Бинбаши". "Ни с кем я не связан", - раздались тогда крики лиходея из кареты стальной, "Всё это вздор!". "А это мы и выясним по приезду в Москан!" - крикнула тогда в ответ воительница храбрая, "Там ты лично всё государю изложишь!". "Я поддерживаю тебя, Файдулла", - проговорил в тот миг Симеон, и впервые он назвал эту барыню по имени, не устрашившись её гнева. Файдулла же улыбнулась Симеону, но через мгновенье снова залилось её лицо багровой краской, и от былой улыбки и следа не осталось. "В любом случае, все наши враги будут повержены", - вновь заговорила барыня грозно и яростно, "Если даже в этом и замешан Бинбаши, ему придётся сполна заплатить за свои деяния".
И права оказалась Файдулла могучая и воинственная. Истиной оказались слова её. Едва только прибыли герои наши в пригороды Москанские, как услышали они от купцов и торговцев местных истории недобрые. Оказалось, что война началась на востоке и юге. Москанское царство пока ещё не было втянуто, но вскоре Крашичу и вельможам его непростое решение предстояло принять. Наргонская империя, что союзником Москана являлась, подверглась ударам на северных границах. Эмират Заррагенский войну объявил Наргонскому совету и шахиншаху его. Направили эмиры Заррагены войско большое в земли Наргона. Огнём и мечом прошлись сквозь множество волостей и провинций. Осложнялось всё это поддержкой хана Бинбаши. Бинбаши, степной салтан и убийца окаянный, оказал Заррагене помощь. Он лично признал верховного эмира своим братом и союзником. Наргон был под ударом и с моря и с суши. Флотилии эмирата окружали порты и не давали кораблям торговым в море выходить. Степная же Орда послала на помощь Заррагене десять тысяч воинов. Не исключалась и возможность удара по Москану. Ведь за пару дней до прибытия воинов наших в Москан, государь Крашич осудил властителей Заррагены и оборвал с ним торговлю. Посольство эмирата было изгнано из Москана. Все торговые кварталы опустели и обезлюдели. Ордынцы же теперь могли вторгнуться в земли царства и отмстить ему за изгнание заррагенцев. Война с Ордой была близка как никогда. "Я думаю, наш колдун всё же связан с Ордой....", - проговорил Симеон, едва пустив в себя мысли о грядущих бедах, "Не просто так это всё..... Вначале этот негодник... Потом война на востоке. А теперь мы слишком близко подошли к войне со степняками. Да и степняки те в лесах.... Нападение на наших воинов. Всё это связано. Не думаешь ли?". Он обращался не к воинам своим, что на конях сопровождали колдуна. Говорил он в тот миг с Файдуллой, и молвил речи так, будто б общался со знакомою давней. "Война с Ордой неизбежна", - послышался ответ воительницы грозной. Продолжала она верхом скакать с оружием наготове, да вот заметил в лике её боярин странность одну. И странность эта всерьёз его встревожила. Помрачнела барыня могучая, а на очах её слёзы появились. "Я родилась в Орде", - ответила воительница, но старалась она не глядеть Симеону в лицо, дабы скрыть свою печаль, "Мне суждено было стать наложницей для хана Бинбаши. Моя мать была москанкой, а отец степной головорез. Отцу было наплевать на меня, и он просто отдал меня в гарем. А мать умерла при родах. Вот и вся моя история. Я бежала от ордынцев на свою настоящую родину. И я знаю их нравы. Они ненавидят Москан всею душой. И только и ждут возможности, чтобы напасть на наше царство".
Рассказала Файдулла и про побег свой от ордынских воинов. Говорила, что Бинбаши желал её видеть наложницей в своём гареме. Молвила и про зверства великого хана среди соратников своих и невольниц. Не любил хан степной обычные ласки, что свойственны смертным простым. Истязал он наложниц своих плетьми и розгами, а лишь после забавлялся с телами их. Видел он наслаждение великое в причинении боли. Говорила Файдулла, что боль была для хана не просто забавой, а настоящим наслаждением. Он и себя истязал всевозможными плетьми и розгами, дабы продлить несравненное удовольствие своё. Симеон же слушал свою возлюбленную и внимал каждому её слову. И боль великая в сердце его поселилась. Страшно стало ему за судьбу барыни могучей. В теле её громадном пряталась дева ранимая, что любви желала и сострадания. Жестокостью своею к врагам она прикрывала великую слабость, что навечно поселилась внутри и не желала ускользать. Судьба никогда не раскрывала ей свои объятия, а лишь мучила и душила. "А какому богу поклоняются степняки?" - вскоре вопросил боярин, желая узнать о степных варварах побольше, "У них ведь есть бог?". "Они называют его Ибназул-аль-Сибад", - ответила тогда Файдулла, и очи её расширились от ужаса, "Бог Хаоса и Бог Порядка. Тьма и Свет". "О, напрасно вы произнесли это имя", - послышался тогда голос колдуна из кареты стальной. Симеон и Файдулла быстро пришпорили коней своих и приблизились к чернокнижнику заточённому. Ехали они поначалу слишком далеко от лиходея, и не думали они, что услышит их зловещий негодник. Лик Файдуллы вновь озарился яростью великой. "Что ты об этом знаешь?" - грозно зарычала воительница могучая, "Что ты знаешь об этом боге?". На что колдун как и прежде усмехнулся. Усмехнулся злорадно и с великим наслаждением. "Знаю, что скоро он прикончит здесь всех", - расхохотался Асуранин, "Ведь он и мой Бог тоже.....".
Так и продолжался бы зловещий хохот проклятого супостата. Так и продолжался бы целую вечность, если бы не достигли в тот миг герои наши столицы Москанской. И вот... Престольный град Москана уже показался в самой дали. Обитель благочестивых и прекраснейших царей, известных с далёкой древности. Именно здесь и решалась судьба несносного лиходея. "Господа, мы прибыли в столицу государеву", - раздался громогласный крик одного из царёвых полицейских, ехавших впереди процессии, "Да здравствует великий Николай! Да здравствует Престольный город!". "Да здравствует великий Николай!" - подхватили во весь голос воины москанские, "Да здравствует Престольный город!". "Да... Да здравствует великий Николай".... - с усмешкой пролепетал тогда Асуранин, намереваясь поддразнить своих пленителей, "Великий и мёртвый. Да здравствует Москанское царство.... Горящее адским пламенем!". "Может ты, наконец, умолкнешь?" - с дикой яростью воскликнул Симеон. Со всей силы он ударил колдуна через оконце для подачи пищи. Кулак его сумел задеть несносного чернокнижника. Колдун немедля рухнул без сознания и более не просыпался до самого государева дворца.

 

Части 4-5. "Мысли о Хаттуше" и "Восхождение Тирана".

 

Спойлер

Сумеречный Восход. Мысли о Хаттуше.
Ехал наш боярин с возлюбленною своею в город к царю Крашичу, могучему государю. Ехал да размышлял. И не только о любови великой мысли его посещали, да о всяком-разном, что с колдунами связывало. Колдунов уж больно не любил Симеон храбрый, ибо считал их всех якшающимся с ада властелином. Да и батька его, боярин ближний Селиверст Павлович, тоже не жаловал волшебников и лиходеев. И вспомнил Симеон наш отца своего храброго, Селиверста, что к царю Москана ездил в ноги кланяться, да службу служить. И вот как-то рассказывал отец его про войну, учинённую на юге. Москанцы как и ныне союзниками Наргонской империи слыли, да чуть что - и войско добрых молодцев послать могли. Так и вспомнил Симеон, как батька егойный про походы свои рассказывал. Было дело, когда Хаттуша на дальнем юге войну объявила Наргону. Зелимхан-шахиншах "вечный мир" с Хаттушей подписывал. И казалось бы, дружили меж собою народы юга и востока. Думал, Зелимхан, что царица юга Назима будет мир держать до скончанья века. Вот только не заладилось у них. Влюбилась царица Хаттуши в Зелимхана и мужем его видеть желала. Но любил шахиншах не её, а жену свою единственную, Нириэм. Тогда озлилась царица юга и послов своих послала, дабы потребовать часть земель южных, что звались Лувианой. Считала Назима, что Лувиана к стране её отойти должна, да и отмстить хотелось ей бурно шахиншаху за то, что отверг её. Отказал тогда Зелимхан снова и велел послам Хаттуши разговоры огончить о Лувиане, ибо считал, что земля эта наргонская, и никакому иному соседу продана не будет. Тогда вторглись войска Хаттуши на земли Наргонского юга. Зелимхан за помощью к Москану обратился. Прибыли тогда послы шахиншаха во дворец к царю храброму, Крашичу Николая. В ноги ему кланялись, да помощи просили. Молвили, что хаттушцев напало тысяч под пятьсот, а войска пока со всей земли соберёшь, уже и Лувиана окаянная под врага ляжет. Велел тогда царь Николай добровольцев собирать со всего Москана. И батька Симеона, Селиверст Павлович, с ними был. Был тогда он в Москане Престольном и царю челом бил, что желание есть в Наргон отправиться, да славы сыскать. Согласился тогда Николай Крашич и отпустил Селиверста на юга с добрыми пятью тысячами. Назначил его главным тысяцким воинов своих. Прибыл потом Селиверст Павлович наш в столицу наргонскую, славный город Бекр. Поразился он красоте башен его и дворцов. Дворцы же многие из чистого золота отлиты были. И статуя Азисова на площади главной высотою своей до небес доставала. Столь великая статуя имелась, что поразился Селиверст красоте её и блеску. Потом с Зелимханом встретился, руки ему целовал и кольца на перстах. Молвил, что царь его послал для подмоги. Зелимхан же могучий руку Селиверсту пожал и с войском генерала своего набрал на юг. Генерала звали Мардонием, и был он стар уже совсем, самого Азиса, как поговаривали, видывал. Но стар лишь по годам, а по силе мог юнца любого сокрушить одним махом. Сдружились тогда Селиверст Павлович с Мардонием и побратимами сделались. Потом прибыл на юг в Лувиану. Удручёнными тогда взгляды их стали, коль увидели они, что случилось на югах империи Наргонской. Всё посжигали проклятые хаттушцы. Ни дворцов ни домов не оставили. Жителей местных всех порубили да порезали. В плен или в рабство ни единой души не брали. Столько тел мёртвых ещё не видывали ни батька Симеона ни друг его, Мардоний. На площади одного из Лувианских городов нашли они идола гигантского, у которого сердца человеческие лежали. Колдовство великое тогда почуял Селиверст Павлович. Да и Мардоний в душе своей возопил и ужасу предался. Не светлому божеству эти дары принесены были. Ведь доброму божеству сердца человеческие в жертву не приносят. На день другой встретились войска Мардония и Селиверста Павловича с полчищами Хаттуши в пустыне необъятной. Множество убитых в тот день имелось, тысяч до двадцати. Пригнали хаттушцы орду целую да с колесницами и всадниками на конях полосатых. Но не было в их воинстве ни одного самопальщика, кто мог бы пулей рыцаря тяжёлого пробить. А у наргонцев с москанцами молодцы такие имелись и в числе большущем. Постреляли тогда они хаттушцев окаянных. Войском их девица одна темнокожая руководила. Волосы длинные-длинные, да глаза тёмные-тёмные, а мускулов на теле её больше, чем у хоробра царского. Бился с ней тогда Селиверст Павлович наш на клинках. Пыталась она ему главу молодецкую отсечь, да не вышло. Рубанул тогда сплеча Селиверст и по шее ей задел, да так, что замертво упала язычница. Посмотрел он потом на лик её и подивился красоте невероятной. Желание совокупиться с телом мёртвым постигло его. Скинуть он одеяния свои возжелал, да в деву колдовскую проникнуть. Но остерёг его потом Мардоний. Как сказал он тогда, что девы хаттушские смуглы и прекрасны, но опаснее любого разбойника будут, ибо магия тёмная в них живёт и здравствует; пьют зелья они чародейские и в ярость необузданную приходят, да такую ярость, что зубами и ногтями врага рвут, а ещё и кровь людскую попивают. Говорил и про то, что желание с девой мёртвой возлечь - не от светлой силы послано. Отошли тогда они от воительницы этой. Оставили лежать на месте том же, где и сразили её. Да потом вотСеливерст как отошёл на расстояние достаточное, обернуться вздумал и ужаснулся в сердце своём. Не было уже девы этой на песке. Не лежало тело её. Лишь формы лишённое нечто, на тень похожее, на землице жёлтой стояло. Холодом веяло от создания жуткого. Глазища алые из нечто этого так пронзили Мардония, что рухнул старик тот замертво рядом с Селиверстом. Но лишь Селиверст устоял, да пистоль свой схватил и выстрелил. Пуля у него была не простая, а из особого железа отлита, и такого железа, какое на доспехах Азиса Безупречного имелось. И поразила пуля это создание тёмное. И в миг рассыпалось оно и развеялось по песку. Так и выиграли битву они посреди пустыни. Жаль стало Селиверсту Мардония. Да отжил Мардоний век уж свой и отошёл в мир иной спокойно. Ведь преставился он не в кресле замковом, а на поле боя, на земле своей Наргонской. Потом нового генерала прислали из столицы, молодого юнца, что звался Каспаром. Только не стали они уже друзьями с Селиверстом, ибо юнец тот надменный был и напыщенный, грезил лишь о власти, но не уважил он воинов своих. С трудом великим тогда Селиверст поладил с Каспаром. Вскоре разбили они ещё множество воинств хаттушских. А потом выяснилось, что новая царица их, Тагира, войны не хочет. Мир она заключила с наргонцами и послов к ним прислала с дарами. Утверждала она, что не желает более крови пролитой. В недоумение великое Селиверст Павлович наш пришёл, узнав, что царица новая теперь у Хаттуши. Потом узнал, что прежняя властительница их, Назима, в битве пала. В той битве, в которой наш москанец и участвовал с Мардонием. Москанец наш же и прикончил Назиму, избавив Хаттушу от тиранши и колдуньи. Говорила тогда Тагира, царица новая, что Назима с колдунами путалась и чарами тёмными увлекалась. Утверждала, что некому богу странному поклонялась, Сибадом зовущимся. И бог этот странный, как молвили жрецы, ещё вернуться должен в будущем ближайшем. Представлял он собою саму тьму, в далёких далях обитающую и вечно жаждущую вселенную нашу поглотить. Но не поверил словам этим Селиверст Павлович. Лишь Богу светлому молитвы произнёс, а после позабыть пытался слова эти. Батька Симеонов вскоре вернулся обратно из Наргона в Москан престольный. С почестями великими вернулся. Наградил его царь-государь великий, Николай Крашич, и желал к себе в гвардейцы капитаном. Но отказался тогда Селиверст наш Павлович, ибо душа его в Чопорийске жила с сыном своим и женою. Вернувшись домой к себе, рассказал он тогда Симеону-боярину, что видел он в землях южных. Поведал правду он, как тень пречёрную узрел во время битвы. Как лично сразил он Назиму-колдунью, что вторглась с полчищами дикарей своих. И запомнил тогда навечно слова отцовские Симеон. И вновь они раздались в ушах его, когда видел он колдуна поганого, Асуранина, перед собою. Магия зловещая окутывать земли Наргонские стала. На юге дело было, но кончилось победой. Но чем же обернётся для Москана Асуранин? Что хочет он, и что в уме его скверном засело? Вопросов много стало как и тайн. И надлежало их раскрыть все до единого. Подумал тогда Симеон, что батька его неспроста историю эту рассказал ему. Ведь знал он будто бы, что вскоре нечто злое вновь вернётся на земли эти и попытается войну создать. Знал он, и что бремя предстоит ему тяжёлое. Колдуна этого допросить надо, да выяснить, откуда он взялся. Ведь то, что глаголил он на севере, лишь лошь и словоблудие. Затеял что-то чернокнижник этот, и выяснить бы поскорее надо что.

 

Сумеречный Восход. Восхождение тирана.

 

А пока герои наши, Симеон могучий и храбрый и спутница его Файдулла с воинством своим к Москану престольному продвигались, Бинбаши, зловредный хан, козни свои строил против светлого царства Николаева. И не ведал государь великий Крашич, что готовилось против него лихое дело, и дело это могло покончить навеки не только с царством Москанским, но и со всеми иными державами. Ибо Бинбаши-хан не из простых смертных вышел и не из женского лоно. Оставим мы ещё раз героев наших храбрых и перенесёмся ненадолго на страницы истории ордынской. 

Разное говорили про появление на свет Степного хана. Одни молвили, что и правда сын такой уродился у Уз-баши хана, отца его и правителя Ушкуй-Гамбры. Другие же считали, что молоком был чёрным вскормлен младенец этот и с рождения предназначен  для войн и смерти. Третьи же утверждали о подмене младенцев злобными повитухами, что богам тёмным души продали. Мало кто теперь истину ведает. Но многие знали, что именно было ещё до родов. Когда обрюхатила ханская супруга Уз-Баши, то чуяла она силу тёмную и страшную где-то вдали. Порою мучали её по ночам кошмары. Молвила она хану Уз-Баши, что серна чёрная по ночам к ней является и рогами тычет да тычет в грудь её и плечи. И никак не может она серну эту прогнать. Всех богов, что только на свете есть, зовёт она, а серна эта распроклятая уходить не желает, а лишь стоит пред её кроватию, блеет и рогами тычет. Вскоре схватки начались у ханши и забеспокоился тогда Уз-Баши. Ведь родиться младенец должен был лишь спустя девять месяцев, но роды пошли уже на седьмой. Повезли тогда ханшу в хижину гигантскую, где повитухи младенцев принимали и омовения свершали над ними. И в тот же день случилось на улицах города Ушкуй-Гамбры бедствие лихое. Шёл тогда пастух один по улицам мимо юрт и хижин, а за ним с колокольчикам коза чёрная плелась, да блеяла всё и языком трясла. Взбесилась коза эта адская вскоре, и как напрыгнула она на пастуха своего и как заколола рогами своими острыми!. Кровью окропилась тогда земля ордынская. И не остановилась коза на пастухе своём, а бросилась с блеяньем жутким на толпу народу, что рядом проходила. В миг тогда десятки людей пронзёнными оказались. Испугался народ на улицах и к стражникам обратился. Выбежали стражи городские, что за порядком всегда наблюдали, да не пустыми выбежали, а при копьях и клинках. Козу взбешённую изловить пытались. И копья в неё свои острые кидали и клинками рубали, да вот не мрёт коза треклятая, а лишь блеет и ревёт, языком трясёт и рогами крутит. Из луков тогда стали палить и из самострелов. Вся покрылась бестия стрелами да болтами, и всё равно не мрёт, скотина адская, всё равно не мрёт, а на людей бросается с яростью в глазах своих диких. Больше часа убить не могли чудовище рогатое, и лишь один из шаманов ханских бросил в неё кадило своё горячее. Быстро тогда вспыхнула коза треклятая адским пламенем и в воздухе растворилась. Шептался тогда народ долго об истории этой. Ибо страх и ужас овладела сердцами людскими. Не видывали они зрелища такого прежде. И предки их тоже не видывали.

 А после расправы этой, что коза демоническая учинила, и вышел из лоно ханши юный Бинбаши. Ханша же крови много потеряла и не выдержала мучений страшных. Преставилась тогда супруга хана великого, выбросив из себя младенца своего. Долго горевал тогда могучий Уз-баши и не в радость ему было сына своего видеть, ибо любил он ханшу свою больше жизни. И наложниц никаких не имел Уз-Баши и жён других, лишь только ханша его - жизнь украшала и свет в душу его прокладывала. Бинбаши же юный рос злобным и немилосердным вовсе. С детства ещё проявлялись в нём склонности к мучениям и насилию безумному. Однажды играл он с мальчишкой одним в саду ханского терема в Ушкуй-Гамбре. Было ему от силы лет шесть, но и тогда он уже был в душе тираном. Сыграли они с другом своим в прятки, но прятки эти недобрым делом кончились. "Кто ни спрятался, я не виноват", - с ухмылкой злобною мальчишка Бинбаши тогда сказал. "Если найду, не жить тебе... А если не найду, жизнь твоя с тобою и останется". Подумал тогда соратник хана юного, что шутит принц и лишь притворяется и не станет злобных дел творить. Но не внял он словам друга своего, и не думал он, что мерзавцем столь жутким растёт Бинбаши. Спрятался неудачно в тот день и жизнью поплатился. Нашёл его тогда Бинбаши в кустах, ударил каменьем о голову и в озеро спустил. Вернулся во дворец потом с улыбкою великой. Сказал он тогда отцу своему, Уз-Баши, "Видишь отче... Выиграл я. Достойным преемником твоим стану. Никто не спрячется от меня из врагов моих и твоих". В ярости великой ударил сына своего Уз-Баши могучий. И подумать он не мог, что на убийство столь страшное решится Бинбаши. "Ты словно демон какой!" - в сердцах завопил великий хан, "Неужто ты и правда мне сын?". Не выдержал удара могучий Уз-Баши и высечь сына приказал нещадно. Долго потом болела спина у принца юного, но от сего проку и вовсе не имелось, ибо был мальчишка в душе своей злом ненасытном, и жалости с состраданием не ведал, и доброта сама была чужою для него.

 С каждым днём эта злоба лишь только росла в душе юного мальчика. Разрасталась и разрасталась, и так было до тех пор, пока не стала она переполнять его целиком и полностью. Вскоре стал Бинбаши злобным настолько, что при малейшем расстройстве собеседника своего убить мог. Если кто и нечаянно грусть вызывал у принца юного, тут же с жизнь своею расставался. Однакжды Бинбаше даже казнил одну из наложниц своих за то, что улыбки на её устах не имелось. Потеряла наложница эта и мать и отца, и улыбка никак не лезла на лик её. Но Бинбаши, холодный и ужасный, ни грамма сострадания не проявлял к своим наложницам и подданным. Все были для него рабами и прислугою, что про жизнь свою личную забывать должны, и ни о чём ином не мыслить, окромя великого хана и славы его. Уз-Баши дни проклинал свои и Богов, что вселенную эту создали, ругал на чём свет стоит. Бывало, запирался он по ночам в покоях своих и плакал горестными слезами. Плакал он горько и всхлипывал от боли душевной. Ибо многие годы не мог забыть он супругу-ханшу свою, что в родах преставилась. Не знал он, что и делать с сыном своим, который в демона злобного обращался. Порою желал он и смерти для Бинбаши, и думал уже посылать за Чугудаем, слывшим великим мастером убийств. Но в самый последний час он пробуждался и тряхивал головою своей темноволосою и бородатою. Мысли тёмные о сыноубийстве уходили из главы его. Однако уходили они вовсе не навсегда, а порою и возвращались, причиняя жуткую боль могучему Уз-баши. К счастью великому, вскоре окончились дни мучений для хана ордынского. Не стало правителя Ушкуй-Гамбры. Преставился он совсем скоро.... Но не болезнь какая и не смерть обыденная забрала его. 

 Ехал как-то хан ордынский по улицам города соседнего, Хамхара, что неподалёку от столицы находился. Глядел он на жителей своих грустных и печальных, что радости давно не знали. Ведь слышали многие про зверства и причуды Бинбаши, сына ханского, и больше смерти страшились они, что когда-либо это чудовище к власти придёт. Ехал могучий Уз-Баши по улицам Хамхара да в глаза народу своему глядел. Кланялись ему люди и сочувствовали ему. Любили они безмерно правителя своего и разделяли его горестные мысли. Однако день этот последним стал для правителя Ушкуй-Гамбры. И не думал великий хан ордынский, что смерть его настигнет столь внезапно. Ханский кортеж к постройке громадной двигался, где местный беклербек сидел. Желал Уз-баши переговоров с беклербеком своим, да поскорее. Собирался он о будущем ханства своего разговаривать, да планы строить, как бы сына своего от трона оградить. Ведь знал Уз-баши о зверствах жутких, творимых сыном его, и не желал он такого правителя для державы своей Степной. Однако в день тот встала на пути у ханского кортежа серна чёрная. Глазами своими презлющими окинула она хана и свиту его, да заблеяла так, что ужас великий у стражников ханских появился. Заблеяла серна рогатая, да сплюнула она на землю слюну свою едкую. "Пошла прочь!" - рявкнул тогда хан великий на создание копытное, "Прочь с дороги!". Но не вняла коза дьявольская словам могучего властителя. Бросилась она в ярости жуткой на ханского коня и пронзила рогами своими шею его. Рухнул тогда с коня властелин степной и головою ударился о землю твёрдую. В ту же минуту и скончался великий хан Уз-Баши. И отлетела душа его храбрая к ханше любимой подальше от бренного мира. "Хан умер!" - слышались в тот день треклятый голоса людей, "Хан Уз-Баши умер!". "Только вот кто же теперь станет властителем?" - говорили тогда стражники ханские. Ибо даже они не желали на троне видеть тёмного Бинбаши. Изрубили они в мгновеньи ока серну проклятую, что правителя их с коня сбросила. И вновь коза эта не простою смертью издохла, а пламенем алым загорелась и в воздухе растворилась. 

 На утро же донесли весть Бинбаши о смерти отца его. Изобразил тогда мерзавец грусть невероятную, но внутри глубоко радовался он, что шанс ему выпал властителем стать. Велел он траур объявить по отцу своему, хану Уз-баши, на две седмицы. А опосля этих седмиц приготовился он корону ханскую на голову одеть. Не успели люди Орды оплакать правителя прежнего, как Бинбаши уже желал стать новым властелином. Хотел он, чтобы коронация прошла уже спустя три дня после окончания великой скорби. Но предостерегать юношу стали советники его и визири. Визирь великий, что звался Челубеем, строгий наказ дал юному принцу. "Не должно короноваться так быстро", - давал он советы мудрые для Бинбаши, "Мой государь, вы ещё успеете стать для нас властителем. Но по законам нужно месяц ждать. Иначе недобрым правление станет. Месяц после смерти отца вашего, светлейшего Уз-баши". На что рассвирепел тогда принц ордынский. Едва за саблю свою не схватился. "Да как ты смеешь моей воле перечить!" - крикнул юноша во весь голос, да так крикнул, что почти охрип, "Я твой салтан будущий. А ты мой раб. Изволь повиноваться!". "Ты ещё не салтан", - твёрдо ответил на это Челубей, "Салтаном станешь только как корону водрузят. Не зарывайся!". Послышались тогда и другие голоса полководцев, вельмож и советников. Один из них предполагать стал, что Уз-баши, могучий хан, не от случайности смерть свою нашёл. Ведь говорили гвардейцы, что козу видели дьявольскую, точь-в-точь как при рождении Бинбаши. Считали они, что козни колдовские плетутся против трона Ушкуй-гамбры. Козни зловещего мага, что имя своё не хочет называть. Бинбаши же напрочь отказался отвечать вельможам своим. В гневе великом покинул он тогда зал советов и стал планировать новые злодеяния. Посчитал он, что вельможи, служившие при отце его, уже совсем состарились и надлежит их всех достойно заменить. Искать он стал тогда людей недобрых из Орды. Друзья у него были, что все злодейства принцевы поддерживали. Вот и хотел Бинбаши их всех к себе приблизить. Сговорился он тогда с Чугудаем, слывшим мастером по убийствам в Орде. Сказал ему, чтобы собрал всех советников бывшего хана в тереме одном на окраине города, а затем поджёг этот терем. Согласился тогда Чугудай, ибо обещал ему Бинбаши визирем великим сделать. На следующий день и сказал он вельможам ханским, что совет новый сбирается на окраине, и юный принц прощение просить изволит. Солгал в тот день советникам несчастным премерзкий Чугудай.

 Однако заподозрил неладное Челубей, визирь великий, что Уз-баши убиенного был другом и соратником верным. Послал он на совет слугу своего, переодетого в его самого. Решил проверить, что же ждёт тогда вельмож и советников ханских. А после вечером узнал Челубей, что пожар случился в тереме, где советы проводились. И не было там никакого принца Бинбаши. Пламя адское накрыло всю избу с низу до верха. Чудом уцелели тогда лишь немногие. Прибежал в тот вечер жуткий слуга Челубеев к визирю великому и в ноги ему кланялся. "Видел я как человек один поджог устраивал", - доложил прислужник Челубею и старался не глядеть ему в лицо, "Боюсь, что казните вы меня за слова мои... Но человека этого я узнал. Это Чугудай. Тот, кто ныне дружбу с Бинбаши имеет. И принца нашего в тереме не было. Все ждали его долго, а затем пожар и вспыхнул". Опустил тогда голову прислужник, ибо устрашился, что визирь казни его подвергнет. Но Челубей на это лишь ответил доверием великим, и заявил, что чуял сердцем, что готовит недоброе для вельмож Бинбаши распроклятый. На день же следующий пошёл Челубей к вельможам и рассказал, что знает о попытке заговора. Вельможи же разделились на две стороны. Одна считала, что Бинбаши - не место на ханском троне. Другая же была настолько возмущена, что решилась объявить визиря изменником и предателем Орды. Сообщили об этом и самому Бинбаши. Явился в тот день принц со свитою своей в Советный Терем, и оглядел он подданных своих с великой яростью. "Неужто вы и правда считаете, что заговор устроил я?" - слышался голос его по всему терему, "Неужто, вы думаете, что и отца своего любимого я прикончил? Не делал я ничего дурного против отца своего... Ибо любил я его больше жизни. Но а что до заговора сего.... То знаю я его виновника". Пригласить велел Бинбаши в терем Чугудая, убийцу своего и душегуба. Пришёл тогда Чугудай на совет и молвил вельможам, что лично видел, как Челубея прислужник маслом поливал избу, где многие советники сбирались. "Челубей - не визирь нам более", - говорил Чугудай громко и решительно, ужас вызывая у присутствующих, "Это он и его проклятые слуги устроили заговор. Только глупцу неясно, что хочет этот старик власти необъятной. На трон он возжелал сесть! На трон Ушкуй-Гамбры!". "Да как ты смеешь?" - в гневе великом ответил Челубей, весь вспыхнув, словно пламя, "Это ты поджёг терем на окраине! Ты... убийца треклятый! Это всё ты! Я всегда это знал!". Загрохотали голоса тогда по всему терему совета, да так загрохотали, что даже если бы и гром отгремел на улице, не услышал бы его никто. "Неужто ты обвиняешь моего доверенного человека?" - с ухмылкой злобной вопросил Бинбаши, глаз не сводя с Челубея-визиря, "Что.... Думаешь, я не знаю правды? Это ведь и был ты, проклятый старый пёс! Ты ещё при отце моём козни строил, а теперь и меня со свету сжить пытаешься! Я отстраняю тебя от управления государством! Ты не визирь! Ты изменник!". "Да кто ты таков, чтоб меня отстранять?" - завопил тогда ещё громче Челубей, "Я великий визирь этой страны! И ты ещё не хан мне, душегуб. Вот увидишь, я остановлю тебя!". "Убить его!" - в ярости великой воскликнул Бинбаши. И сеча страшная и безумная разразилась по всему терему.

 Похватались за мечи и секиры степняки и начали крошить друг друга с гневом необузданным. Челубей же знал, что Бинбаши - есть истинный виновник. Решился он в гуще схватки накинуться на юного принца. Кинжал он приготовил острый, и шею пронзить желал столь мерзкому отродью. Но не суждено ему было прикончить злодея проклятого. Не суждено было поразить его ударом смертельным, дабы навечно отправился он в миры несветлые. Заметил Бинбаши, как Челубей на него с клинком восстаёт. Но не стал убивать он его простою саблей. Выдвинул пред собою руки свои зловещий принц и вспышкою яркой отбросил от себя визиря. Пролетел тогда визирь сквозь стену терема и в сарае пристроенном оказался. И мгновения не прошло ,как Бинбаши возник перед ним. Сеча же так и продолжалась по всему терему, но не видел никто из сражавшихся, что же происходило тогда между двумя воителями. Никто не видел, окромя лишь мальчишки-конюха, что в сено от испуга залез и спрятался там надёжно. "Это ведь ты виновник!" - вскрикнул тогда визирь могучий, ловко на ноги вскочив. Отбросил его от себя принц знатно, но Челубей был не из робкого воинства и устоять умел против любого удара. "Ты не человек! Ты демон!" - в ярости вскрикнул старик, потянувшись за саблю свою, на поясе висевшую. "И отца своего не пощадил! И нас не пощадишь всех! Да сдохни же ты наконец во имя всех Богов!". Бинбаши лишь улыбнулся на это, и улыбка эта страшная злобою отдавала. Ринулся тогда на мерзавца Челубей с саблей обнажённой. Но не успел предугадать он, что Бинбаши - не тот, кем казался для подданных своих, и не из смертных мужей он вышел вовсе. В миг обратился Бинбаши зловещий в тёмную козу, рогами сверкающую. Челубей же так на рога её и напоролся. Боль великая пронзила тело его, и мигом обратился визирь в один лишь пепел. Смахнула тогда с рогов своих пепел коза эта дьявольская. Засветилось и засверкало туловище её. И скоро совсем снова стоял на полу деревянном юноша зловещий, что принцем Бинбаши именовался. "Верно говоришь, старик", - злобно прохрипел колдун проклятый, обращаясь к уже умершему Челубею, "Не пощажу! Никого не пощажу!".

 Глубоко вдохнул тогда зловещий Бинбаши, и при выдохе его пламя великое сарай охватило. Вышло из уст его создание новое, формою своею напоминавшее такую же серну чёрную и рогатую. Осмотрел он создание это с улыбкою злорадной и подивился тёмной красоте его. "Скоро мне понадобится не только Ордынская земля", - прошептал Бинбаши и усмехнулся злобно, "Но и окрестные державы. Пускай остальные мои части крамолу приносят в их землях и царствах". Чёрная же коза, стоявшая рядом, заблеяла и язычищем гнойниковым затрясла. Видно радовалась бестия, что тёмные делишки предстоит ей вершить. "Твоё имя будет Билян Хунхар", - заговорил с козою своей Бинбаши и погладил её по рогатой главе безумной, "Очень скоро ты развяшешь войну в Москанском царстве. Ибо более всего желаю я смерти для Николая Крашича, ублюдка и поганца, что не раз мне досаждал. Прибыл я сюда для этого, для мести моей страшной. Ты будешь именовать себя царским сыном. А потом войну развяжешь страшную. Чтоб каждый москанец сородича своего нещадно казнил. Ты это сделаешь. А моя же главная часть будет работать здесь... В Орде Степной. Именно здесь и начнётся моё восхождение. Восхождение нового Цербера. Цербера Изначального". Снова заблеяла в ответ серна чёрная, и зубы свои острейшие оскалила. После сего и Бинбаши и спутница его демоническая в воздухе растворились. Вернулся тогда принц ордынский обратно в терем, где сеча уж подавно завершилась. Перебили в тот день сторонники злодея всех достойных степняков. И не осталось никого, кто мог бы противостоять восхождению зла. Ни единого вельможа не оставался, кто желал бы смерти для Бинбаши и сторонников его. "Да здравствует хан Бинбаши!" - слышались по всему терему крики злодеев и негодников, "Да здравствует хан Бинбаши!". Но до того был счастлив юноша зловещий, что не заметил он, как во время боя с Челубеем, за ними всеми наблюдал мальчишка-конюх. И слышал конюх всё, что говорил тогда колдун несносный, и видел всё, что сотворил тот с Челубеем. Бежал мальчишка из сарая, правду в главе своей тая. Считал он долгом своим в Москан податься, да подальше от земель ордынских. Ибо знал он, что магия свирепая и тёмная поселилась на родине его. И магия эта не к добру вела, а лишь к смерти ужасной.

 Бинбаши же ликовал от великой радости, что отныне признали его вельможи ханом ордынским. Короновался он уже спустя три дня после побоища в советном тереме. Народ же горестными слезами заливался и проклинал свою судьбу. Не желали многие люди ордынские хана столь злобного и жестокого. И вести шли неблагие и слухи, что будто бы Бинбаши - не человек вовсе, а колдун какой, и что хочет он Орду в адское царство превратить и править здесь веками. Челубея же хоть и признали виновником заговора, но не все ордынцы поверили этой жуткой клевете. Ведь старый визирь слыл достойным и добрым человеком, и никогда не позволял себе лихие дела совершать. И другом он был хорошим для Уз-баши, отца нынешнего хана степного. Спустя седмицы две, поднялись против Бинбаши сыновья Челубея, что на севере державы беклербеками были. Собрали войско большое из тридцати тысяч конников и объявили, что не склонятся пред ханом новым и не признают того. Бинбаши же велел тут же собирать ордынцев для борьбы с изменниками. Вскоре битва великая случилась между сыновьями Челубеевыми и воинством хана степного. Разбиты были силы мятежников и рассеяны по всему северу. Сыновья же Челубеевы бежать решили в империю Наргонскую и более не появляться в землях Орды. Прошло всего немного времени, и все, кто хоть в мыслях своих помышлял против хана нового, на плаху отправились. Как и говорил Челубею в сарае Бинбаши, так и в явь претворил слова свои. Никому не давал пощады из тех, кто хоть как-то решался поспорить с ним. Чугудая же своего он продвинул до великого визиря, и стал этот мерзкий убийца вторым после хана в державе. Вот какие времена зловещие наступили для империи степной. И никто уже более не решался выступить против мерзавца и злодея, что трон Ушкуй-Гамбры не по праву занимал. 

 Но что ж, о хане вы уже узнали много и о колдовстве его и о козах зловещих, что частями его являлись. Теперь же надлежит вернуться нам к героям нашим храбрым. Симеон же боярин и возлюбленная его "Великанша" к Москану престольному продвигались. Желали они лично говорить с царём Николаем, что к войне со степняками готовился. Но не знали они пока, кто же именно скрывается за обличием колдуна, которого везли они в столицу. Не знали они... И не ведали. "Интересно бы знать, кто же всё-таки этот лиходей", - говорила не раз Файдулла Симеону, "Надеюсь, вскоре мы правду-то узнаем". Симеон же бодро ей отвечал, хоть и чуял внутри себя тени сомнений и страхов. Тени эти то появлялись, то исчезали, но часто посещали они душу отважного Симеона из Чопорийска. "Кто бы он ни был, он заплатит за всё", - слышался голос боярина, "Он заплатит за всё, что он сделал". 

Действие происходит спустя полстолетия после частей, описанных выше во вчерашнем посте. Но атмосфера точно такая же.

Сообщение отредактировал Саша RFB: 29 августа 2019 - 12:15

[Саша RFB]

Продолжение "Сумеречного Восхода". Части 5-6. "Попытка покушения" и "Война".

 

Спойлер

Сумеречный Восход. Попытка покушения.

Явились тогда герои наши, высокая и пресильная Файдулла, и хоробр чопорийский, Симеон, в государев град престольный и светом неотразимым сверкающий. Встретили их воинство у ворот Москанских стражи государевы. Предъявили герои тогда указы царские с печатями, и пустили их стражи в город великий. Поразился Симеон красоте башен и дворцов Москанских. У себя в Чопорийске видел он строения немалые, уровня в три или четыре. Да и считались сии здания на севере громадными и едва ль не небо-скребателями. Здесь же зданий имелось множество столь высоких, что башни их едва ли не облаков достигали. Поразились красе Москана и другие воины, что следовали с Файдуллой и Симеоном. Лишь только царевы полицейские глядели на картины эти глазами обыденными, так как видели они город государев не раз и не два, а целую жизнь. Достигли они вскоре пути к государеву дворцу. И виднелась крепость эта как никогда близко. Башни её были белыми, как небеса божьи, а крыши же и купола золотыми цветами окрашены. Стены здесь высокими настолько слыли, что сдержать этот дворец мог осаду многолетнюю и не пустить врагов к пределам своим. Поразился Симеон и одеяниям здешним. В тулупах и кафтанах уже не хаживали. Облачились москанские дворяне и обыватели в камзолы да сюртуки пышные. И в броне-то почти никого встретить было нельзя. Солдаты царские попадались на пути Файдулле и Симеону, и облачены они были вовсе не в какую кольчугу, а в мундиры капустного цвета, да с эполетами и аксельбантами. Чиновники государевы попадались в пышных сюртуках и шапках цилиндрических. Никто здесь старину и не помнил. И стрельцов не осталось здесь и богатырей старых и тегиляев. Все по новому образцу разоделись. Даже на коняшках-то мало кто ездил. Ходили по городу пароходы колёсные, дымом стреляя в воздух. Извозчики же на них не с поводьями восседали, а с рычагами да рулями капитанскими. Пыхтели пароходы колёсные вовсю да шумели как звери дикие. Встретились и горожане на приспособлениях странных. Два колеса, да руль с головой козлиной. Как выяснилось позднее, звали такие приборища местные жители самокатами. Мчались они по улицам городским, самокатчики эти, да так неслись, что и коняшка лихой за ними и не угнался бы. Вот какие чудеса творились на улицах Москана престольного. Было и такое дело... Ехал Симеон с Файдуллой и воинами своими по проезду громадному, и вдруг преградили им дорогу рабочие разные. Разбирали они мостовую, да железки разные прокладывали. Спросил тогда Симеон Файдуллу, "А что же они делать-то собираются эти мастеровые?". Файдулла же улыбнулась северянину добро и ласково. "Скоро здесь будут новые дороги, не мостовые", - ответила она тотчас же, "Государь говорит, железная дорога будет в городе. И ездить дилижансы стальные станут. Не нужно будет уже коней запрягать. Лишь только от мастеровых, что машинами управлять возьмутся, будет всё и зависеть. Коней же живых поберечь следовало. Твари железные им на замену пойдут". Снова тогда поразился чудесам невиданным Симеон. И подумать он не смел, что государь Николай Крашич вознамерится город свой обновлять, да так обновлять, что от старого и не останется ничего.
Приехали наконец-то к дворцу царскому, и сызнова стражники встретили их у порога. Стражники эти в кирасы стальные облачились и шишаки богатырские, по образцу старому. И порадовался тогда Симеон, что увидел он нечто знакомое для него. "Бумаги царские извольте поглядеть", - заговорила Файдулла, приблизившись к гвардейцам отважным, "Везём к государю волшебника. Лиходея, что на севере крамолу творил". Один из стражников взглянул на бумаги, а потом и на повозку с чародеем. "Опасно везти колдуна к государевым хоромам", - заговорил воитель в кирасе стальной, "Не ведать нам, что сотворить он сможет. Но приказ есть приказ. Ежели государь велел волшебника к нему лично доставить, то не должно нам перечить воле его. Пропускаем". Крикнул гвардеец своим товарищам, и отворили они ворота громадные в тот же миг. Въехала тут же повозка с лиходеем поганым в царские владения. Окружили её со всех сторон воины разные. То с ружьями были молодцы, то с копьями, то с саблями наргонскими. Знали они, что везут полицейские к государю не самозванца какого, а лиходея проклятого, что силой своею дьявольской, народ смущал. Из дверей дворцовых вышла процессия с генералами царскими, да вельможами. Но государя самого среди них не было. Человек, что процессию возглавлял, являлся верховным воеводой и маршалом. Разоделся он в мундир зелёный, да с эполетами и бантиками. И шаровары на нём алые имелись, как у наргонских шахиншахов. Знал о человеке этом Симеон и лично видел. Варфоломеем его звали, молодца этого, и был он из знатнейшего рода в Москане. Поговаривали иногда в народе, что людей больших в царстве всего двое имеется. Царь наш могучий, Николай Крашич, да маршал его, Варфоломей. Маршал же сей сотни войн переживал, да с Цербером окаянным сражался на полях Наргона. Стар уже стал Варфоломей, но сила былая и не думала из него выходить. Оглядел маршал взглядом своим грозным повозку с колдуном. "По приказу государя, колдуна, зовущего себя Билян Хунхар, доставить в Острог. Запереть в камеру нижнюю, подземную. Ту, что пятью дверями защищена. А сами же вы, господа, извольте к царю нашему явиться в покои". Симеон же и Файдулла поклонились низко военачальнику могучему. Уважали они Варфоломея за подвиги его и за славу боевую. Не раз сама Файдулла слушала рассказы полководца о деяниях его. И о Цербере слышала и о Азисе Безупречном и о многих иных войнах, в которых муж сей соизволил участие принять. И ничего, окромя почтения и уважения к маршалу храброму не было у героев наших. У Симеона же батька был, Селивёрст Павлович, да упокоит Творец его душу, и знавал он Варфоломея лично, за руку с ним здоровался, да врагов лихих побивал. Горд был Симеон видеть Варфоломея снова в жизни своей.
"Государь уже вас заждался", - продолжил речи свои военачальник москанский, "Хочет от вас доклады выслушать. Интересен ему этот колдун поганый, что царёвым сынком именуется". "Это о каком же государе ты молвишь?" - вдруг послышался голос зловещий из-за пределов повозки, где лиходей проклятый в цепях восседал. "О Николае что ли? О Кольке Крашиче-подлеце и предателе?". В миг тогда ярость могучая поселилась у воинов москанских. Файдулла же готова была повозку открыть, да лично колдуну поганому голову открутить. Но остановил её могучий Симеон. Не время было для расправ кровавых, особенно при дворце государевом. Варфоломей же побагровел пуще огненной горы. "Я хочу его видеть!" - яростно прорычал маршал москанский, "Хочу сказать ему пару словец". Файдулла велела полицейским своим повозку открыть, да колдуна в цепях вывести на улицу. Желание маршала и первого человека в державе было законом. Вывели тогда Хунхара на мостовую воины москанские. Один из богатырей с яростью дикой пнул чародея ножиной своей. Поставили воители Биляна на колени перед военачальником, да и ещё раз ударили его по спине плашмя. Но ни боли ни страха ни совести в душе чернокнижника не было. Не имелось в нём ни единого пучка света, который бы хоть как-то мог спасти его душу. Тьма извечная слишком давно поселилась внутри Биляна. "Ну что, демоноверец проклятый", - с безумием в очах своих проскрипел маршал москанский, саблю свою ловко выхватил, да к горлу колдуна лезвие и приставил. "Как смел ты государя нашего поносить?" - слышался голос Варфоломеев по всему владению царскому, "Как смел?". Волшебник же поначалу на коленях стоял, а после же голова его поднялась, да взглянул он на обвинителя своего очами мерзкими и злорадными. "А какой же он государь-то", - с презрением диким пробормотал Билян, "Недомерок и выродок.... Офицеришка жалкий. Капитан! По какому праву он в цари-то подался? Люди добрые выбрали? Или сам власти давно желал?". В миг тогда ударил волшебника Варфоломей. Затем же ударил его ещё раз сапогом своим кованым. "Не тебе государя нашего судить, смерд поганый!" - гневом великим залился маршал, да таким гневом, что лик его едва ли не пламенем адским залился, "Ты всего лишь самозванец и вор!". "Посмотрим как ты заговоришь со мной, когда моя армия придёт к стенам твоего города", - злобно отвечал колдун проклятый, "Когда я сяду на этот трон. А царька твоего в медном быке зажарить велю. Медленно.... Как я это люблю. А царицу? Что царицу? Старая царица негодной будет для постельных дел. Велю я её голову отрезать, да кожу содрать, а из черепа её кубок сделают... И из него вино я буду испивать. Вот что ждёт скоро Москанское царство. А что с тобой.... А вот что с тобой делать, я ещё не придумал".
Залились тогда глаза колдуна пламенем голубым. Вспыхнули они, словно звезда на небе. И мгновенья не прошло, как исчезли цепи, овивающие волшебника. Взмахнул он руками своими тотчас же, и отлетел могучий маршал назад вместе с воинами своими и вельможами. Не успела Файдулла пистоль свой выхватить, и Симеон не успел за саблю спохватиться. Загорелся Билян да засветился вовсю. Взмахнул он руками снова, и воины окрестные в небеса взлетели, да так высоко, что некоторые из них и вовсе до облаков достали. Рухнули они потом наземь со скоростью адской, и тела их вдребезги разлетелись. Симеон же и Файдулла не пострадали почти. Лишь только ушибы они получили сильные, но кости их целыми оставались. Варфоломей же был хоть и стар, но тоже атаку колдовскую пережить сумел. Оправились москанские воины тогда, взглянули на колдуна дьявольского, а того уже и след простыл. Стояла перед дворцом царским коза пречёрная и презлющая. Глазами своими синими и зрачков не имевшими, оглядела она воинов москанских и с яростью своею демонической заблеяла. Тут же залилась она снова пламенем и поскакала копытцами прямиком к открытым дверям, ведущим в государевы покои. "Она хочет убить царя!" - закричала в тот миг во весь голос Файдулла, "Быстрее! За ней!". И подумать не могли в головах своих воины москанские, что сами они убийцу во дворец государя доставят. Всё стало ясным для воинов наших в то мгновение. Билян жаждал появления своего в Москане. Ибо знал он, что как только привезут его на повозке закрытой к царю, тут же оборотится оно козою дьявольской и самодержца адским пламенем подпалит. Но не должно было воителям храбрым допускать царёву гибель. Тут же ринулись они с оружием на помощь властителю Москана. В колокол стражники забили изо всех сил, ибо угроза великая над царством возникла. Ринулся со всех ног Симеон на защиту царя, да так ринулся, что обогнал в беге своём и подругу степную. Оказался он вскоре уже в палатах дворцовых. Ужаснулся он в сердце своём, увидев зрелище кошмарное. Коза же адская успела уже всех здесь перебить. Бояре и боярыни на полу каменном валялись, сожжёные и разорванные. Чудовище продолжало носиться по залам, каждого убивая, кто на пути попадался. Вот увидел Симеон , как коза презлющая пламя нечистое из пасти выпустило. И пламя это двоих гвардейцев в ничто превратило. В пепел оборотились стражники царские, а потом развеялся прах их по всем хоромам государевым. И стреляли в козу эту и саблей порубить пытались, да вот никак не выходило у воинов москанских.
Выхватил Симеон в тот миг пистоль, что дарован был ему от Файдуллы. Прицелиться попытался он в демона, да выпалить. Но пуля стальная так и не долетела. Едва только достигла она козы этой страшной, так сразу и испарилась. В то же время толкнуло нечто Симеона храброго, и рухнул герой наш северный на мраморный пол. Повезло, что глава его шлемом была покрыта, иначе бы проломил он её сразу же от удара столь сильного. Но не слишком уж старым слыл Симеон наш. Было ему от роду всего лишь тридцать, да и силы в нём хватало на четверых хоробров. Встал он тогда на ноги и пистоль умудрился с пола поднять. Посмотреть он решил на того, кто толкнул его наземь. И увидел он, что стоит перед ним один из бояр в одеяниях разодранных. "Ты что же, окаянный , не видешь, что я не демон?" - крикнул Симеон обидчику своему, "Толкнул меня так, что я чуть не расшибся". Но боярин и не думал отвечать воителю. Нечто странное в нём сидело и ворочалось, и северянин наш приметил это сразу. Похолодел Симеон наш страшно, когда увидел, что у боярина этого яблоко глазное упало, а тот и не приметил сего. Затем и язык из уст вывалился и на полу мраморном распластался. Выстрелил тогда Симеон в боярина мёртвого. Пуля голову тому сразу разнесла, да вот только тело само не рухнуло наземь, а продолжало стоять. Выстрелил он снова и снова, и так до тех пор, пока пули в барабане пистоли его не окончились. Прикончить мертвеца удалось ему лишь саблей. Рубанул он сплеча, да повалился боярин преставившийся на мрамор царский, однако двигаться всё же продолжал. В мгновенье то же налетел на Симеона ещё один обитатель дворцовый, бывший чашником в столовых царских. Бросился он на северянина, словно пёс бешеный, и загрызть попытался зубами своими раздробленными. Разрубил в ответ воитель наш прислужника мёртвого. Однако и на этом страдания героя нашего не закончились. Оглядел он залы царёвы, да так вздрогнул, что едва сабля из рук его не вывалилась. Бояре и дворяне с прислужниками, что козою демонической поражены были, вовсе и не преставились, а вставать начали с пола на ноги. В глазах их мёртвых уж жизни не струилось. Руки их тряслись в разны стороны как у прокажённых каких. Вставали и те, что голов не имели, и даже те, у кого ноги отрублены были, по полу начали ёрзать и руками шнырять. "Господи помилуй", - тихо прошептал тогда Симеон. С врагами разными он сталкивался за жизнь, но чтоб с такими вот - никогда. Ни разу за судьбу свою не встречал он таких чудовищ. Ни коз колдовских не видывал, ни людей, после смерти оживших. И тут же вспомнились слова ему от отца, Селивёрста Павловича. Вспомнились походы батьки его в Хаттушу, где прикончил он Назиму-царицу, а она и не погибла сразу, а вихрем чёрным оборотилась и прикончить воинство москанское пыталась.
Так бы и впал в тяжкие думы наш Симеон и погиб бы от вражьих ударов, но вовремя подмога к нему подоспела. Файдулла же с витязями москанскими уже ступила в залы царёвы. Вооружились витязи эти ружьями особыми, что "скорострелами" назывались. Принялись со всей мощи палить воины москанские по чудовищам мёртвым. Выстрелов целая лавина прогремела. Падать начали демоны неживые на пол, но двигаться по-прежнему продолжали. Файдулла же на вид была настолько страхом покрыта, что глаза её едва из отверстий не выходили. Видел это Симеон могучий, и как никогда понимал свою подругу степную. Ведь впервые столкнулись они с тем, что порядок в мире обыденном нарушает. Не должно мертвецам после смерти своей на ноги подыматься да убивать живых людей. "Стреляйте, пока всех не перебьёте", - слышались отовсюду голоса воинов. Не собирались солдаты царские оставлять здесь этих демонов. Пусть все они исчезнут навеки - и оставят, наконец, хоромы государевы. Засмотрелся Симеон на Файдуллу и воинов её, но вспомнил потом, что коза презлющая к царю Николаю двигалась и прикончить его сбиралась. Кинулся он в то же мгновенье в другие залы дворцовые. Знал он, что Файдулла с соратниками своими с демонами справится. Ибо мёртвых этих хоть и не убить так просто было, но движения лишить - вполне. Долго ещё раздавались выстрелы из ружей по всему дворцу. Симеон же направлялся в сторону козы, кою он видел ещё до боя с чудовищами мёртвыми. Бежал он по дворцу государеву со всех ног, и нигде не встречал он демона злобного. Так и сновал бы северянин наш по хоромам Николаевым, если бы не застал он козу эту страшную в одной из каморок. Взглянула на него коза демоническая очами своими синими, да так взглянула, что охладел с главы до ног наш северянин могучий. Побледнел он и застыл, словно вкопанный. А вражина эта язык свой высунула и пасть зубастую отворила. "Мнишь себя богатырём, боярин?" - прорычал голос зловещий из пасти козлячей, "Ты не богатырь. И не надейся. Государя своего ты не спасёшь". Вылетела сабля из рук могучих у Симеона, хотел он в тот же миг поднять её с пола, да не смог. Магия злобная тела его сковала и отпускать не думала. Застыл, словно статуя, северянин наш храбрый. Не ведал он ещё, как с колдунами такими бороться. Не встречались они ему по жизни ни разу. А если и слыхивал он про волшебников ранее, то полагал лишь, что сказки это старушечьи и от правды далеки. Только вот в день тот о старушечьих сказках он и не помышлял. Призывал он на помощь Богов, коих знал, но заклятье колдовское не спадало. Так и стоял Симеон, окружённый путами невидимыми. Стоял и видел, как двигалась коза демоническая в его сторону, пронзая его глазищами синими-синими, и зрачков не имевшими. "Скоро твой мир падёт", - продолжал исходить голос ужасный, "Он должен был пасть много лет назад. Как и все другие. Но вот ведь горе.... Твой государь вместе с собратьями его сумели мои деяния в прах обратить". Пытался тогда прошептать хоть словцо Симеон наш могучий, но не смог и этого сделать. "Скоро вы все будете молить меня о пощаде.... Но явлю ли я её?".
Однако не суждено было козлице этой речь свою тёмную завершить. Выстрел раздался тогда громогласный. Вспышка яркая возникла в воздухе и тут же в козу эту злобную угодила. Залилась бестия адская свечением ярким, да с криком ужаснейшим в воздухе растворилась. Не осталось от неё ни частички единой. Оправился тогда Симеон Чопорийский от случившегося с ним и оглядываться принялся. Хотел он узнать скорее, кто же бестию эту чёрную одним залпом в небытиё отправил. И как нашёл Симеон того, кто адово отродье поразил, так сразу же на колени и рухнул. Не мог он пред владыкой сиим на полных ногах простаивать. Упал он на колени свои могучие и руками лицо закрыл. "Государь", - слышался голос его по всему залу, "Государь. Простите....". Сам царь Москанский в мундире своём возвышался над северянином. Держал он в руках своих жезл колдовской, пламенем объятый со всех сторон. Невесть откуда взялся он у царя могучего. И не ясно было для Симеона, как же это государь его, простой человек, казалось бы, сумел бестию эту в ад отправить одним светоносным выстрелом. "Тебе незачем просить у меня прощения, боярин", - раздался тогда ответ владыки Москанского, "Ты храбро бился с демонами". Повелел тогда Крашич Николай Симеону голову поднять, да на ноги встать. Не любил властитель, когда подданные его в ногах валяются, словно бы рабы какие на рынках невольничьих. Поблагодарил государя за честь великую Симеон и по приказу поднялся он на ноги, и более не смел он опускаться наземь, глазами пол пронзая. "Мы совершили ошибку, мой царь", - продолжал молвить слово северянин наш храбрый, "Мы привезли к тебе этого колдуна. Мы не желали твоей гибели. Но сами подвергли тебя опасности великой". "Вы же не ведали, что колдун этот с Цербером связан", - отвечал тогда государь великий, "А если вы не ведали, значит в чём же вина ваша? В невиновности?". Не стал он бранить чопорийцев и полицейских своих за то, что волшебника ко дворцу доставили. Ведь не знали они, что везут к царю бестию адскую, а если б знали, то никогда бы не притащили её в Москан престольный. "Этот жезл подарили мне герои, с которыми я сражался бок о бок", - говорил Симеону Николай могучий, на посох свой колдовской указывая, "Их называли Гиперборейцами. Одного из них звали Юрий, и я хорошо его помню. Добрый был муж. Славный... Жаль только, что не видел я его уже полвека. Но нужно бы помощь позвать. Ведь враг наш старый жив". Тут же побледнел тогда Симеон как и ранее. Ведь слышал он из уст царя своего имя запретное. Имя, что не должно быть озвучено нигде. "Ты сказал, мой царь, что колдун этот связан с Цербером?" - послышался вопрос Симеона, "Но как же? Цербера же прикончили много лет назад". "Нет, мой друг", - отвечал ему царь Москанский, "Цербера невозможно прикончить. Его можно только изгнать... Лишь на время".
В тот же день велел Николай Крашич, государь могучий, все оставшиеся тела убитых из дворца своего вынести и сжечь за его пределами. Ибо знал он, что власть Цербера всё ещё может таиться в них. Всё ещё чувствовали свою вину герои наши храбрые. Файдулла же и вовсе простить себя не могла за то, что лично притащила ко дворцу властителя своего, ужасную бестию. Но успокивал её Симеон. Утверждал он ей, что не стоит винить себя за ошибки, ибо ошибок-то и вовсе не было. "Не ведали мы, что везём ко двору чудовище", - утешал он подругу свою, "Не ведали. Значит, в чём же вина наша?". "Кто же сказал, что в том, что не ведали мы, нет нашей вины?" - вопрошала тогда Файдулла. "Государь наш сказал", - отвечал ей Симеон и рассказывал, как встретился он с царём Москанским посреди дворцовой схватки, и как защитил могучий Николай чопорийского воина и разнёс на частички бестию жуткую. Вечером дня того же приказал государь героев наших ко двору привести. Желал он наградить их за схватку с демонами и за защиту отечества великого. Всё ещё сомневалась Файдулла в заслугах своих и воинов, но сумел убедить её царь Москанский, что какую бы бестию не приволакивали они, сражались же воители храбро и с должной решимостью. Вот за решимость эту и награда им сулила. Одарил он Файдуллу новым званием военным, а Симеона велел оставить у себя в гвардии. Князю Игорю письмо направили в Чопорийск голубиной почтой. Сообщили властителю севера, что Симеон могучий обратно не явится, а останется на царёвой службе. С пониманием отнёсся к этому князь Игорь, ибо знал он не только Симеона, но и отца его, Селивёрста Павловича. А Селивёрст же Павлович достойный был муж, и с царём москанским дружбу имел. Варфоломей же, маршал, отправился в хоромы свои, дабы подлечиться. Ударился он сильно спиною во время боя с Биляном Хунхаром, и надлежало ему у лекарей проверяться. Лучших знахарей послал к военачальнику своему Николай Крашич, ибо ценил он старого друга своего как саму отчизну.
После того, как наградил государь воителей своих, решил он собрать совет во дворце его, на котором и обсуждалось произошедшее. Рассказал он на совете том про угрозу со стороны Цербера. Желал он поведать более правдивую историю героям нашим храбрым. И слушали его внимательно Файдулла с Симеоном. Слушали каждое слово государево. "Всё, что вы слышали и видели - затеял Цербер", - говорил на совете царь Москанский, и даже на трон свой не садился, хаживая всё в разные стороны по полу мраморному, "Цербер был врагом не только полвека назад. Но и за многие тысячелетия до всех нас. До нашего мира. До нашего времени. То, что происходит сейчас в Орде Степной. Хан Бинбаши ... Этот человек - вполне вероятный союзник нашего врага. На востоке и юге вспыхнула война. Зарраген напал на Наргонскую империю, нашего союзника. Степная Орда поддержала Зарраген. Бинбаши грозит и нам. Он уже посылал сюда гонцов и требовал, дабы мы разорвали с Наргонской империей договоры. Всё это дело рук Цербера, и в этом у меня нет сомнений". "Но Цербер же давно изгнан", - отвечала владыке своему Файдулла, "Ваши соратники Гиперборейцы поразили его. Он ведь более не может возродиться". "Он уже возрождается", - промолвил тогда государь Москанский, "Колдуны прохаживаются по землям Москана, сеют смуту и раздор. Бунты и восстания случаются в деревнях. Жуткие сны и злобные мысли у многих наших соплеменников. А ещё и разбойников много появилось. Даже в тех землях, где ранее было спокойно, теперь полно лихих людей. Думаете, что у нас эти злодейства только? Нет.... Всё, что вы видите и слышите, случается и в других землях. В Наргонской империи, в Гераклиане, в землях казаков, в Мульгаши и в Хаттуше. Чтобы возродиться Церберу нужна война. Война для него, словно для вас всех, брагу или эль. Чем больше раздора - тем больше и сильнее становится Цербер. Он хочет стравить нас между собой. Потом уже со Степной Ордой и ханом Бинбаши. А затем и со всеми остальными". "Так кто же был Билян Хунхар?" - вопросил Симеон, желая знать, с кем бился он недавно в хоромах царских. "Хунхар - это маленькая часть Цербера", - отвечал воителю своему Николай премудрый, "Таких частей полным-полно. То, что мы прикончили одну - уже радостно. Вопрос лишь в том, сколько таких частей по всему нашему миру? Цербер возрождается. И мы должны узнать, где же будет новый источник". Так и продолжался совет государев до самой ночи. Долго говорили герои наши с царём Москанским. И с каждым разом понимали они, что сила страшнейшая в этот мир проникнуть грозится. Помнил ведь Симеон рассказы отца своего, Селивёрста Павловича. Помнил, как говорил он про первые появления Цербера. Видел старый батька, как жуткие фигуры в небесах возникали. И заливались небеса тогда алыми красками. Лишь чудом удалось союзникам Москана Цербера окаянного сразить. "Если Цербер возродится, наш мир станет его крепостью. Основным Источником", - заканчивал речи свои могучий государь, "Нужно звать того, кто когда-то был мне и лучшим другом и жутким врагом". "И кто же этот друг, мой царь?" - с любопытством великим молвила Файдулла, "Неужто это тот, кого мы ещё не знаем, и о ком и не ведали вовсе?". "О нём вы слышали", - отвечал тогда Николай пресветлый, "Но лично не застали. Только лишь он может спасти нас всех. И только он наш - единственный заступник. Не Экхарт и не иные боги. Тот, кто в своё время остановил Цербера и отбросил в небытиё. Тот, кто боролся с этим демоном долгие годы и сдерживал его хоть как-то. Он помог нам далеко не раз, а мы и в упор не видали. Тот, кого злом великим именовали, но и не только злом, но и добродетелью и защитником всея вселенной. Имя ему.... Азис Безупречный".

 

Спойлер

Сумеречный Восход. Война

Пока герои наши пребывали в столице Москанской, Бинбаши, проклятый хан, к войне с могучим царством готовился. Повелел он собрать войско огроменное со всех волостей своих. Возглавлял сборы лично Чугудай, визирь ханский, а заодно и убивец поганый, бывший ещё при прежнем хане душегубом. Желал Бинбаши покорить земли Москана, воспользоваться желал войною Заррагена и Наргонской империи. И вот за несколько седмиц собрать он сумел воинство бесчисленное. Пригнал он всех, кого посчитал нужным в битвах использовать. Северных дикарей подкупил всячески, дабы выслали они ему на помощь пару тысяч. В Мульгаши отправил гонцов, чтобы местных властителей на сторону свою склонить. Заплатить пришлось ему Мульгаши, и откликнулись островитяне на зов ордынский. Выслали до пяти тысяч воинов в Ушкуй-Гамбру, а заодно и обозы с пропитанием. Столица же ордынская настолько переполненной стала, что некуда было податься обывателям простым. Одно только радовало хана и наместников его, продовольствие. Привезено было немало добра из Мульгаши и Заррагены. И хлеба хватило тогда на всех воинов, что в Степной Орде служили. Даже рабов снарядить было велено для грядущей войны. Грезил в мыслях своих хан распроклятый, как бы скорее Москан до тла спалить, да владык его живьём изжарить. Неудачу потерпел он в попытке Хунхара использовать. Колдун сей так и не сумел несносного Николая прикончить, ибо властитель Москанский был не из простых мужей и дружбу с великими воинами водил. Сумел Николай участи своей избежать и с козою дьявольской расправиться. Но у хана имелось множество иных помыслов, как бы Москан и народ его со свету сжить. Бинбаши же порою в негодовании пребывал. Не нравилось ему, что воинство слишком медленно сбирается. Наместники его и беклербеки тратили множество сил, дабы войско большое пригнать в столицу. Но и этого не хватало для хана поганого. Наказывать стал он беклербеков своих за медлительность, и незаслуженно наказывать, за провинность малейшую. Стали беклербеки тогда перешёптываться после собраний ханских, да строить козни. Вот только Чугудай-визирь следил за подобными мужами, а потом и расправлялся с ними. То яда подсыплет кому, то пару воров нашлёт, чтобы в сумерках ограбили они негодника того или иного, а после камнем по голове, а то и вовсе лично кинжалом закалывал. И пришлось тогда Бинбаши-хану воевод своих менять едва ли не раз в седмицу.
Прошли и дни и седмицы, и медлить уже было не велено. Собрал в один вечер совещание и всех воевод и беклербеков позвал, чтобы видели они будущие желания правителя своего. Явились военачальники в доспехах полных в ханский великий терем и расселись около стала, с разложенной картой на нём. Глядели они на провинции, волости и границы, и продумывали ходы дальнейшие. Бинбаши же сидел на троне своём позолоченном и громким визгливым голосом рассказывал о желаниях своих. Предлагал военачальникам своим начинать с Черемушского края. Черемухинск был волостью дальней от Москана и едва защищённой. Посадник, что сидел там в губернаторах, не мог и слова связать, ибо пьянствовал дни и ночи. Воинство там было ещё не слишком хорошим, так как не доехали туда ни ружья ни пушки. Предпочитали черемухинцы сражаться по-старому. Самострельщиков имели полки хорошие, да роты копейные. Правда роты эти и полки - ничто против конницы ханской. А коли налетят ордынцы с воплями бешеными, так ни лучник ни самострельщик не остановит их. Пройдутся они по землям всем, и люд простой саблями порубают. Вот что хотел с Черемухинском сотворить хан распроклятый. Потом же намеревался Шацк отобрать и Курганск, а там уже и путь на Москан недалёк. Пока Николай-правитель будет войска свои собирать, ханские полчища уж к столице его подойдут, да в осаду возьмут. Обстреливать будут из орудий разных и к сдаче принуждать оборонщиков городских. Радовался зловредный хан намерениям своим и улыбался злобно-презлобно. Согласились с владыкой своим беклербеки и воеводы. А если бы и не согласными были, то в миг бы лишились голов. Хан ведь отказов не принимал и в спорах всегда победителем выходил. Многие его советы казнями завершались среди воинов и воевод. И это же сборище тем же закончилось.
Сказать вздумал один из беклербеков лишнее, да жизнью и поплатился. "И как правильно утверждал наш великий хан", - слышались слова посадника этого по всему терему, "Черемухинск дорогу откроет к Москану. Многие из нас конники. Пошлём отряды передовые, которые и будут гибель нести по землям Москанским. А вслед за отрядами этими наши основные силы пойдут. Как буйвол будем переть на землю Николашки-негодника. И так до тех пор, пока столица его в окружении не окажется". Тут же услышал слова беклербека Чугудай-визирь и косо посмотрел на соратника. "Странные же речи твои, однако", - заговорил Чугудай с посадником. "Говоришь, что наш великий хан утверждал правильно... А разве речи хана бывают неправильными? Скажи мне, разве было ли такое дело, когда салтан наш ошибки допускал?". И замер тогда в оцепенении великом беклербек. Похолодел он и побледнел мигом. Да так побледнел, что кожа его белее снега сделалась. "И правда, интересный вопрос", - со злобной ухмылкой прорычал тогда сам Бинбаши, "Разве я могу неправильно сказать? Так приведи же пример мне!". С ужасом великим в глазах беклербек опустил голову свою. "Я лишь хотел сказать, что великий хан всегда говорит правильно", - послышались стенания его, "Всё, что творит государь Бинбаши, есть правое дело". "Но ведь недавно ты сам говорил, что как ПРАВИЛЬНО утверждал наш великий хан....", - ещё сильнее рассмеялся властитель степной, "Значит ты имел ввиду, что у меня бывают как верные деяния, так и неверные. Так где же мнение твоё? Неужто ты лицемерить мне вздумал?". Промолчал в ответ посадник и более не промолвил ни слова. Не знал он, что сказать ему хану презлобному, ибо в капкан тот его загнал, из которого выхода не было. "Разве я бываю неправ?" - с усладою великой продолжал Бинбаши, упиваясь страданиями подданного своего, "Раз ты молчишь, значит, слова твои улетучились. Ты лицемерный кусок навоза, которого терпеть я не намерен!". Тут же появились позади беклербека стражники в доспехах пластинчатых. Выхватили они ятаганы и срезали голову посадника. Рухнуло тогда бездыханное тело несчастного на пол деревянное и более не поднималось. "Надеюсь, теперь никто не посмеет укорить меня в неправоте моих слов", - со злорадством великим хан произнёс. Оглядел он военачальников и беклербеков своих. Ужас животный в глазах их читался. Не смели они ни перечить хану ни даже хвалить его. Ибо опасались они, что даже доброе слово может последним для них остаться. После совета удалился хан в покои свои, где услаждал себя наложницами из разных стран. Немногие из них выживали после ночей этих, а если и выживали, то молили Богов всех о смерти скорейшей.
Слышал Бинбаши и про деяния союзника своего из Заррагена. Верховный эмир, что звался Акбаром Худощавым, сумел немало подвигов свершить. Долго хан ордынский на войну подбивал эмира, и только лишь после покушения ложного, вторгся Акбар с войсками в земли Наргонские и потребовал от Зелимхана-императора ответов за преступления. Зелимхан же глаголил правду, и в речах своих упоминал, что покушения никакого на Акбара не устраивал, и что убийств никаких Наргон не желал заррагенцам. Акбар же не верил шахиншаху и проклинал его всячески. И не осталось ничего Зелимхану, кроме как ответные действия начать, и войско к границам на севере отправить. Так и началась эта подлая война, что случилась из-за козней проклятого хана. Бинбаши желал войны по всем окрестным землям, и нужно ему было власти достичь безграничной. Ибо Цербер Изначальный поселился в душе его и двигал им, словно куклой деревянной. Акбар же другом и союзником хана считал, и не ведал он, что змеи вокруг Заррагена уже кольцо зловещее сплели, и вскоре удар нанести готовились. Бинбаши соглядатаев своих заслал к эмиру, и слышал он про каждые действия союзника своего. В знак дружбы он послал пару тысяч воинов своих на помощь Заррагену. Зелимхан же услышав про это, объявил Бинбаши негодником и угрожал войной. Говорил он, что войско пришлёт в Орду и платить заставит за преступления. Хан же в ответ молвил, что к войне он готов, и призывал Зелимхана слово своё сдержать и воинство великое прислать к Ушкуй-гамбре. Но утверждал он, что ежели хоть какой наргонец ступит на земли ордынские, то в миг головы лишится, а после и всех конечностей. Приказал он казнить всех купцов наргонских, что в Ушкуй-гамбре торговлю вели. Захватили их тогда воины ордынские и на площадь вывели. После же принялись служаки ханские купцов обезглавливать. Никого из торговцев не щадили они, ни женщин, ни мужчин и ни детишек их. "Каждый, кто посмеет за Наргон ратовать - казнён будет", - говорил тогда Бинбаши жителям города своего. "Наргон - наш враг. А Зарраген - союзник. Мы помогали эмирам и будем помогать. Слава союзу Орды и Заррагена! И да воцарится союз этот на тысячи лет! И ничто не сокрушит любовь братскую меж ханом степным и Акбаром!" И падали на колени жители, глаза руками закрывая. Страшились они гнева ханского, как огня и бури. Прознал Зелимхан об убийствах купцов наргонских, и воинство готовить принялся для битвы с Ордой. Но прежде Зарраген победить ему следовали. А эмират же и не думал отступать. Слали и слали войско своё эмиры, дабы покончить с наргонцами. И вот уже месяц целый сражения продолжались. То наргонцев разобьют наголову, то заррагенцев. И не было конца этой жуткой и кровавой войны. Тысячи и тысячи воинов сталкивался меж собой на полях гигантских. Рубили, стреляли и кололи они всем, чем попало. Вспыхнули схватки и на просторах морских. В двух битвах Акбар Худощавый сумел одержать победу и армады наргонские потопить.
Однажды дошли до Бинбаши вести от соглядатаев его, что эмир Заррагенский посетить Ушкуй-Гамбру готовится. Тогда велел хан степной пышный приём приготовить для брата и союзника своего. Узнал он и про победу великую у Безупречных островов. Слышал он, как воинство эмирата крепость наргонскую взяли, что звалась Блэмас-Кале. Даже дня не прошло, как захватить укрепления островные сумели. Напали они на ночью на Блэмас-Кале, а прежде заслали шпионов. И шпионы эти ворота городские открыли, а корабли, что в порту находились, сумели поджечь. Бросились тогда заррагенцы на крепость. Воспользовались они внезапностью своей и в город ворвались с клинками наголо. Порубили и покромсали они защитников местных. Беклербека наргонского на корабль притащили, да к мачте привязали, дабы жрали его чайки зубастые, коих множество водилось у Безупречных островов. Долго слышались потом вопли беклербека несчастного. Акбар же назвал победу сию величайшей и богам своим молитвы вознёс. Приехать он собирался к Бинбаши и отпраздновать деяния свои. Не прошло и седмицы, как Акбар уже был в Ушкуй-Гамбре. Встретил его тогда степной властитель и во дворец свой пригласил. Приехал эмир Заррагенский не только со свитой своей, но и с наложницами-рабынями, коих сумел он достать на Безупречных островах. Наложницы эти настолько прекрасными были, что множество воинов эмирата не желали расставаться с ними. Рассказал Акбар и про моряка одного, что настолько влюблён был в одну из пленниц захваченных, что выступил против эмира своего. Решился моряк освободить наложницу одну и убежать с ней в далёкие дали. Но поймали тогда несчастного гвардейцы эмирские и к властителю в цепях привели. И полоснул тогда Акбар саблей острейшей по горлу мятежника, ибо не терпел он неповиновения и чувства светлые презирал. Представил эмир потом наложниц своих степному владыке. "Это в дар тебе, о великий хан", - говорил Акбар союзнику своему, "Мы решили преподнести тебе их. Ибо знаем, что гарем твой ещё не полон и нуждается в большем количестве женщин. Учти, они настолько красивы, что свели с ума многих моих моряков. Один из них даже пытался убить меня из-за того, что воспылал чувствами к одной из этих бестий". Поразился красоте невольниц Бинбаши и вожделением воспылал. "И правда красивы, мой друг", - ответствовал тогда степной владыка, "Я бы и сам убил бы кого ради такой-то красы". Долго он любовался ими, а одной из них даже овладеть пожелал при самом эмире. Схватил он одну из красавиц невольных и с силою дикой к себе прижал. Расцеловал он её в губы алые и телом её увлёкся, а после утех своих, приказал отправить наложниц этих в гаремный терем. Терем уж тот был весьма переполнен, и пришлось часть девушек этих отправить в другие места. Одних разместили в ханских кладовых, других же в погребах.
"Благодарю тебя, брат мой", - сказал вскоре Бинбаши, распивая вино с союзником заррагенским, "Твой дар поистине восхититилен". "Да, друг мой", - ответил на это Акбар, "Таких дев и у меня в гаремах не сыщешь. А уж мой гарем куда больше, чем у всех властелинов на юге. Три тысячи наложниц и двести двадцать жён. И нет среди них подобной красы. Но прибыл я сюда не только из-за даров". Напрягся тогда хан ордынский и взглянул с недоумением на союзника своего. И союзник его уже не улыбался, а с подозрением великим глядел на него. Бинбаши же вздрогнул, едва встретившись очами с другом заррагенским. "До меня доходят слухи... ", - заговорил Акбар голосом загадочным, "Ты собрат для меня... И вместе мы с тобою многие земли покорить сумеем. Но правда ли в том, что говорят слухи? Будто бы ты якшаешься с демонами... И будто бы ты проклятья на земли Москана насылаешь.... Будто бы с Цербером Изначальным дружбу завёл". Помрачнел тогда в миг Бинбаши проклятый. Гневом необузданным глаза его озарились. "Пусть говорят", - рыкнул в ответ степной владыка, "А тебе-то что верить слухам? Таких слухов полным-полно. И про тебя немало злословят, будто ты с эльфами ночами блудишь". "Да, безусловно, слухи есть слухи", - продолжил речи свои эмир заррагенский, "Но лично я с Цербером дел не имею. Мой отец Азису Безупречному служил. И с Цербером бился на площади Наргон-кале. Да, я веду войну с Наргоном сейчас, но причина тому - попытка моего убиения. Зелимхан хочет земли мои забрать к себе. Но с Цербером знаться я не стал бы, даже если бы узнал, что Зелимхан отца моего прикончил. Я верую в Азиса и в деяния его. Надеюсь, что ты и ты того же мнения? Не правда ли, брат? Ты ведь не связан с извечной Тьмой?". Помрачнел тогда ещё пуще Бинбаши, и багровые краски на лике его появились. Рот его скривился в усмешке злорадной. "А что если это правда?" - вдруг вопросил владыка степной. Пронзил он взглядом жестоким соратника своего. Акбар же отшатнулся в ужасе великом. И дружба меж ними тут же исчезла в небытие. "Цербер убьёт нас всех....", - в страхе возопил худощавый эмир, "Этот дьявол был создан для уничтожения всех миров. И нашего в том числе! Если ты заключил с ним договор, то знай.... Ты обрекаешь нас всех на гибель! Азис предупреждал отца... А отец предупреждал меня! С Мраком нельзя иметь союзы!". Но договорить Акбару было не суждено. Оборвалась жизнь его долгая и полная кровавых схваток. Выхватил тогда со скоростью тигриной Бинбаши иглу отравленную. С силой великой всадил он иглу прямо в шею эмиру. От боли ужасной вскрикнул заррагенский владыка, и на диван опустилось его тело. "Я не заключал договор с Цербером", - прошептал тогда Бинбаши в ухо эмиру умирающему, "Я и есть Цербер Изначальный. Знай, что скоро и твою державу пожрёт огонь. Огонь и смерть!". Затрясся Акбар умирающий и забился в конвульсиях. Пытался он смерть свою отсрочить. Выл и ревел во всё горло, но яд проникал слишком быстро, и вскоре окончил он дни верховного эмира.
На утро же вышел Бинбаши из шатра с эмиром заррагенским. Поразились тогда подданные Акбара, увидев как владыка их бледен, подобно смерти, и говорит он странно, и головою трясёт, и руками в разны стороны разводит. И глаза их властителя жизнью не сверкали. Странная синева, незнанная доселе, клубилась в зрачках его. "Наш эмир немного перебрал с вином", - с усмешкою злобной Бинбаши вскричал, а после по плечу своего соратника похлопал. Соратник же его ни капли не улыбался. Лицо его было каменным и бледным, а глаза - синие-синие, словно далёкие ночные звёзды. "Я рад, что погостил у своего верного друга", - послышался потом голос странный из уст Акбара, "Теперь же надлежит мне ехать на войну. Но прежде проедем мы через захоронения древние. Те, что у границ Заррагена стоят". "Великий эмир", - раздались в ответ слова военачальников заррагенских, "Но те захоронения прокляты. Что вы желаете сделать?". "Желаю я почтить там память своих предков", - сказал на это верховный эмир, и злобно оглядел он очами своими синими подданных, "Не стану более слушать ваших вопросов. Отныне вы делаете всё, что говорю я. Или будете казнены". Обнялись тогда напоследок хан проклятый с соратником из Заррагены. И отбыл вскоре эмир обратно к землям своим. Как и обещал он, по пути заехали к захоронениям древним. Долго не выходил из подземелий Акбар, и поражались соратники его изменениям резким. Думали они, будто бы Бинбаши подменить сумел их властителя. Слухи распускали, что коварен степной хан и лжив, и что вовсе не друг он для эмирата Заррагенского, а враг страшнейший. "Неужто хан поганый нашего господина околдовал", - слышались всюду шёпоты вельможей Акбаровых, "Что-то неладное случилось с ним. Когда вошёл он в покои ханские, человеком ещё был. А как вышел поутру - так будто бы омертвел он или заклятиям демоническим подвергся". Потом же вышел из гробниц Акбар, на конягу свою взгромоздился и поскакал с воинами своими к границам эмирата.
Как прибыл он в столицу державы своей, не узнали его ни подданные ни наложницы бесчисленные. К наложницам и жёнам он и вовсе не пришёл, а сразу же с войском отправился на юг. Взял подмогу он из столицы из гвардии личной и направился к наргонским землям. В первой же битве сумел он разгромить наголову полчища Зелимхана. Зелимхан послал к Заррагену тридцать тысяч воинов своих. Колесницы были у наргонцев и всадники и даже слоны из джунглей далёких. Но ничего не помогло против сил заррагенских. Видели военачальники наргонские, как сражался в бою сам эмир Акбар. Рубил он врагов своих налево и направо. Пули в него выпускали и стрелы, но ничто не брало распроклятого эмира. Лично докладывали потом военачальники самому Зелимхану. Говорили, что с эмиром Заррагенским что-то неведомое стряслось, и что стал он подобен статуе ледяной. Глазами синими обзавёлся, бледным лицом и уязвимость к оружию утратил. Убить его было нельзя. Тогда решил Зелимхан лично проверить, так ли это или лгут его воеводы, намереваясь поражения свои оправдать. Выехал Зелимхан-шахиншах на битву с Заррагеном. Биться решили у горы Махан, где ранее Цербер проклятый едва воинов своих не высадил. И битва была меж наргонцами и заррагенцами столь страшна, что немногие из мужей славных домой потом возвратились. Больше ста тысяч пало в той сече кровавой. Сразился тогда Зелимхан с Акбаром Худощавым лично. Стреляет в него из пистоля - и не падает эмир распроклятый. Клинком его рубит - и вновь Акбар продолжает сражаться. Решил потом Зелимхан кинжал из-за пазухи вытащить. Ведь кинжал этот был сделан не простыми кузнецами, а самим Азисом Безупречным. И хранилось орудие это в Азисовой комнате дворца императорского. Как чувствовал Зелимхан, что придётся в ход пустить орудие это, и потому взял он его с собой на битву у Махана. Выхватил кинжал драгоценный император наргонский. В миг тогда взвыл Акбар. Едва увидел он орудие Азисово, так сразу же кончились заклятия его, и магия злобная испарилась вся. Вонзил Зелимхан кинжал Азисов прямо в грудь вражине проклятой и поразил её насмерть. Рухнул наземь Акбар Худощавый и тут же пеплом оборотился. Заррагенцы же, завидев убийство вождя их ненасытного, в бегство обратились с воплями дикими. Догоняли их потом наргонские воины и саблями на части рубили. Повезло Зелимхану в тот день, что кинжал он сей славный на бой захватил. Не взял бы он с собою орудие это, не видать ему было бы белого света. Ибо Акбар Худощавый уже не эмиром Заррагенским слыл, а Церберовым отродием, что жаждало смерти невинных. Вот так и кончились дни эмира верховного. Так и пал он смертью ужасной... И не в бою дни свои окончил, а в тереме ханском. Ибо убил его Бинбаши проклятый, а тело магией злобной на ноги поднял.
Но не собирался Бинбаши горевать из-за того, что погибло создание его тёмное. Глядел он теперь на земли Москана. Алчностью великой налились глаза его жуткие. Желал он Москанское царство до тла спалить, а Крашича Николая, государя земель этих, на колени поставить. "Я поставлю Москан на колени. И данником сделаю", - усмехался степной владыка в беседах с самим собою, " Хочу, чтоб Колька Крашич приполз ко мне на коленях и молился мне, аки Богу, о пощаде. Хочу, чтоб башмаки мне вылизывал да так, чтоб чистотой они сияли. Хочу, чтоб царица его ноги мне омывала утром и вечером, а сын родной конюхом прислуживал". И рассмеялся во весь голос хан могучий. Наслаждение великое получал он от сказанных слов. "Настало время, когда Москанское царство.... станет улусом Степной Орды! Я сожгу их города, а жителей обращу в рабов, которые будут строить мне дворцы из обломков собственных селений! Да здравствует Хан Бинбаши! Да здравствует Цербер Изначальный и Возрождённый!". Долго стоял властитель ордынский пред зеркалом в тереме своём и ухмылялся. И не было в этой ухмылке ничего, кроме жажды страданий и смертей грядущих. Ибо не желал он ничего иного, окромя гибели всего, что цветёт и несёт созидание, что творит жизнь и процветание и наполняет эти земли добром.

 

Это продолжение работ из предыдущего поста. Концовка ещё пока не сделана. 

[Саша RFB]

Есть и sci-fi версия моего сеттинга (к слову, она есть уже давно). Выложу несколько хронологий про чудовищный конфликт с Церберумом Изначальным, Сверхразумом ада. Общая история сеттинга насчитывает 20000 лет. 

Хронологии вошли в состав основного ЛОРа.

 

Противостояние Гипербореи и Церберума. 20000 лет назад.

Спойлер

Хронология войны с Церберумом.

Летоисчисление по Гиперборейскому времени
(от рождества императора Тельберта I)

Земное летоисчисление - прим. 18000-19000 лет до н.э.
- - -

3815 г. от Р.Т. - Гражданская война в Гиперборее. Агенты Церберума Изначального разосланы по многим колониям. Провокации и мятежи против императора Беорнинга IV. Массовые подавления восстаний, сотни тысяч погибших мятежников. Отделение нескольких колоний, а затем последующие карательные удары по взбунтовавшимся провинциям. Возвращение бунтарских миров в состав Гиперборейской империи. Гражданская война продолжалась всего шесть стандартных месяцев, но при этом унесла жизни пяти миллионов человек.

3818 г. от Р.Т. - Агенты Церберума Изначального проводят серию диверсий религиозных сооружений Гипербореи на нескольких мирах. Ущерб принесён в десятки миллиардов гиперборейских денариев. Взорван Храм Молний на Митгарде (Земле), планетарной столице Гипербореи. Террористы покончили с собой, опознать их личности так и не удалось. В империи строят предположения о последователях фанатиков с Войны Пяти Колоний.

3819 г. от Р.Т.
-
I половина года - Пограничный конфликт Гипербореи и Доминации Эльф`урр. По ошибке гиперборейский корабль открывает огонь по торговым судам Доминации. Завязывается схватка. Впоследствии оказывается, что кораблём гиперборейцев завладел неизвестный вирус, заставивший системы взбунтоваться. Вирус был вскоре очищен лучшими специалистами кибернетики. Вскоре нашли одного из связистов, покончившего с собой. На его черепе был неизвестный символ. Последующее примирение Доминации и Гипербореи.
-
II половина года - Агенты Церберума из числа фанатичных людей проводят новую серию диверсий, уничтожая военные базы на спутниках нескольких миров. Взорваны атомные боеголовки. Погибших больше тридцати тысяч по всем планетам. Помимо этого было аннигилировано семь экспериментальных кораблей империи, уже готовые быть запущенными в ход. Убытки составили до трёх десятков миллиардов денариев.

3820 г. от Р.Т.
-
Стандартный январь - Неизвестные корабли (флотилии Церберума Изначального) начинают появляться вблизи множества миров. На контакт они не выходят. Адмирал Параккин Саврасов первым пытается связаться с неизвестными пришельцами, но захватчики открывают огонь. Адмирал и вся эскадра уничтожаются вблизи звёздной системы Пса. Последующая атака на пять крупных планет системы Пса и уничтожение всей жизни. Погибших до десяти миллиардов живых существ. Церберум начинает полномасштабную войну.
-
Стандартный февраль - Система Гендеринг атакована флотами Церберума Изначального. Первый, кто узнаёт наименование злобной силы, это Юрий Эрналльцев, доверенный командир боевой гиперборейской группы пси-спецназа. Адмирал Керберит, киборг-флотоводец Церберума, приказывает войскам Гендеринга сдаться. Губернатор системы сдаёт позиции, несмотря на заявления союзников, но после капитуляции флот Церберума открывает огонь и уничтожает планету Гендеринг-прайм атомным оружием. Группа Эрналльцева вынуждена покинуть систему. Вторжение пришельцев продолжается и идёт полным ходом.
-
Стандартный март - Атаки Церберума проходят по сотням звёздных систем. Империя Драсков атакована превосходящими силами врага. Коммуна Таррако под ударом сил зла. Многие другие державы людей также подвергаются ударам. Гиперборейцы обращаются за помощью к инопланетным союзникам. Доминация Эльф`урр высылает меньшую часть флота, ссылаясь на теракты фанатиков внутри державы. Большую часть поддержки оказывают Дракониды и Фаррух. Остальные союзники также стараются помочь человечеству. Бои вспыхивают на тысячах планет. Плюс ко всему активно действуют фанатики Церберума из числа людей и проводят теракты по многим густонаселённым мирам.
-
Стандартный апрель - Осада Капоретто и Леньяно. Адмирал Керберит, полководец Церберума, наносит удар по Капоретто-Прайм. Группа Юрия Эрналльцева направлена на битву. В результате продуманного удара и диверсии флагман адмирала Керберита уничтожается группой Эрналльцева. Большая часть кораблей Церберума Изначального выведена из строя с помощью планетарных орудий. Первая победа Гипербореи при Капоретто. Последующий удар по оккупационным войскам Леньяно. Флотилия адмирала Дьяволотля выбита из Леньяно. Адмирал уничтожен с помощью протонной торпеды. Вторая крупная победа Гипербореи.
-
Стандартный май - Война с Церберумом продолжается. Империя Драсков сумела освободиться от осады и пошла в контрнаступление, разгромив при этом наголову армаду генерал-архидруида Кровоносного. Военачальник Церберума пал в битве. Помимо этого, продолжаются жаркие бои с другими флотами Церберума. Силы становятся равными. Гиперборейцы выигрывают несколько битв. Но в то же время и Церберум проводит атаку и появляется в системе Кастамболус. Последующая битва приводит к выжиганию Кастамболуса, гибели девяти миллиардов людей, но при этом и к победе над флотом Церберума. Ещё один адмирал Церберума Изначального по имени Джокас Потрошитель погибает во время взрыва на флагмане.
-
Стандартный июнь - Вторая осада Капоретто. Генерал-чернокнижник Йорргит Расчленитель использует химическое оружие в планетарной столице системе. Погибших до шести миллиардов. Группа Эрналльцева вместе с флотилией Люциуса Саврасова в срочном порядке летит в систему Капоретто. В результате тяжёлого сражения армада Церберума оказывается разгромленной. Йорргит Расчленитель сбегает с поля брани. В Гиперборее проводится Военсовет, на котором решают найти способ ликвидировать центральный Источник Церберума. Многие склоняются к тому, что Сверхразум Церберума победить попросту невозможно. Союзники из инородных рас предлагают любую помощь в создании сверхгруппы по уничтожению центрального Источника.
-
Стандартный июль - Группа командира Геракла направлена на уничтожение полководца Йорргита Расчленителя. Йорргит закрепляется на планете Замолксис, на которой безжалостно пытает и казнит местное население. Геракл пробирается на корабль Йорргита и в результате тяжёлого боя убивает демона. Церберум лишается полководца и на его кораблях воцаряется хаос. Армада генерала Суворова наносит удар по флотилии Церберума. Битва при Замолксисе выиграна Гиперборейской империей. Геракл получает Почётный Орден Вотена от самого императора. Последующие дни группа Эрналльцева наносит точечные удары по уязвимым местам армии Церберума и приносит Гиперборее ещё несколько побед.
-
Стандартный август - Демон-командующий Церберума по имени Астарот вторгается в систему Диррахиум, уничтожая всё местное население. Церберум призывает на помощь другого демона, Самаэля. Группы Эрналльцева и Геракла направлены на ликвидацию демонов. Самаэлю удаётся уйти, а Астарот не успевает сбежать и попадает в плен. Но впоследствии убийцы Церберума уничтожают Астарота, дабы лишить гиперборейцев ценной информации. К концу месяца командование Гипербореи получает сведения о восстаниях в системе Капоретто. Часть людей добровольно переходит под контроль Церберума.
-
Стандартный сентябрь - Восстание на Капоретто разрастается. На подавление направляют группы лучшего генерала Энвера Чёрного, славящегося жестокостью к врагам. Энвер Чёрный и его армия уничтожают до сотни тысяч мирных жителей. Многие военачальники не одабривают поступков соратника и поговаривают о трибунале. Но император Беорнинг напротив, решает наградить Энвера за победы над повстанцами. Впоследствии, Энвер становится главой оперативных групп Гипербореи по выявлению провокаторов. Генерал проводит серии карательных операций на многих планетах империи и безжалостно уничтожает пособников Церберума. Флоты самого Церберума тем временем продолжают появляться на пограничных мирах державы.
-
Стандартный октябрь - Церберум создаёт нового полководца, леди-генерала Вест. Ведьма в свою очередь создаёт Орден Сестёр Мрака, в котором служат искусственно сотворённые женщины-гомункулы. Леди Вест начинает массовое похищение людей со множества планет для лабораторных опытов. Группа Геракла по приказу командования выслеживает позиции Леди Вест и её армии. Когда флот Гипербореи прилетает в назначенную систему, армада Вест попросту исчезает. Оказалось, что ведьма использвоала колдовство Иллюзии, создав в космическом пространстве проекции флота. Настоящий флот Вест уже направлен в систему Зарид. Тогда на перехват армады ведьмы направляется группа Эрналльцева. Агент Иилфан уничтожает ведьму и её корабль с помощью дрона-подрывника. Новая победа Гипербореи при Зариде-Прайм. Сёстры Мрака и их приспешницы погибают вместе с колдуньей.
-
Стандартные ноябрь и декабрь - Война с Церберумом продолжается. Агенты Энвера задавливают мятежные организации, служащие захватчикам. Гиперборея проводит серию операций по уничтожению лабораторных комплексов Церберума, в которых содержались подопытные. Подопытных ликвидируют по личному приказу императора, ввиду их опасного и непредсказуемого поведения. В штабе Эрналльцева заговаривают об опытах с живыми мертвецами, но данные эксперименты так и не были доказаны. Церберум всё ещё пытается нападать, но союзники людей отбивают атаки. К концу 3820 года, Военсовет Митгарда заявляет о переломном моменте войны. Император Беорнинг утверждает, что война с Церберумом близка к завершению, но многие друзья правителя считают это опрометчивым. Никто так и не выяснил причины вторжения Церберума Изначального, сведений о руководителях сверхразума так же не имеется.

3821 г. от Р.Т.
-
Стандартный январь - Новая армада Церберума, прозванная "Гадесом", прорывает оборону десятка миров Гипербореи. Внезапная атака на Марс, планету, слишком близкую к столице Гиперборейской державы. Атака отбита, но начинается паника в центральных мирах державы. Армада "Гадес" объединяется со второй армадой "Червивый Язык" и начинает массированное наступление. Военсовет встревожен ухудшающимся положением. Флотилия "Червивый Язык" появляется вблизи Афродиты, второй планеты Солнечной Системы. Битва проходит удачно, и корабли Церберума уничтожаются новейшими судами Гипербореи. Однако армада "Гадес" в то же самое время уничтожает жизнь на планете Кистваал. Местное население погибает от вирусного оружия. Погибших во время новых атак - больше десяти миллиардов.
-
Стандартный февраль - Адмирал Люциус Саврасов и герои спецгрупп объединяются. Флотилия "Гадес" во главе с адмиралом Зиланзотлем прорывается в систему Аир. Проходит тяжелейшая битва. Группы Эрналльцева и Геракла уничтожают флагман Зиланзотля. Армада "Гадес" разгромлена, но при этом уничтожено почти больше половины кораблей Саврасова. Погибших в битве гиперборейцев - до двух миллионов людей. Система Аир полностью вычищена от сил Церберума. Вскоре Церберум Изначальный направляет корабли в систему Гульстот, но армаду останавливает союзный флот инородцев, дружественных Гиперборее. Император Беорнинг заговаривает об исследованиях технологий вымерших рас и улучшении флотов. Военсовет активно поддерживает стремления самодержца в обновлении армии.
-
Стандартный март - Слухи об экспериментах подтверждаются. Найдена целая лаборатория Церберума с большим количеством живых мертвецов на планете Трамонто. По приказу Энвера Чёрного монстрические создания уничтожаются "очищающим огнём". Огнемёты признаны лучшим оружием против орд зомби. Вскоре после очищения Трамонто возникают сигналы тревоги на планете Карбонарр. Агенты Церберума применяют секретное оружие, заставляющее трупы подниматься на ноги и убивать врагов. Группы Эрналльцева и Геракла направлены на зачистку Карбонарра. Спасает планету только полное выжигание с орбиты. Зомби-угроза уничтожена ценой потери целой колонии.
-
Стандартный апрель - Церберум Изначальный лично пытается нанести удар по Гиперборее. На этот раз сам Источник выходит на битву. Большая армада Церберума уничтожает планету Норта с помощью "Облитератора", тайного орудия. Группа Геракла пытается помешать врагам, но оказывается в окружении. Геракл взрывает корабль с "Облитератором" и погибает. Впоследствии его по мистической причине находят блуждающим в открытом космосе, а рядом с ним возникает загадочный клинок, явный артефакт из древнейших времён. Вскоре после этого армия Церберума атакует Наргон, пытаясь захватить ещё один артефакт, известный под именем Источник Атауальп, но это ему не удаётся. На Наргоне находится группа Эрналльцева в полном боевом составе. Драконидские командиры спасают людей и уничтожают флотилию Церберума на орбите. Но спустя считанные часы, появляется новая сила - Эксельсиор Безупречный. Загадочный колдун размещает утгардские боеголовки на множестве атакованных миров Гипербореи и взрывает планеты вместе с кораблями Церберума. Источник Церберума погибает. Армия Изначалья полностью уничтожена. Но при этом погибают триллионы людей, и Гиперборейская империя оказывается на грани краха. Человечество на грани вымирания. Эксельсиор Безупречный празднует победу....
-
Стандартный май - Конец Войны с Церберумом Изначальным. Полная победа Эксельсиора Безупречного и его новой организации сверхсуществ. Начало Безупречной войны.

 

Противостояние Империи Фаррух и Церберума.

Спойлер

Война с Церберумом с точки зрения расы Фаррух.

Все знают, что раса Фаррух с древнейших времён помогала человечеству в борьбе против тёмных вторжений. В XXVI столетии империя Фаррух является одной из главных союзниц Ордена и Коалиции. Но так было и во времена незапамятная. 20000 лет назад Церберум Изначальный с огромными флотилиями совершил своё вторжение в галактику, населённую различными существами. Цивилизация людей, носившая тогда имя Гиперборея, сумела противостоять врагу, а затем не без помощи Азиса Эксельсиора полностью выбить зло из галактики. Однако и Фаррух сыграли свою немало важную роль в сражениях с Церберумом. Ведь флотилия Мрака Извечного обрушилась не только на главную галактику, а и на ту, в которую обитали сами Фаррух. В те времена они ещё не были единой державой, а представляли собой расколотое на две части государство. И вот как раз перед вторжением Церберума, одно из государств Фаррух приняло тёмную сторону.

Краткая хронология расскажет о тех тяжелейших днях для великой державы.

Летоисчисление по Гиперборейскому времени
(от рождества императора Тельберта I)

Земное летоисчисление - прим. 18000-19000 лет до н.э.

3814 от Р.Т.
Империя Фаррух мирно сосуществует со Сверхимперия Цзя в собственной карликовой галактике. Император Фаррух Син Кун Лунг старается поддерживать дружественные отношения с могущественным соседом. Ведь в обеих державах обитают одни и те же существа, включая и подданных коскари, людей и тигросов. В Цзя же правит Совет Куа`Ся, состоящий из надменных и деспотичных магов-аристократов. Их верховным лидером является Хиндакаш Мудрый. Однако к концу года на столичной планете Цзя вспыхивает мятеж генерала от инфантерии Айнара. Айнар берёт власть в свои руки и свергает Совет Куа`Ся. Он объявляет в Сверхимперии абсолютную монархию и становится её императором. Син Кун Лунг осуждает политику деспота по отношению к собственному населению. Айнар ненавидит подданных людей и создаёт для них по всем звёздных системам специальные гетто. Это вызывает бурное недовольство среди людского населения империя Фаррух.

3815 от Р.Т. - 3819 от Р.Т.
Гражданская война в Цзя.
В Сверхимперии Цзя проходят массовые восстания людей и коскари. Тигросы же поддерживают новых правителей. Мятежники собирают огромные войска и наносят ряд поражений армиям Айнара. В миг оказываются захваченными сотни планет и звёздных систем. Повстанцы создают свою организацию, получившую название Дао`Во, в переводе означающую как "Несущие Путь". Более трёх лет в Сверхимперии идёт опустошительная гражданская война. Империя Фаррух не решается поддержать ни одну из действующих сторон. Син Кун Лунг считает вмешательство опасным для собственной державы. Бои же вспыхивают почти по всем территориям Цзя, включая даже и астероидные кольца. Дао`Во удаётся расколоть Цзя на две части, одна из которых контролируется повстанцами, другая же остаётся за правительством. Однако уже к 3817 году в Цзя возникает новая сила, называющая себя Адхарма. Эта организация исповедует неизвестную религию, носящую название Сибадианство (Вера в Извечную Тьму). Армия Адхармы отбивает у Айнара три звёздных системы и устанавливает там своё правление. Население насильственно обращается в новую веру. Айнар обращается к императору Син Кун Лунгу, прося его о помощи и поддержке. Айнар утверждает, что не в состоянии справиться с двумя угрозами сразу. Син Кун Лунг отказывает ему. Адхарма тем временем продолжает наступление и к 3818 году захватывает половину территорий Дао`Во. Повстанцы принимают решение временно объединиться с Айнаром против Сибадианцев. В результате нескольких сражений армия Адхармы оказывается разгромленной. В космосе терпит поражение основной флот Сибадианцев, на котором и летели его военачальники. Айнар и Дао`Во начинают наступление на планеты Адхармы. Последователи неизвестной тёмной религии терпят поражения за поражением. Вскоре уже ближе к началу 3819 года в войну официально вступает Империя Фаррух. Флотилии Син Кун Лунга обрушиваются на последние оплоты Адхармы и помогают силам Цзя уничтожить таинственных мракопоклонников. По призыву императора Син Кун Лунга Айнар и Дао`Во заключают перемирие и между собой. Адхарма полностью уничтожена. Но к концу 3819 года Айнар погибает от рук неизвестных убийц в собственном дворце. Тут же возникает новая угроза гражданской войны за власть в Сверхимперии Цзя. Советники же призывают Империю Фаррух установить в землях Цзя порядок. К началу 3820 года Империя Фаррух получает полный контроль над Цзя и всеми звёздными системами. Таким образом происходит объединение Фаррух по всей их карликовой галактике.

3820 от Р.Т. - 3821 от Р.Т.
Император Син Кун Лунг получает от союзников из Гиперборейской империи сведения о вторжении целых армад неизвестных существ. Впоследствии, он узнаёт, что пришельцы именуют себя Церберумом Изначальным и намереваются уничтожить всё население основной галактики. Велогарские вожди сообщают Син Кун Лунгу, что были нанесены множественные удары по их подконтрольным регионам. Гиперборейская империя и другие её союзники оказываются не способными сдержать столь многочисленные флоты и пропускают армады Церберума почти до самого центра галактики. Син Кун Лунг повелевает создать Отряды Поддержки из числа подданных и тут же направляет их в Гиперборею. Фаррух, коскари и тигросы тысячами летят в горячие точки галактики для оказания помощи силам сопротивления. С помощью Фаррух людям удаётся остановить несколько флотилий Церберума. Однако к началу (ст. январю) 3821 года одна из армад Церберума, получившая название "Ороки-сан", вторгается в карликовую галактику Фаррух. Первый удар приходится на звёздную систему Ци Понг. Губернатор системы организовывает достойную оборону захватчикам, но его силы не справляются с наступающими войсками вторжения. Основная планета Ци Понг захватывается армией Церберума. Проводится орбитальный обстрел центрального Города Пагод. Губернатор и всё местное правительство погибают в огне. Син Кун Лунг созывает Военный Совет, на котором принимается решение о полной мобилизации в Империи. Армии фаррух, коскари и тигросов направлены в систему Ци Понг для уничтожения флота "Ороки-сан". Командир правительственных войск, Мин Кун Лунг, сын императора, заманивает флотилию Церберума в ловушку у астероидных колец, а затем наносит ядерный удар по флагману армады. Таким образом "Ороки-сан" оказываются в капкане и полностью уничтожается. Император призывает все силы Фаррух немедленно восстановить разрушенные города на Ци Понг. Но на следующий же месяц после разгрома пришельцев, в карликовую галактику Фаррух вторгается новая армада Церберума, получившая название "Ракшаса". Сын императора, Мин Кун Лунг отправляется с армией в систему Чжэнг на помощь местному губернатору. Но флот Фаррух не успевает спасти систему. "Ракшаса" обстреливает основную планету Чжэнг из орбитальных орудий. Производится настолько сильный обстрел, что кора планеты не выдерживает и происходит коллапс. Серия разрушительных катаклизмов полностью опустошает Чжэнг. Затем же производится удар по спутнику планеты. Луна обрушивается на Чжэнг и окончательно дестабилизирует его кору. Магма вырывается на свободу, стремительно превращая планету в вулканический огненный мир. Силы Фаррух прибывают слишком поздно, когда уже "Ракшаса" направлена на покорение следующей системы. Вскоре послан сигнал тревоги со звёздной системы Дзен. Флотилия Церберума появляется на орбите основной планеты Дзен и наводит орудия на крупные города. В самый последний момент армаде Мин Кун Лунга удаётся предотвратить новую катастрофу. Флагманский челнок принца Фаррух "Аннахатта" наносит протонный удар по командирскому крейсеру Церберума. Командующий "Ракшасы" мигом погибает вместе с тысячами демонических воинов. После победы принц отправляется в столицу Фаррух для доклада об успешной операции. Император Син Кун Лунг не спешит праздновать викторию, так как считает, что пока Церберум полностью не изгнан из населённых галактик, спокойствию не бывать. Спустя месяц после уничтожения двух флотилий Церберума, появляется новая армада Мрака, получившая название "Искуситель". Армада проникает в звёздную систему Цай-Пэй, на основных планетах которой содержатся крупнейшие плантации Империи. Но остановить врагов удаётся губернатору Ляо Шонг, которая применяет против Церберума заклятья Отделения. Псионики Фаррух во главе с Ляо Шонг, благодаря усиленным медитациям, отделяются от физических тел и проникает на корабли наступающей армады "Искуситель". Ляо Шонг взрывает реакторы судов Церберума, благодаря пси-импульсу, и при этом находясь вне собственного тела. После этого псионики возвращаются обратно на центральную планету Цай-Пэй. Армии "Искусителя" полностью разгромлены и аннигилированы. Более Церберум уже не предпринимает атак на владения Фаррух. Ближе к середине 3821 года до императора Син Кун Лунга доходят сведения о полной победе Гипербореи и её союзников над Церберумом Изначальным. Основной источник сверхразума Мрака уничтожен на планете Наргон. Син Кун Лунг объявляет дни великих празднеств по всей Империи Фаррух.

3822 от Р.Т. - Император Син Кун Лунг объявляет Империю Фаррух единым государством. Остатки былой раздробленности навечно отправляются в прошлое. Карликовая галактика Фаррух объединяется под единым знаменем. Нет уже более разделений на Цзя и Фаррух. С тех пор никаких межнациональных или межрасовых конфликтов на территории Империи не происходит. Все живущие расы сосуществуют в мире и согласии. К концу 3822 года император Син Кун Лунг умирает и трон достаётся его сыну, Мин Кун Лунгу. Мин Кун Лунг продолжает следовать наставлениям и поучениям отца в плане руководства государством.

Сообщение отредактировал Саша RFB: 08 сентября 2019 - 22:31

[Саша RFB]

Сумеречный Восход. Герои Прошлого. 

Часть 7.

Произведение потихоньку делается. Но до концовки пока ещё не близко.

Спойлер

Сумеречный Восход. Герои прошлого.

Что же до героев наших.... Вернёмся снова мы в Москан к Симеону и возлюбленной его Файдулле. Выслушав государя своего о Цербере и Азисе, решили они вернуться в терема, что отданы были правителем им как временные жилища. Терема то были не деревянные, как на севере Чопорийска, а из камня сотворены. И колонны и статуи и росписи разные украшали их со всех сторон. Вновь поразился тогда Симеон чудесам строительным, что в Москане творились. Правда радость его недолгой была, ибо узнал он, что жить предстоит отдельно от Файдуллы. Ибо стал он на государевой службе в гвардии, в офицерах засел. Файдулла же служила в полиции тайной, и никак не могла пересечься с воителем. Загрустил тогда наш Симеон, и омрачились очи его печалью. Старался не показывать он грусти своей на парадах государевых, но возвращаясь обратно в покои свои, едва ли не плакал наш богатырь. Сердце его колотилось бешено, словно колесница наргонская, и жаждало возлюбленную увидеть. Да не можно было. Зато якшался наш витязь северный с великими воинами. Встретились ему сыновья и дочери государя Москанского. Сыновья в мундирах зеленённых и дочери царские в платьях с кружевами да в шляпах высоких. Встретился ему и доблестный принц Андрей, что вторым после Варфоломея считался. Назначил его Варфоломей с государева дозволенья генералом армии. И возглавил Андрей Крашич половину воинства Москанского. Гусарами руководил отважно, кавалерами и панцерниками стальными. Сам Андрей ни разу в жизни своей мундиры не примерял. Всегда в доспехе панцерничьем ходил, да с саблей на боку. Не любил он ни пушки ни ружья ни всякое подобное чудо, что о продвижении в науке вещало. И в этом похожи стали Симеон с принцем москанским. Правда и грех имел Андрей великий. Любил пьянствовать часто в кабаках, да лица негодникам разбивать. Однако пьянствовал лишь по вечеру, а утром не смел и капли в уста сахарные залить.
Встречи желал Симеон с возлюбленной своей. Но никому из собратьев своих так и не поведал о чувствах великих. В себе предпочёл держать он мысли о Файдулле дорогой. Так бы и продолжалось молчание это, если бы царь-государь Москанский не повелел парад затеять на площадях столичных. Знал он, что на юге и востоке от страны его войны ведутся. Заррагена с Наргоном в противостоянии кровавом зависли. И никто уж не знал, кто верх там одержит. То Зелимхан, Азисов поклонник, поражения заррагенцам наносил, то заррагенцы ответные удары свершали и опрокидывали корпуса Наргонские. Бинбаши же, хан степной, отчего-то перестал соседям своим подмогу слать. Докладывали царю Москана, что владыка Ушкуй-гамбры созвал к себе наёмников разных, и воинство великое готовил. Опасались все, что придёт Орда в земли Москанские и крушить всё подряд начнёт. Вот и велел тогда Николай Крашич парады солдатушек своих устраивать, дабы показать всем окаянным, что Москан не дрогнет пред бедствием наступающим. Прибыли в столицу тогда военачальники разные, что славились доблестью на державу всю. Прискакал на жеребце вороном Краев-Скирос, отважный козацкий муж и гетман Блажковский. В столицу приехал не один, а с пятью тысячами молодцев козацких. Высок был Краев-Скирос и мускулит. Сноровкой могучей и силушкой богатырской славен. Прибыл вместе с ним и Зарецкий Рогволд Павлович. Сыном он приходился купцу Зарецкому, но сумел пробиться в войске до генерала конников. На западе помогал он в своё время Гераклианской империи с мятежниками бороться. Теперь же прибыл и в столицу, дабы в параде принять участие, и на царя родного, Николая, поглядеть. Ходили и слухи, что влюблён был Зарецкий в одну из царевен Москанских. Но Николай, как слышалось, не дозволял дочери своей с купеческим сыном видеться, ибо знал, что Рогволд Петрович буйным нравом славен и сквернословием увлечён. Парад было велено устроить на следующее же утро после прибытия великих воинов. Симеон же командовал ротой гвардейцев могучих. Облачились они в мундиры пышные, да треуголки с перьями. Неловко чувствовал себя северянин в одеяниях этих странных. Но государева гнева страшился, и потому приказы царские беспрекословно исполнял. Как начались показы воинов Москанских, так повываливали толпы народу на улицы, дабы подивиться солдатушкам-ребятушкам бравым. И столько людей на улицах было, что и не сосчитать до года следующего. Все слыхали о Бинбаши-хане, что злодеяния в Орде творил. И видели люди в воинах Москанских защитников славных, тех, кто хану проклятому отпор хороший даст и опрокинет империю его злую.
Однако несчастие тогда великое случилось. И никто подумать не мог, что столь радостный день для отечества, кошмарным станет для государя самого. Ехал вместе со спутниками своими вельможными Варфоломей, доблестный маршал и первый воин самодержца. Восседал он на коне лихом, да с гривой позолоченной. Облачился маршал наш в кирасу стальную, поножи крепкие и наручи златые. На главе его шлем с перьями павлиньими зиял, что в небо устремлялись и на ветру развевались. С палицей могучей ехал Варфоломей. Стар он был уже, но всё ещё силён, как богатырь. Глядел он взором своим отважным по улицам Москанским. Хлопали ему в ладоши люди и ликовали. Ликовали от того, что богатырь сей жив ещё и за царя с отчизной жизнь готов отдать. Ехал он на жеребце своём и радостям предавался. Проскакал богатырь наш москанский до ворот громадных, что установлены были ещё после Азисовых войн. Проехал через арку великую, да на другой стороне оказался. Едет и едет себе, палицей размахивая. И вот глядит он на крышу одного из домов купеческих. Смотрит он очами своими храбрыми, да видит как по крыше козочка чёрная прохаживается. Топ-топ... Топ-топ... Копытами стучит да стучит окаянная. Поразился Варфоломей тогда. Думал он, кто же козочку эту на крышу-то отправил, неужто глупец какой поиграться со зверьём решил. А козочка-то эта непростая оказалась. Глянула она ему прямо в очи молодецкие. Да так глянула, что свет алый пошёл из глаз её дьявольских. Будто бы адский властитель сам глянул на маршала нашего в тот день. Застучало тогда бешено сердечко у Варфоломея да едва из груди не вырвалось. Потерял он силы резко, и тут же с коня опрокинулся. Рухнул он на мостовую, да так расшибся, что кости во многих местах переломил. Подбежал тогда к маршалу бедному Симеон. Благо, Симеон наш богатырь неподалёку с гвардейцами шёл, и вовремя заметил он, как маршал с коня летит. "Ваше благородие", - слышались слова северянина по улице всей, "Ваше благородие... Что с вами?". Сбежались тут же воины все москанские. А радость, что в толпе царила, тут же и канула в лету. Продолжали воины опрашивать маршала павшего. Кричали знахарей и лекарей, дабы явились они поскорее и увезли на носилках беднягу. А Варфоломей наш всё твердил и твердил, "Коза проклятая. Коза проклятая. С крыши смотрит". "Где же коза?" - вопросил тогда Симеон, почуяв холодок внутри души своей."Я не вижу её". "На крыше она, на крыше", - отвечал маршал искалеченный, "Она так смотрела на меня.... Я давно не видывал такой злобы и ярости. Слишком давно". Рукой он слегка показал на место, где козочку видел. Глянул туда Симеон и увидел, что пустая крыша и нет на ней ничего и никого. Думал он в тот миг, что от удара сильного рассудок помутился у маршала храброго.
Ужас великий нахлынул на Николая Крашича, когда услышал он, что рухнул с коня его верный маршал и множество повреждений получил. И ещё больший ужас нахлынул на него, когда сказали ему о словах Варфоломеевых. Отвезли старого военачальника в поместье его и поместили под присмотр лекарей и знахарей. Лежал Варфоломей в постели своей, да всё бредил и бредил. Козы ему дьявольские всюду мерещились. Пришли тогда Николай и сыновья его с Симеоном к маршалу на следующий же день. Поговорили они со знахарями и лекарями, но неутешительными были прогнозы их. Молвили они, что костей переломалось много, и что слишком стар Варфоломей для заживления. А ещё говорили и про рассудок потерянный. Что ни спроси маршала храброго, так всё ему козы мерещались адские. Поговорить много раз пытался Симеон с военачальником москанским, но безуспешны были эти попытки, ибо храбрый Варфоломей вне себя был, лежал на кровати своей, в потолок глядел и бредил об адских созданиях. К вечеру того же дня пришла навестить маршала и Файдулла. Сердце Симеона вспыхнуло тогда пламенем любовным. Но признаваться в чувствах своих он сперва не решился. Ведь не должно было о подобном заговаривать в доме у умирающего воителя. Вышли они потом на улицу просторную. Не стал ничего говорить Симеон. Обнял он Файдуллу с силой великой и поцелуем страстным одарил. И видел поцелуй этот государь наш Москанский, ибо прохаживался он в одиночестве по той же улице. Но ничего не сказал он влюблённым двоим. Знал он, что чувства светлые хоть ненадолго могут Цербера отогнать, ибо враг этот уже навис над миром целым и строил козни всевозможные. Варфоломей же так и продолжал бредить, да о козах дьявольских глаголить на весь свет. Две седмицы уже прошло, но улучшения так и не случалось. Лежал он в кровати целыми дня с костьми поломанными, да в потолок таращился очами испуганными. Лекари и знахари окружали его со всех сторон и успокивали его то пениями то маслами, а то и заклятиями древними. Говорили потом они царю Москанскому в покоях его. "Государь, можешь казнить нас сразу, но добрых предзнаменований нет у нас", - кланялись они Николаю Крашичу и вести скорбные несли, "Рассудка лишился маршал твой храбрый. Хуже становится положение его. То ранее он хотя бы сам пищу принимал. Ныне же кричит он на весь дом про Цербера зловещего. Вопли его ужасные не стихают. Порою дёрнется он и так костями двинет, что переломы его расширяться начинают. Нужно тебе нового полководца для страны искать. Более не сможет он в строй вернуться". Прогонял тогда с криками яростными лекарей Николай. Однажды даже жезлом своим одного из знахарей огрел, дабы не слушать его тяжкие речи. После гнева великого, государь наш к Азису обращался. Стоял на коленях ночами тёмными и призывал колдуна могучего. Но не являлся Азис на зов Николаев. Не приходил на помощь к Варфоломею и не спасал его от смерти мучительной.
Ещё спустя седмицу преставился отважный Варфоломей. Мало кто знает, как именно он в мир иной ушёл. В день перед смертью своей окончились крики и вопли его. Подумали уж было лекари, что здоровье к маршалу вернулось. Лежал он на кровати своей в молчании полном. Пищу начал принимать он собственноручно и отдельными словами отвечать на вопросы знахарские. Вот только ближе к вечеру лежал он как и прежде в покоях своих. Тихо повелел он знахарей и лекарей оставить его. Вышли тогда они из комнаты в прихожую, да не все. Один из лекарей этих остался в покоях Варфоломеевых. Поразился тогда маршал, что не слушает его эскулап упрямый. "Тебе же я велел уйти", - заговорил еле-слышно воитель москанский, "Отчего не оставишь меня?". Обернулся тогда эскулап ликом своим к маршалу. И тут-то и видит полководец москанский, что очи у лекаря этого алым пламенем горят. Взгляд такой же как у козочки той, что видел он на улицах городских во время парада воинов государевых. Злобный-презлобный.... Отшатнулся от лекаря Варфоломей. Затрясся он и задрожал, и холод великий его тело могучее пронзил. "Знай, что этому царству конец", - послышался голос зловещий из уст знахаря колдовского, "Ибо я возвращаюсь". В миг вернулся рассудок тогда к Варфоломею. Знал он, что эскулапа чёрного зарубить бы надо. Глянул он на клинок, висевший на стене деревянной над самой кроватью больничной. Быстро схватил он меч заострённый да бросил в волшебника злобного. Но клинок эскулапа и не достиг, а в пыль оборотился, не долетев до цели заветной. "Пусть ты и убил меня, но Москан не дрогнет перед тобою, Цербер", - грозно заговорил тогда Варфоломей, осознавая с великим ужасом, что кончились дни его земные. "Тебя остановят". "Москан?" - расхохотался в ответ эскулап зловещий, "Что есть Москан? Лишь маленькое царство... Которое я сокрушу одним махом. Потом падут и остальные державы этого мирка. А затем всё вокруг станет мною. Мною единым. Ты напрасно полагал, что Цербер изгнан. Вы все заблуждались... Как же вы заблуждались, глупцы". И мгновения не прошло, как лекарь колдовской возник перед ликом Варфоломеевым. Вынул он руку свою зловещую и запустил в тело маршала москанского. После злодеяния своего, растворился в воздухе чародей проклятый, словно того и не было никогда. Сбежались потом остальные эскулапы и знахари. Увидели они, что лежит Варфоломей бездыханным на ложе своём. Руки же его на груди скрестились, а очи открылись и закатились от ужаса неизвестного. "Немедля царю доложите" - крикнул тогда лекарский начальник своим подручным, "Маршал великой державы скончался".
Следующие дни были для Москана навеки очернены. Скорбь великая воцарилась во всей страни. Объявил тогда Николай, государь могучий, по всей державе траур. Траур тот продолжался целую седмицу. Семь дней горевало царство великое по маршалу ушедшему. Хоронили Варфоломея в саркофаге позолоченном. Священники же из Церкви Экхартовой вознамерились к лику святых причислить ушедшего мужа. Крашич же дал дозволенье на дело благое. Ибо маршал преставившийся за отчизну горой стоял. Сражался он бок о бок с Николаем-царём множество лет. Столько годов были они вместе, как братья. Никогда ещё не расставались они надолго. И вот в день тот пречёрный осознал Николай-самодержец утрату невосполнимую. Понял он, что не увидит он более Варфоломея в мире живых. Подошёл он тогда к саркофагу позолоченному. Положил длань свою на лоб Варфоломея ушедшего. "Мы обязательно встретимся, брат мой", - слышались слова государевы, скорбью наполненные, "Не в этом мире. И не на этой земле. Но встретимся. Снова выпьем в таверне с друзьями весёлыми. Снова вспомним подвиги наши славные. Вспомним, как Цербера проклятого бивали у Наргонских стен. Как с Империей Безупречной сражались. Как с героями нашими Гиперборейскими пировали. Знай, брат мой... Наша встреча не за горами. И снова как прежде выпьем мы вина добротного. Чокнемся с тобою кубками, да песни про витязей славных споём. Знай, брат мой... Всё это будет. Не на этой земле будет. И не в этом мире. Но будет. Ибо братом ты мне был всегда и всюду. До последнего меч в длани своей держал. Навечно останешься ты героем страны Москанской". Залился тогда слезами горестными Николай-самодержец. Да так залился, что слёзы реками понеслись из очей его. Не мог он смотреть более на тело друга умершего. Рухнул он без сознания от горя великого. Отнесли Николая лекари в покои его, и оставили в уединении. Плакали в тот день многие мужи и девы москанские. Симеон же успел немало прознать про Варфоломея храброго. Не выдержал он и зарыдал он слезами горькими. И Файдулла рыдала от горести необъятной. Не могла она сдерживаться и голову свою низко прекрасную опустила низко-низко, дабы не видеть героя умершего, что столько лет жизни своей добро творил и родину великую защищал. Плакали и военачальники храбрые, что Москану служили верой и правдой. Столько лет они знали Варфоломея. Многие из воевод этих под началом Москанского маршала служили. Называли их недаром "Птенцами Варфоломеевыми". Не могли они сдержать столь горькую утрату. Не могли слёзы они преодолеть свои. Вот что случилось тогда в царстве Москанском. Вот какое горе держава познала... Да такое великое, что не случалось такого горя в Москане множество лет.
Зелимхан же Наргонский прослышал о трауре по Варфоломею и прислал царю Москана дары свои. Соболезнования великие принёс он двору государеву. Слышал он и историю про козу демоническую, что являлась Варфоломею пред смертью его. Сразу же вспомнил Наргонский шахиншах про то, что творил Бинбаши в Орде Степной. Вспомнил и про то, как эмира Заррагенского прикончил. И про то, как бивал он эмира этого любым оружием, и не падал тот замертво. А лишь Азисовым клинком поразил он создание злобное. Собрал тогда император Наргонский совет великий в столице своей, Бекре-городе. Говорил он военачальникам своим и беклербекам про зло, зарождающееся в Ушкуй-гамбре. Молвил про Бинбаши-хана и про злодеяния его. Многие из беклербеков, что сидели в зале советов, знали лично и Азиса самого. Утверждали эти почтенные мужи, что Бинбаши может быть вовсе не человеком даже, а Цербером воплощённым. "Отчего же у вас такие мысли?" - вопрошал тогда Зелимхан, "Почему полагаете, что хан степной - не из людского племени вышел?". "А ты вспомни, величайший, про то, что творилось перед первым вторжением Цербера", - говорили старики императору своему, "Вспомни про то, как раздоры начинались. Ещё Азис Безупречный предупреждал нас всех. Говорил он, что Цербера победить непросто. Что воскреснуть он способен. Он лично видел его и сражался с этим дьяволом. Знал он, что Цербер на части способен раскалываться. И каждая частичка его смерть нести может. Вот и в Бинбаши частичка эта и проявилась". "Тогда должно нам эту частичку уничтожить", - отвечал император подданным своим, "Есть у меня соратники и в Орде Степной. Барадуй-нойон. Ныне он хоть и при Бинбаши служит, но со мною ведёт переписку и рассказывает он, что с ханом его не то творится. Говорит он, что не хочет более Бинбаши служить, ибо видит, что Бинбаши - не человек, а зверь космический. Ведёт себя хан Степной совсем по-иному. Поначалу думал я, что Барадуй столь злобу сильную на Бинбаши затаил, что к демонам его прировнял. Но сейчас чувствую я, что правду он говорил мне. Правду такую, какую и вы мне сказали сегодня". "Тогда следует нам Барадуя задействовать", - проговорили мужи наргонские, "Он ведь против хана своего стоит. Мы почти взяли Заррагену. Стоит нам часть воинства нашего к Ушкуй-гамбре направить. Пока не поздно стало. И Барадуй нам может пригодиться как союзник". Подумал немало Зелимхан над словами стариков-советников и своими собственными. Подумал он, поразмыслил и к выводу достойному пришёл. Кивнул он головой мужам своим и решение принял. "Тогда часть воинства пускай в Орду направится", - сказал правитель Наргонский в окончании совета, "Не будем медлить. Если правда в том, что Цербер возрождается, то должно нам остановить его в начале самом. Ибо если он разростётся и расширится, не видать нам тогда свободы. В войну он хочет мир наш ввергнуть, поссорить все царства вокруг". Закивали головами старые мужи наргонские, и одобряли они мнение правителя своего. Решение достойное тот принял.
Следующим же утром после совета пройдённого велел Зелимхан военачальнику своему Хосану-паше силы великие собрать для вторжения в земли Ордынские. Склонился Хосан-паша пред волей государя своего и тотчас же воинство готовить принялся. Зарраген же был почти взят наргонскими силами, и эмиры его желали перемирия. Теперь же надлежало с Ордою сразиться, да хана проклятого к ответу призвать. Выяснить должно было, правду ли глаголят слухи, что Цербер проклятый в Бинбаши вселился и дёргает за верёвки его, крамолу пускать заставляет и войны развязывать по миру всему.

Сообщение отредактировал Саша RFB: 24 сентября 2019 - 01:57

[Саша RFB]

Вас понял. Подобное буду теперь в Дневники. А тут продолжаю публиковать "Сумеречный Восход", который я имел честь завершить полностью.

 

Сумеречный Восход. Карабухов

Часть 7.

Спойлер

Сумеречный Восход. Карабухов.

Ох... Сколько ни рассказывай, сколько ни вспоминай, а к концовке заветной всё равно подходится придётся. Вот и мы с вами уж много словес замолвили за героев наших. Настало же время окончить историю нашу о войне великой с ханом Бинбаши. Не буду я расписывать на сотни страниц про вторжение страшное. Буду лишь итоги подводить, да лишь о главном слово молвить. Одно скажу.... Страшные времена тогда настали для Москанской земли. Едва потерял государь Крашич, друга своего бесценного Варфоломея, как вторглись полчища ханские в земли Черемухинска. Посадник местный, Дмитрий-пьянчужник, не успел за подмогой послать. Беда нахлынула на волость его несчастную. Не было у Дмитрия нашего воинства достойного. Как узнал, что ордынцы идут в числе большом, так и возопил он в сердце своём и задрожал. Прошло воинство Чугудай-полководца и ханского убивца по многим деревням и сёлам. Всё посжигали они на своём пути. Жителей местных, кого в рабство угнали, а кого и вовсе в реке затопили. Дмитрий наш войско из стрельцов пограничных послал. Но разбиты были стрельцы у реки Завошь. Пал и воевода их храбрый и все начальные люди. Чугудай же-разбойник приказал стрельцов пленных схватить и из луков перестрелять. Глядел он на пленников бедных и ухмылялся от тёмного злорадства. "Так-то вы, стрельцы, из ружей-то ваших и залпу не дали", - хохотал во весь голос Чугудай, "Теперь же знакомьтесь с луками нашими". Выставили ордынцы стрельцов в шеренгу большую, и айда палить по ним из самострелов и луков. И столько они стрел и болтов по несчастным выпустили, что когда умерли мужи москанские, то тела их в ежей оборотились. Те, кто ещё жив остался от стрел ордынских, забиты были ятаганами и тесаками. Лично Чугудай убил тогда до пятисот воителей. Саблей разрубал своей и сапогами коваными глотки ломал. Смеялся он в лица убиенных и приговаривал со злобою великой. "Так-то познали вы луки наши, окаянные москанцы", - слышался голос его по всему полю боя, "И сабли булатные познали". Поводил Чугудай саблей по телам черемухинцев. Видит, стрелец один, живой ещё. Ударил он того саблей по голове и линию кровавую начертил на черепе его. Кровь же обрызгала тогда Чугудая. Облизнуть решил полководец ханский клинок свой багровый. Скривился при вкусе москанской крови и выплюнул её вскоре наземь. "Даже кровь ваша поганая... Как и весь ваш род", - с презрением великим рыкнул прислужник ханский. Позвал он слугу своего тогда, ордынца юного. Подбежал к нему юноша с волосами длинными и поклонился. В миг развернулся Чугудай и полоснул саблей своею юнца. Тело ордынца мигом на две части раскололось. Взглянул он на клинок багровый снова, осмотрел его с эфеса до лезвия, и как прежде, языком по нему поводил. "А наша кровушка сладка и приятна", - с усмешкою злобной Чугудай прошептал, "Не то, что ваша, москанская. Наша кровушка мёдом пахнет. Ибо сами мы люди верные и чистые". Обернулся он потом к воинам своим. О победе великой долго молвил, хана Бинбаши расхваливал и богов тёмных до небес возносил. Говорил он, что Черемухинск уже близко, и надлежало ордынцам взять городишко поганый, да порезать там всех до единого. Дмитрий же, посадником будучи, велел жителям Черемухинска оружие в руки взять. Пушек в городе было мало, всего-то три. Да и ружей запасы к концу подходили. Ведь разбили тогда стрельцов у Завоши и стрелять уж было некому. Ополченцы одни воевали при Черемухинске.
Чугудай же двинул своё войско к городу и в кольцо его взял. Поначалу велел он обстреливать его из камнемётов и бомбард простых. Посоветовал ему один из нойонов лестни да башни готовить, да не согласился с ним полководец ханский. Полоснул он нойона своего по шее клинком и кровь слизал с лезвия багрового. "Никаких походов на стены", - говорил тогда Чугудай воинству ордынскому, "Будем обстреливать город из орудий, пока стены его не рухнут. Хватит уже чистую кровь ордынцев проливать. Беречь надо нам каждого воина!". Лицемерил и лгал ордынский негодник. И не думал он никогда про то, как воителей своих сберечь. Не пускал он такие мысли в голову свою очернённую. Просто приказ получил он от хана Бинбаши, чтоб ордынцев не тратить впустую. Черемухинск же был ещё не Москаном, а лишь волостью приграничной. Седмицу целую работали орудия, и обрушивались ядра и камни на городские стены. Не выдержали вскоре стены и дрогнули. Посыпалась кладка каменная, да башни могучие обвалились. Влетели тогда ордынцы на конях своих в пределы городские. Никого они в тот день и не пощадили. Дмитрий же-посадник дружинников своих согнал к хоромам белым. Выстроились дружинники и обороняться готовились. До последнего сражались они в тот день. До последнего воина бились, молодцы храбрые. И Дмитрий сам с клинком могучим рубал ордынцев. Выпил он тогда немало мёду и браги, но не сразила его хмель-матушка как медведя молнией, а силушки придала мускулам тугим. Так и рубил он на части степняков проклятых, головы сносил, да конечности отсекал. Но заметил его Чугудай в гуще сражавшихся. Вынул он иглу отравленную и всадил со всей силы в горло посадника бедного. Схватился посадник за горло своё, боль великую чувствую. Вырвало его тогда на землю черемухинскую кровью и органами внутренними. Долго рвало его в тот день, да так рвало, что тело его трещинами покрылось, да в труху оборотилось. Ибо яд тот, что у Чугудая имелся, вовсе не с мира нашего прибыл, а от Цербера окаянного. Бинбаши-хан желал страданий великих людям москанским. И желал, чтоб гибли они в мучениях страшных. Вечером того же дня до тла решили ордынцы Черемухинск сжечь. Повелел Чугудай в каждые дома по факелу кидать. И к ночи превратился город великий в обитель пламени яркого и смертоносного. Долго ещё горел Черемухинск. И долго слышались вопли несчастных, что из пламени адского выбраться не сумели. Опосля отослал Чугудай гонцов к Бинбаши и сказал, что покончил с москанцами. Бинбаши же обрадовался подвигам полководца своего и повелел ему продвигаться дальше. "Скажите визирю моему и военачальнику, чтоб дальше в Москан углублялся", - говорил хан ордынский гонцам Чугудаевым, "Я же к Шацку выдвинусь с войском большим. Наёмников много примкнуло ко мне, да дикарей. С двух сторон будет Москан разрушать. Не успеет Колька Крашич одно войско бросить, чтобы нас остановить, как новые рати приходить будут, да царство его в пепел превращать". Кланялись гонцы ужасному хану в ноги, целовали туфли его, а затем следовали к Чугудаю обратно в Черемухинск.
В Москане же ужас великий возник, когда прибыли посланники с вестями тяжкими. Сразу же ко двору Николая, государя нашего, пожваловали. Били ему челом посланцы из волостей пограничных, да не смели глядеть в лицо самодержца. Ибо знали, что самодержец горе великое перенёс, и скорби предавался. Холоден стал Николай и бледен. И не говорил ни с кем после смерти друга своего, Варфоломея. Вот и прознали посланцы эти про горе царёво, и даже взгляд на него не смели бросить. Но вести тяжкие передать должны были, так как к закату солнце Москанское клониться начало, и царство огромное под угрозой исчезновения оказалось. И Симеон и Файдулла его ненаглядная, и все военачальники были тогда во дворце государевом и слушали они слова гонцовские. "Не вели казнить, правитель, вели слово молвить", - в ноги падали посланники волостные к царю нашему, Николаю, "Горе случилось в землях Черемухинска. Горе и бедствие. Пришла орда Степная, да город сожгла весь. Селения уничтожили, да люд простой забили. Стрельцов гарнизонных от Дмитрия-посадника всех перебили стрелами". Страхом озарилось тогда лицо Николая. А после гневом могучим. И Симеон с героями нашими хмурым стал и угрюмым. Помрачнели тогда, словно тучи грозовые, военачальники москанские, ибо знали они, что напасть великая обрушилась на царство. Гонцы же молвить продолжали, и слёзы горькие из их глаз заструились. "Убили всех ордынцы поганые", - слышались вопли посланников по всему тронному залу, "Саблями зарубили. Копьями закололи. Топорищами на части разделали". "А что ж вы здесь-то делаете?" - заговорил тогда Андрей Крашич, сын государев и первый полководец, "Отчего не остановили ордынцев? Они ж люди дикие, со стрелами и копьями воюют. А мы цивилизованны... Пушки и ружья уже давно у нас в почёте. Где же ваши-то пушкари? Неужто стрекоча дали, да в леса дремучие убегли?". Возопили тогда послы волостные и едва не затрясли головами. "Да какие ж, батюшка, пушкари, коли ордынцев там двести тысяч пришло. Наёмники с ними из восточных земель, да из южных. Чугудай-подлец за седмицу Черемухинск взял. А Бинбаши же к Шацку движется. Посадники все воинства бросили, да побивали их ордынцы, как псов позорных. Молим государя нашего, чтоб воинство прислал большое. Не можем сдержать мы силы ханские". Живо тогда вскочил Николай с трона, да посох свой со всей мощи о пол обрушил. Гнев великий и необузданный поселился в душе его. Слишком много он натерпелся в последние дни. То Хунхар проклятый убить его пытался и крамолу разнести, то друг его верный пал от магии чёрной. "И ещё, государь", - заговорил один из гонцев, что длинною бородою выделялся, "Ханское войско видели мы. Бинбаши же стяги сменил. Да козу дьявольскую на знамя водрузил. С демонами связался проклятый степняк. Всех он нас в могилу загонит, коли не отбросим его из Москана!". Снова ударил тогда посохом Николай могучий, да так ударил, что посох его царский потрескался. "Не бывать приспешникам Мрака на земле Москанской!" - вскрикнул государь наш великий во весь голос. И крик его едва не оглушил военачальников и придворных, что собрались в его тронном зале. "Не бывать негодяям на земле нашей! Бинбаши же заплатит за всё! Высокую цену заплатит!".
В день же тот повелел Николай Крашич воинство великое со всего Москана собирать. Вызвал он на совет военный всех, кого знал и ценил, как братьев своих и сестёр. Обещал он народу москанскому и посланцам волостным, что хана к ответу призовёт. На совете же молвил, что не станет терпеть ордынцев на земле родной, и что изгонит он их как можно скорее обратно к Ушкуй-гамбре. Никогда ещё прежде не видывали герои наше столь грозного государя. Впервые в жизни своей предстал он пред ними, не как мягкосердечный властитель, а как воитель страшный и буйный. Гневом озарились великим очи Николаевы. Ярость так и пылала на лике его царственном. Как козу помянули посланники, так и переменился правитель Москанский. Вспомнил он, как умирал на смертном одре друг его верный. Вспомнил про то, как про козу он дьявольскую молвил, и Цербера окаянного лихим словом поминал. Чуял государь наш, что Бинбаши и никто иной - виновник убиения товарища его храброго. Варфоломей храбрым мужем слыл среди воинов Москанских, до маршала первого дослужился и власть его едва ли не вседержавной была. Ценил и любил его Николай как друга преданного и старинного. Тогда же на совете утверждал Николай, что должно отмстить Бинбаши за гибель товарища его верного. "Ты точно уверен, отец, что именно хан имел дерзость умертвить нашего возлюбленного маршала?" - вопросил в тот день Андрей батюшку своего самодержавного, "Неужто и правда, Бинбаши с Мраком связался? Да так связался, что проклятия насылать вздумал?". "Коза...." - ответствовал на это могучий Николай, "Коза демоническая - ключ ко всему. Если Бинбаши и не насылал проклятья, он всё равно виновен. Он верует в того, с кем мы боролись долгие годы. Церберу Изначальному не воцариться в нашем мире! Азис не слышит мои молитвы... Значит, сами управимся. Пойдём войной на Бинбаши и изгоним его из земель наших. А после... Отыщем виновника торжества". Слушали речи царские остальные военачальники и головами кивали. Согласились с самодержцем и Симеон с возлюбленной своею, Файдуллой. "Дело говоришь, властелин", - послышался голос Симеона Чопорийского, "Бинбаши хотел войны ещё давно... Это он заслал к тебе Хунхара проклятого. Крамолу пытался в землях князей твоих устроить! Он хотел войны... И он получит её!". И Файдулла государю хвалебные речи вознесла. Говорила она владыке своему, чтоб скорее он воинство сбирал, и ордынцев прочь из земли Москанской изгонял. Вспомнила тогда Файдулла про мучения свои в Орде. Ведь степнячкой она родилась и множество бед постигла. Так и мучалась бы она до сих пор в гаремах ханских, если бы не удача великая.
В следующие три дня готовилось воинство Москанское для отправки на войну. Андрея Крашича государь великий поставил руководителем силы великой. Андрей наш давно уже был в генералах и в маршалы метил. Но на битву не стал отправлять сына своего Николай. Оставил он его как командующего в столице. В Черемухинск же было велено отправиться гетману козацкому, Краеву-Скирос. Помогать ему надлежало воеводе Зарецкому, что к дочерям царским стыд имел приставать. Не люб он был для Николая и даже не мил за буйные нравы и ярость необузданную, но храбрость Рогволда была безгранична, и потому чин высокий имел этот муж и славу на всю страну. Войско из тридцати тысяч собрали москанцы. Было из них половина казаков Блажковских. Симеона же и верных товарищей его также оставили в столице, ибо ценными они были более всего для Николая. Не желал государь расставаться с верными друзьями своими. За Краева-Скироса же он беспокоился не сильно, ибо знал, что гетман этот и в аду сумеет выстоять и победу достать. Зарецкий же был государю не мил, и потому решил Николай, что лучше будет, если Рогволд в новой битве себя проявит. Выдвинулось войско из столицы и двинулось со всей скорости к краю Черемухинскому. Отдыхали они совсем редко, ибо понимали, что привалы частые на пользу противнику пойдут. Чем быстрее доберётся воинство Москанское до ханской орды и чем быстрее с ним в битву вступит, тем лучше будет для всей земли государевой и для всего его славного народа. Промедление же могло на гибель обрести державу великую. Не дремал ведь ордынский салтан, а с каждым часом всё глубже и глубже продвигался по землям Москанским. Настигли вскоре воинства Зарецкого и Краева-Скироса силы степные. Чугудай-разбойник Черемухинск и окрестные селения в пепел превратил, и двигаться решил к Карабуховску. Но вовремя подоспели богатыри москанские. Дали они бой ордынцам у Карабуховска на равнине просторной. Чугудай же бросил конницу свою на врагов, уповая на быстроту жеребцов степных и стрелы ордынские. Но не вышла у степняков победа в тот день. Краев-Скирос же отступление ложное сделали. Завёл он ордынцев в леса глухие, да в такой капкан завёл, что не выбрались супостаты живыми. Конников всех казаки порубали да постреляли. Затем же Зарецкий богатырей своих и гусаров на иные ордынские части двинул. Испугались степняки, да в бегство обратились. Чугудай же в ярости дикой взвыл. Велел он воинам своим спасаться. Сам же бежал, подобно трусу окаянному. Даже оружие с собою не взял. Летел со всей скорости в ханскую ставку. Чуял, что не жить ему вскоре, ибо не любил Бинбаши новостей плохих. Но должен был он доложить властелину о поражении. Радовались в тот день Москанцы и ликовали. Громко кричали они от счастья необъятного. Сумели ордынцев поганых отбросить! Пир великий устроил Краев-Скирос в честь победы великой. Зарецкий же более всех ликовал, да так обпился в день тот победный, что целые сутки подняться не смог. "Вот так-то братцы" - говаривал гетман козацкий соратникам своим, чарочку вина подымая над головой, "Вот и сумели мы поганцев отбросить. Вот так и пали они без чести и славы. Вот она силушка-то богатырская какая! Не сломать её ятагану степняцкому!".
Послали потом сообщение царю-самодержцу в столицу. Сказал Краев-Скирос, что воинство ордынское разбито, а полководец его Чугудай с поля боя спасаться изволил. Называл он Чугудая не воином, а псом позорным и трусом окаянном. Весть благостную голуби быстро в столицу доставили. Радовались тогда военачальники столичные, что победу удалось одержать при Карабухове. Славили все отважного Краева-Скироса, что разбить сумел степняков распроклятых и в бегство обратить. Но не устраивал пиров никаких государь Москанский. Выслушал он новость от Симеона и Файдуллы, верноподанных своих, кивнул головой, а потом лишь в светлицу свою отправился и более не выходил до другого дня. Ликованию предались москанцы и союзники их, но не было у Крашича в душе чувства отрады. Знал он, что враг чудовищный ещё не повержен. Знал, что хочет супостат весь мир себе забрать, и люд простой в мигилу свести. Не говорил почти ни с кем государь великий. Ночами молился он всем Богам, которых знал. И Азиса Безупречного призывал на помощь народу Москана. Но как и прежде, не слышал его Азис и не отвечал на зов его. Не являлся ему даже во снах. Не понимал Николай, отчего старый знакомец его на помощь не идёт. Горесть его сильною становилась. Порою настолько горесть одолевала его, что не спал Николай совсем, а ночами бессонными лежал на кровати своей в одиночестве, да очами скорбными в потолок глядел. К царице своей приходить перестал. И царица сама тоже не радовалась. Понимала она горе мужа своего возлюбленного, и лишь молилась за душу и здоровье его. Молилась она страстно и долго, порою также ночами глаз не смыкала. Вот что творилось тогда в царстве Москанском. Вот до чего Цербер окаянный властителей достойных довёл. Прошло ещё пара дней, и повелел Николай Крашич новое воинство отправлять, ибо услышал, что Бинбаши-хан уж к границам Шацка продвинулся. Карабухов и Черемухинск были отбиты военачальниками доблестными, и от ордынцев проклятых не осталось там никого. Но воинства Ушкуй-гамбры всё ещё по Москанской земле ходили. Не должно было допускать такое, что супостаты по родине гуляют, как в степях своих диких.
Позвал к себе Николай Андрея, сына своего, и велел ему лично воинство возглавить. Решился и сам Николай в доспехи снарядиться, да следом выступить за отрядами передовыми. Симеон же и Файдулла сопровождать должны были царя Москанского и грудью его прикрывать. Пришли как-то двое героев наших к государю отважному слово держать о народной молве и настроениях в войске. Выслушал их доклады Николай и закивал головой. Узнал, что народ духом воспрянул, и готов был ордынцев крушить. Многие уж стали в ополчения и солдаты приходить, да службу свою предлагать. Позволил себе тогда улыбнуться могучий Николай, ибо знал, что народ его за царя выступает, и супостата проклятого бивать хочет. Однако недоразумение странное в той беседе возникло. Файдулла же речь молвила о полиции царской и о воеводах могучих, что в столице солдат собирали. И только хотела она речь свою закончить и поклониться государю до пояса, как рухнула она без сознания и едва не расшиблась. Отнесли Файдуллу лекари в палаты великие, где знахарством и исцелением занимались. Беспокоился сильно за возлюбленную свою Симеон. Не знал он, что с подругой его приключилось. Вскоре знахари и лекари царские вышли к воителю чопорийскому. "И как же моя лебедица?" - вопросил их тут же Симеон, ибо сердце его разрывалось от волнения, "Что с ней? Отчего она без сознания?". "Сознание возвратилось к ней", - ответствовали лекари и поклоны отвешивали, "Да не может она более в царёвой полиции службу служить. Не сможет ни клинок держать ни из пистоля палить. Дитя она под сердцем носит. Месяцев шесть пройдёт, и чадо твоё, боярин, на свет появится". Вздрогнул тогда Симеон от волнения сильного. Побледнел и покраснел. Но вскоре улыбка лучезарная на устах его воцарилась. "Слава Богам!" - вскрикнул от радости великой Симеон, "Неужто... И правда? Сын у меня родится или дочка". Побежал он потом к ладе своей в обитель лекарскую. Только увидел её в сознании и давай целовать и в губы и в щёки и в руки её. Улыбалась тогда Файдулла, как и возлюбленный её. Но не радовало лишь одно воительницу храбрую, что не сможет она ордынцев молотом крушить и из пистолей по ним стрелять. Рвалось её сердце в бой, да лекари воспрещали ей на царёву службу выходить. Молвили они, что в покое должна быть воительница, и чадо своё беречь до дня рождения его. Услыхал и Николай Крашич про Файдуллу. Пришёл он к ней тогда и освободил на время от службы в полиции царской. Симеону же он велел беречь возлюбленную свою как зеницу ока. Помолился он за здравие их, и вскоре вернулся обратно в покои свои. Горесть царёва улетучиваться стала. Порадовался он за героев наших. И даже скорбь его сильная с души спадать начала. Но всё же война оставалась войною. И надлежало царю Москанскому действия свои продумывать. Ибо Бинбаши зловредный, Церберов прислужник, не желал счастья на земле Москанской.
Сказал сыну своему Андрею государь в тот день. "Воинство великое сбирай, но Файдулла и Симеон останутся в столице", - говорил он отпрыску возлюбленному, "Не следует им в битву идти". "А по что же не следует?" - удивлялся тогда царевич, "Недаром же зовут их лучшими из лучших. Должны они отчизну свою защищать и хана проклятого на колени поставить!". "Файдулла дитя под сердцем носит" - ответствовал на то Николай, "Не должно ей в битвах участвовать. И Симеону не должно. Нужно ему с подругою своею рядом быть, пока сын не родится. В столице им будет лучше. А мы же с тобою на войну отправимся, да Бинбаши поганца к ответу призовём. Вот что скажу тебе я, сын мой". Понимающе отнёсся к словам батюшки своего Андрей. Вечером того же дня послал поклон Симеону и Файдулле. Пожелал, чтобы чадо их родилось в спокойствии и радости, и чтобы в мире и покое семья их жила, и ссор и крамол не знала навеки. Поклялся, что лично прикончит хана и негодников его, дабы не смогли они вред причинить земле Москанской и людей её со свету сжить.

 

Сумеречный Восход. Затмение

Часть 8

(может быть схожесть с некоторыми элементами из Вархаммер ФБ)

Спойлер

Сумеречный Восход. Затмение

Симеон с Файдуллою в столице остались. Наказал государь Крашич Симеону за городом следить. Городским головой того сделал, да в звании повысил за отвагу и храбрость того. Сам же властитель с сыном своим к Шацку двинулся. Намеревался опередить он хана Бинбаши, да бой ему дать, не доводя злодея до стен городских. Взяли с собою они армию могучую, в сорок тысяч молодцев. Послание отправили в Карабухов к Краеву-Скиросу и товарищу его, Зарецкому. Надлежало им выступить из Черемушского края в Шацкую сторону. Едва послание получили герои москанские, сразу же войско снарядили и айда идти на зов государев. Хан же проклятый продолжал двигаться по всем восточным землям Москана. По пути разорял он селение за селением. Никого не велел щадить он в те чёрные дни. Устраивали ордынцы там бойню кровавую. Всех, кто на пути попадался, под клинки степняцкие ложились. Рассчитывал Крашич-государь хану наперерез выйти. Велел властитель и другие послания рассылать. Голуби залетали тогда по всей земле Москанской. Задействовать велено было все имеющиеся части. Гусарских молодцов, уланских и гренадёрских, что на дальних рубежах в квартирах своих сидели. Не должно ордынскому злу на землях святых расхаживать. Так и писал государь наш в посланиях своих. Молвил, что надобно войско со всей державы сбирать, да бивать степняков и заставить их прочь убираться, да более не соваться в земли эти. Ближе к концу седмицы повелел Николай сыну своему Андрею передовые отряды готовить, да вовремя к Шацку добраться. Остановились они тогда в Калашине, да совет держали. Вызвал к себе царевича властитель и молвил ему множество приказов своих. "Ты, Андрейка, воинов бери тридцать тысяч, да к Шацку двигайся, меня опережая", - говорил тогда Николай Премудрый сыну своему, "В битву с ордынцами не вступать старайся. А коли наткнётесь на них, так действовать осторожно надобно. Шацкий воевода Вратецкий уж предупреждён об орде. Ежели Боги позволят, в город войди, да оборону его приготовь". "Слушаюсь тебя, отец", -ответствовал Андрей Крашич, голову склоняя, "Оборону приготовим. Да такую оборону, что ордынцы на неё как суда рыболовные на рифы наткнутся. Не позволим поганым по земле нашей расхаживать!". "Береги и себя, сын мой", - говорил тогда царственный отец его, "Прости, что не пойду я с тобой, но должно нам город спасать. Ежели к Шацку будем вместе двигаться, могут и ордынцы преуспеть. А нам не надобно, чтоб город великий, в котором я при молодости своей мать твою встретил, в пепелище превращался. Я следом пойду, а ты вперёд двинься. Опереди поганых супостатов". Кивнул тогда головой Андрей, слова отцовские запомнив и уяснив. "Сделаю, как велишь, мой царь", - слышались слова царевича Москанского, "Береги и ты себя. Верую, что вместе с тобою одолеем мы супостатов, а хана ихнего на колени поставим, да прощения просить заставим у всего народа нашего". На утро же взял он тридцать тысяч своих и из Калашина выдвинулся. Николай же оставался в городе ещё полдня и ждал, пока подойдут к нему подкрепления из иных селений Москана. Набрав себе мужей и дев с Калашина, да подмогу подождав, выдвинулся вскоре и государь наш Москанский на Шацкую битву.
А пока воители наши в битву вступить торопились, двигался хан Бинбаши по землям священным, да разбой продолжал чинить. Услыхал он уж про неудачи Чугудая, полководца своего и визиря. Прискакал Чугудай-разбойник с выжившими своими. В ханскую ставку близ Даниловска прибыл. Знал полководец ханский, что не любит его властитель известий горестных. Пал на колени пред Бинбаши в шатре его и ноги айда целовать злодею. "Прости же, господин мой, что подвёл тебя", - возопил в тот день Чугудай, туфли ханские губами целуя, "Войско наше при Карабухове разбито было. Краев-Скирос и казаки его в ловушку нас заманили. А мы и не думали, что враги умны настолько. Черемухинск мы разорили, да сожгли. Но отступить были вынуждены. Готов я вину свою искупить пред тобою. Только приказ мне дай". Сидел тогда хан Бинбаши с наложницами своими, да трубки всякие заморские курил. Посмотрел он на визиря своего свысока и усмехнулся злобно. "Что ж, искупи свою вину, Чугудай", - заговорил властитель вскоре, "Признаться ж, не сильно опечален я поражением в Черемушском крае. Ведь главная цель моя - не Черемухинск был. Ты достойно потрепал москанцев, так зачем же мне сильно гневаться? Но приказ мой исполнишь. Возьмёшь наутро лучших воинов своих-батыров, приведёшь ко мне.... Клинок возьмёшь из рук моих и заколешь их всех. После вытащить их сердца и бросишь к камню, который шаманы мои притащат. Вот и будет тебе искупление". Задрожал тогда Чугудай и затрясся. Да так задрожал, что глаза его едва из отверстий не выкатились. "Властелин, но зачем же воинов лучших убивать?" - в недоумении воскликнул визирь степной, "Может пленных москанцев взять, да их сердца в жертву принести?". "Делай, что сказал твой господин", - грозно вспыхнул хан распроклятый, увидев страх на глазах прислужника своего, "Бери воинов своих лучших, да завтра на жертвоприношение веди. А откажешься, пытать тебя велю. Вначале конники мои тебя к жеребцам привяжут и прокатают, а после будут кожу твою сдирать ножами кухонными". Задрожал тогда ещё пуще Чугудай и голову свою опустил низко-низко. "Слушаюсь тебя, великий хан", - ответствовал разбойник и убийца, "Сделаю, как велишь ты. Полагаю я, что неспроста ты в жертву их задумал". "Непроста", - послышались затем слова Бинбаши, "Увидишь ты, зачем я вздумал это делать". Так и порешили ордынские негодники. На утро же, как и велено было, притащил Чугудай к хану своему сотню воинов своих. Раздеть он их велел донага и выставить пред повелителем. Оглядел их тогда Бинбаши и подивился мускулам их. Велел потом позвать своих шаманов, в волчьи шкуры облачённых. Привезли шаманы камень огроменный, да письменами загадочными исписанный. "Действуй же, друг мой", - грозно рыкнул Бинбаши, глядя на визиря своего, "Клинок бери, да сердца их вынимай. К камню затем бросай их. Остальное уже я сделаю. И колдуны мои". Сотворить пришлось Чугудаю злодеяние сие. Взял он клинок из рук шаманов дьявольских, да иссёк им воинов своих обнажённых. Вынул их сердца окровавленные и к камню колдовскому побросал. Улыбался зловещий Бинбаши, видя как прислужник его с воинами своими расправляется. Улыбался, да зубы скалил от злорадства невиданного.
Когда сердца воителей ордынских к камню были брошены, взмахнул руками зловещий Бинбаши. И вторили ему в ответ шаманы его степные. Били они в бубены свои изо всех сил, да вопили по-птичьи и по-звериному. Загорелись в миг сердца воителей, и пламенем алым вспыхнули. Зажмурился от пламени яркого Чугудай, и воины его, рядом стоявшие так же зажмурились, ибо не могли они свечения этого перенести. Одни лишь шаманы с Бинбаши с руками поднятыми возвышались над камнем колдовским. И пламя возникшее всё ярче и ярче светило, да разрасталось с каждым мгновением. Засиял тогда камень и затрясся, да так затрясся, что земля под ним содрогаться начало. Туча чёрная на небе воцарилась, и вылетела из неё молния колдовская. Ударила молния о камень волшебный, и вспышка великая сердца убиенных испарила. Не лежало уже и не кровоточило никаких сердец ордынских у камня зловещего. Пламя же стихать не думало, а разрослось настолько, что едва ли не неба достигло. Столб сей огненный клубился над воинами ордынскими и правителем их. "Слышит ли меня мой союзник и друг?" - воскликнул тогда Бинбаши, подняв руки свои ещё выше над головой, "Говорит с тобою одна из великих сущностей Цербера. Изначалью Слава! И Мраку Первородному Слава!". И тут же голос зловещий и тёмный послышался из пламени колдовского. "Слышу я тебя, друг мой и союзник", - грохот раздался из вихря огненного, "Думал я, что ты мёртв. И что частички тебя не осталось в этих мирах". "Ошибался ты, о Караджиос, и ада короли, что на тронах Первородной восседают, так же как и ты не ведали о возвращении моём", - ответствовал хан ордынский, "Войско ваше мы призываем в этот мир. И сами придите". "Воинство пришлём", - слышался голос того, кого Караджиосом именовали, "Но сам ступить на землю эту не могу. Не смогу, пока не очистишь ты всё здесь от Света Неугасимого". "Хорошо раз так", - согласился с товарищем своим проклятый Бинбаши, "Но воинство своё пришли. Слышал я, что сын Николашки Крашича, местного царька и ублюдка, двигается к нам наперерез. Останови его. А я пока с войском город здешний захвачу. Хочу я Николашку в могилу загнать. Ибо знаешь ты, о Караджиос, и знают ада короли, что Крашич и товарищ его не раз мне вредили и боль доставляли. Хочу отомстить им". "Будет тебе воинство", - слышалось в ответ рычание жуткое, "Сыны Песнеродовы к бою готовы всегда! И да явятся они наперерез врагам твоим, Цербер. Ждать я буду, пока окрепнешь ты. И тогда явлюсь в этот мир с собратьями моими, королями миров Теневых!". Вскоре исчезло пламя колдовское, а вместе с ним и голос дьявольский. Поклонился огню уходящему Бинбаши. Обернулся он потом и взглянул на шаманов своих. Шаманы уж мёртвыми лежали. Не выдержали они столь сильного чародейства, из ада самого исходящего.
Чугудай же крепок был, и хоть и кровь струилась из носа его, оставался он всё же живым. Подошёл Бинбаши-хан к соратнику своему и визирю. Дал ему руку, и поднялся тот с земли. Снова кинулся он ноги правителю своему целовать. "Странно же", - говорил потом Бинбаши полководцу ордынскому, "Не каждый знает, кто я на деле. Давно ведь ты прознал, что не человек я. И не из плоти и крови сотворён. Частичка я большого могущества, что Цербером Изначальным зовётся. Так отчего же ты, Чугудай, человек простой, всё ещё служишь мне? Будь я на месте твоём, давно бы сбежал отсюда подальше. Зачем же тебе с демонами путаться?". Поднял тогда голову свою Чугудай и оглядел хана степного, что и ханом-то никаким не являлся, а зла порождением слыл. Решил он сознаться властителю своему во всём, ибо боль великая внутри души его давно поселилась и уходить не желала. "Когда-то родню мою убили Москанцы", - отвествовал покорно Чугудай, глядя на властелина степного с благоговением, "Сестру в чернавки отдали к Василию Грозному. А родню остальную прикончили. Стрельцы москанские забавлялись. Пришли в селение наше, разграбили, часть в полон увели, другую же мечу предали. Но я-то живым остался. Вот и решил, что не успокоится душа моя, пока Москан до тла не сгорит. А что до тебя, великий хан, то будь ты хоть Цербер, хоть Бог иной.... Ежели с Москаном воюешь - за тебя биться буду до смерти". Погладил тогда рукою своей могучей Бинбаши по волосам Чугудая-разбойника. Взглянул на него не со злобою и не с ненавистью лютой. Казалось тогда Чугудаю, что понимает его хан степной и сочувствует ему. "Не бойся, друг мой", - заговорил вскоре хан, высоко подняв голову свою, "Я дам тебе возможность увидеть Москан пылающим. Вместе мы превратим его в факел. А родных твоих увидишь вскоре". "Если позволишь мне родных увидеть, буду и после смерти своей тебе предан", - ответствовал Чугудай-полководец. Руку ханскую целовать он изволил. И понял тогда он, что не дрогнет более никогда, и сомнениям никаким не предастся. Порою охватывали душу его сомнения и мысли всякие о том, чтобы хану изменить, да в бега податься. Мысли те были от Бога посланы, и может и следовало бы полководцу ордынскому сделать это, только вот душа его уже пеленою была окутана. И даже если бы задумал Чугудай бегство от властителя своего, вернула бы его пелена эта обратно в Церберовы лапы.
Андрей же наш, государев сын, ехал с воинами своими по дороге, на Шацк ведущей. Ехали они ехали, почти на привал не останавливались. Только воеводы Андрею об отдыхе запросят, так царевич же наотрез им отказывает. "Куда уж вам отдыхать-то, бояре?" - с усмешкой говорил Николаев сын, "Вот порвём ордынцев на части, все отпускные получат". Потом же серьёзным и хмурым лицо его делалось. "А покуда война идёт, нечего даже на мгновенье останавливаться. Так ещё остановимся, а Бинбаши уж и в Шацке будет". На что воеводы кланялись царёву сыну и покорно приказания его исполняли. Тяжко было для воинства без остановок двигаться. Почти и не спали они, всё шли, да шли, стараясь ханскую орду нагнать. Особенно тяжело пушкарям было вести на коняшках своих орудия громадные. Жаловались порою пушкари, да ругались словами бранными. Только вот брань свою не на царя возносили, а на хана степного, что с мечом и огнём в землю Москанскую прибыл. На царя же хулу возносить не смели, ибо знали, что нет более правителя славного, чем Крашич Николай. Нет, и не будет наверное уже никогда во всей этой славной стране. Из Шацка же приходили вести по почте голубиной. Вратецкий слал новости недобрые. Говорил, конницу поместную послали к Даниловску. Даниловский же воевода тегиляйные роты выслал против ордынцев наступающих. Тегиляев же побили в пух и прах, а командующего их на кресте степняки распяли. Конница же поместная, что к Даниловску выдвинулась, в засаду попала в лесах. Напали со всех сторон на неё ордынцы поганые, да многих мужей перебили. Остальные же возвратились в Шацк в поражении и печали. Велел тогда Андрей Крашич сообщение составлять для Шацких, что двигается воинство большое из Москана на выручку Вратецкому. В тот же день голубей и отправили. Ехали они ещё три дня, и скоро пришли вести новые, ещё более мрачные. Глянул на письма Андрей и едва с коня своего не рухнул. Сообщалось там, что Даниловск уж взят ордынцами проклятыми. Писал воевода, что не сдержал он наступление войска бесчисленного. Молвил он, что наёмники Бинбаши заряды пороховые подорвали у ворот даниловских. Пока согнал воевода солдат, дабы ворота они починили, уж ордынцы показались в пригородах. Бинбаши с Чугудаем полчища свои вели. Город живьём взять желали, да так и сделали. Разбили они войско поместное и ополченцев перебили. Потом в Даниловск вступили, да ратушу городскую в пепел превратили. Писал ещё воевода, что в Шацк он отправился поспешно, бросив товарищей своих под клинки ордынские. И не радостны были новости эти для Андрея. Ведь трусом себя показал посадник Даниловский. Надобно было ему до последнего, как Дмитрий Черемухинский стоять. Не любил Андрей подобных мужей и не жаловал. Лишь только презрение к ним испытывал.
Прочитав все письма, порвал их царевич тотчас же, а затем к войску своему обратился. Велел он подчинённым своим двигаться ещё быстрее. Даниловск уж был взят ордынцами, а впереди уж Шацк стоял. Не выдержит Вратецкий полчищ степных. Ханского воинства там тысячи и тысячи, а в Шацке дай-Бог хоть полк отыскать. "Отныне никаких привалов!" - грозно командовал воинами своими Андрей и руку свою могучую ввысь подымал, "Даниловск захвачен подлыми дикарями! Не допустим же мы, чтоб и Шацк в их руки упал!". "Не допустим, царевич!" - слышались голоса витязей москанских, "Всех на копья посадим! А Бинбаши самого на костре сожжём!". Разъярились солдаты в тот день, едва услышав про Даниловск. У некоторых из них были там и родичи и товарищи. Те, что потеряли родных своих, мрачнее тучи выглядели. Готовы они были хоть прикладами от ружей вражину бивать, лишь бы загнать её навеки в пекло адово, дабы никогда она не подымалась уже на ноги. Однако удача не сильно сопутствовала витязям могучим. Удача она такая... То взглянет на тебя оком своим, а то и отвернётся. И хоть ты нагишом иди по земле Москанской и пляски плеши, не взглянет она на тебя, а так отвёрнутой и простоит. Странная она женщина, эта удача. Так и с нашими богатырями случилось. Скакали они тогда, едва коней не губя. Уж и на миг не останавливались нигде. Миновали они и сёла и городки разные, что ордынцами пока не были взяты. Лишь бы только к Шацку скорее прибыть. Да вот не вышло у них скорее. У Даниловска самого бедствие с ними случилось великие. Поначалу полки уланские, что впереди следовали, на разбойников ордынских напоролись. И не ордынские это разбойники правда были, а наёмники подлые, что за копейку и мать родную на базаре выставят, а уж земли свои давно продали. Из Мульгаши были наёмники, кожа чёрная как земля, глазища же злобные-презлобные. В доспехи облачились они стальные. Набросились на уланов с самопалами и копьями. Бросил один из них яблочко пороховое, да алым пламенем взорвались уланы москанские. Больше сорока богатырей прикончили. Но вовремя подоспели гусары-молодчики с саблями наперерез. Гусары же нагнали наёмников поганых, да саблями своими к земле пригвоздили. Только уж было обрадовались москанцы, что наёмников перебили. Так нет же... Новая напастушка возникла. Куда более страшная.
Ехал тогда Андрей на своём жеребце вороном, да боярами себя окружил храбрыми. И вдруг почуял он, что неладное движется на воинство его. Глянул он в небеса над собою, и видит, как птицы сваливать начинают в разны стороны. На стаи они разбивались, и кто куда стрекоча давали. Со скоростью бешеной летели и крыльями взмахивали. Взволновались пташки небесные, да так взволновались, что кричать начали во все глотки. Боярин один вельможный подъехал к царевичу и кивнул в сторону пташек на небесах. "Созданьица божьи беспокоятся", - заговорил боярин с предводителем своим, "Не к добру". "И правда загадка какая-то", - сказал на это Андрей, пожимая плечами, "Давно так птицы не волновались. И перед грозой-то не так шумят". "А грозы-то никой и нету", - кивнул головою соратник, "Только в воздухе недобрым пахнет. У меня как было... Ведьма одна лесная Церберу душу продала, да спаривалась со статуями его и с идолами. Бегала голышом по селению нашему, да слова чёрные болтала. А я, сынок боярский, всегда её приходы ощущал. Как в височках моих застучит, так и ведьма сразу прибегала и делишками тёмными промышляла. Вот и сейчас, в височках-то у меня постукивает. Да сердечко подпрыгивает. Лиходейством попахивает... Уж я лиходейство с детства чуять умею". Взглянул на него Андрей с непониманием диким. "Неужто ты колдун у нас, боярин?" - спросил он с усмешкою лёгкой. Но не ответил ничего ему воитель москанский. Закатились глаза его, да рухнул тот с коня наземь. Ужаснулся царевич тогда. Подумал вначале, что в обморок рухнул товарищ его. Подбежали к нему гренадёры царские, пощупали шею и голову, да признаков жизни не сыскали. Умер боярин москанский, и душа его в небеса устремилася. Потом же крики послышались с воинства идущего. Полки гренадёрские и стрелковые ударам подверглись со всех сторон. С небес огроменные камни на них обрушились. Один из них с такой силой по землице ударил, что целую роту стрелков к праотцам отправил. Второй же в гренадёров-ребятушек устремился. Не успели даже отпрыгнуть молодцы москанские, как камень этот их в прах обратил, и от тел их могучих следов не оставил. Тут и третий камушек с неба упал, да конников храбрых передавил. "Всем строй держать!" - закричали тогда воеводы царские, "Не поддадимся ужасу и страху! Кто мы с вами? Витязи Москана? Или дикари хаттушские?". Не успели оправиться от камней летящих, как новая напасть настигла воинство Андреево. Из отверстий громадных, что камни оставили, вылетели сущности странные. Все огнём объятые были, да дымом чернющим. Выхватили они клинки свои пламенные и давай богатырей москанских рубить на части. Слышались всюду крики и вопли солдат ужаснувшихся. Не поверил тогда Андрей наш глаза своим. Думал поначалу, что сон ему привиделся. Но как заметил он бестию огненную перед собою, так сразу же и очнулся. Налетела на него тварина адская с двумя клинками горящими. Выхватил Андрей пистоль свой драгоценный, да выпалил в гада проклятого. Здесь и солдатушки подоспели на помощь. Принялись палить они по вражине этой, дабы царевичу жизнь спасти. Повалился потом наземь гадёныш с воплями дикими. Вспыхнул он звездою пламенной, да в пепел оборотился.
Чудом наш царевич от вражеской гадины спасся. Повезло ему в тот день сильно. Даже не ранен был. А вот воинство его тогда поредело и не на шутку. Вырывались из неизвестности твари адовы и крушили всё вокруг. Всё, что двигалось, разрубали они на части и разрывали. Худо стало, когда повылазили чудища куда крупнее клинконосцев пылающих. Вылез из ямы громадной циклоп восьмиметровый. Ростом был едва ли не с терем боярский. Взмахнул кувалдою своею и двадцать молодцов в небеса отправил. Взлетели те молодцы бедные в воздух, да со всей силы о землю ударились. Ударил вражина ещё разок и пушкарей восьмерых разбросал. Вместе с орудием их в воздух отправил. Орудие это приземлилось вскоре, да не на землю-матушку, а на тридцать гусаров-храбрецов. Повалило оно их наземь вместе с конями. И долго ещё швы кровавые землю Москанскую наводняли. И коней раздавило и людей. Всюду внутренности, да конечности раздробленные валялись. Палили по циклопу из ружей воины москанские. Пытались демона поганого в ад обратно отправить. Из самострелов по нему стреляли, из луков и пищалей. Из всего, чего можно, стреляли. Пушкари одни кулеврину громадную приготовили и давай палить по вражине. Выстрелили они разок, да по своим попали. Выстрелили другой - и голову ему снесли. Походило ещё тело безголовое по полю, помахала кувалдою своею, а затем и наземь повалилось. Кровью оно не истекало, а сразу в пепел оборотилось. Умирали демоны эти без крови и внутренностей. Лишь груды песка после них оставались и ничего более. Ещё одна образина вылезла после. Глотку свою разинула зубастую. Схватило двоих гусарчиков-молодцов вместе с конягами. Сбросило москанцев хоробрых с жеребцов их, а самих жеребцов в пасть затолкало. Завопили и заревели жеребята бедные от боли невыносимой. Но ничего поделать не могли они против твари Церберовой. Проглотила вражина вскоре коняжек и за гусарчиков принялась. Схватила она обоих молодцев сразу, стукнула их друг о друга и в пасть свою отправила. Как закончила она пиршество своё, взорвался желудок её от переполненности. Раскололось тело её громадное, да вылилось всё его содержимое наружу. Вылетели кишки здоровенные на землю Москанскую. И в кишках этих останки молодцев храбрых и коняжек их оставались. Некоторые из них даже двигались ещё и обрубками взмахивали. Видел царевич все эти ужасы, и страхи великие душу его наводнили. Ни разу ещё не сталкивался Андрей наш с Церберовым отродьем. "Боги помогите", - зашептал тогда тихо царевич Москанский, "Спасите воинов моих. Не за себя прошу, но за других. Хоть бы войско сохранить, что на помощь Шацким воеводам идёт. Хоть бы войско сохранить". Не за себя испугался в тот миг Андрей, а за соратников своих. Знал он, что демоны эти посланы были ханом проклятым, дабы помешать силам Москанским к Шацку пройти. Чувствовал, что магия злобная поработала здесь. Боярин, что перед боем предупреждал о лиходействе, дело говорил. "Спасите воинов моих, Боги великие", - повторялись слова Андреевы, "Не за себя прошу я вас, но за товарищей моих. Явите милость свою. Спасите нас от тварей Церберовых".
Вдруг взглянул наш Андрей в небеса высоко. Вспышка великая возникла над воинством Москанским. И не только воители храбрые вспышку эту видывали, но и чудища Церберовы, коих всё больше и больше появлялось. В миг над сечей кровавой сфера колдовская проявилась. Да такая огромная сфера была та, что казалось Андрею, будто б всё царство она покрывала. Снова вспышка возникла ярчайшая. И молнии синие из неё заструились. Ударили молнии яркие по демонам Церберовым. Глянули чудища на небо переменившееся и возопили в сердцах своих чёрных. Ужас великий нахлынул на бестий проклятых. Не думали они уже о добыче сладкой, а бежать пытались с поля брани, дабы хоть какое укрытие сыскать. Да вот не было никакого укрытия на поле этом. Сплошная равнина была без единого деревца. А молнии всё били и били со всей своей мощью по тварям поганым. Вскоре уж ни единого чудища не осталось. Все они в ад устремились, призывая на помощь Богов своих тёмных, да вот не слышали их Боги тёмные и не внимали им. Вспышка новая появилась над полем кровавым. Вспыхнула она звездою перерождённой. После же лик возник в небе загадочный. Поглядел на него царевич наш Москанский, да и вспомнил он очертания лика. Видел он когда-то монету Наргонскую времён уже давних. Был там когда-то властитель могучий, что имя Азиса носил. Азис Безупречный, он звался. Так называли его и сторонники его и враги презлющие. Видел монету Андрей, на которой Азисов лик запечатлился. Глянул тогда он снова в небеса. Посмотреть желал он почётче да повнимательнее. Но лика того уже и не было в небесах. Вспышки исчезли в то же мгновенье, а вслед за ними и молнии колдовские. Словно бы и не было лиходейства этого. Словно б и не появлялись ни молнии ни вспышки светоносные. "Азис....", - только и произнёс тогда царевич Москанский. Но никто ему не ответил. Не сказал ни единого слова. Обернулся он и взглянул на товарищей своих. Поредело воинство Москанское. Убиенных были многие тысячи. Но не дрогнули воины государевы и готовы были ордынцев поганых бивать. Ибо увидев игрища светоносные, решили они, что сами Боги за них вступились и покарать решили демонов адских и всех прислужников Церберовых. А уж если и демоны пред ними дрогнули, так ордынцы ж и вовсе ниц упадут, да пощады молить начнут, руками главы свои закрывая. Не верил тогда очам своим Андрей Крашич. Всё ещё где-то думал, что сном он забылся. Ехал на коняжке своею в походе, да заснул от волнения. Однако вскоре он понял, что давненько не видывал сна, ибо ехал с воинством своим, не смыкая очей. "Азис....." - снова услышал царевич великое имя. Чуял он сердцем своим, что на помощь пришёл им Азис Безупречный. И сокрушил он молниями своими воинство Церберово. Ибо крушил он когда адовых тварей жезлом своим колдовским и в ад отправлял их тысячами. Многих отродий демонических он на колени поставил! Слыхал Андрей историй немало об Азисе великом. Николай же Крашич часто рассказывал ему про товарища своего давнего, великого колдуна. И силу колдун этот настолько могучую имел, что города мог в прах одним лишь взмахом превращать. Говорили, что после смерти своей, Азис к Богам был приравнен и подобен им стал.
Вскоре сочли воины Москанские погибших своих. Десять тысяч полегло на поле брани близ Даниловска. Множество витязей отважных демоны к праотцам отправили. Но не стали горевать тогда сильно богатыри Москанские. Решились идти они дальше к Даниловску, дабы Шацка скорее достичь. Павших было велено хоронить на том же поле. В спешке собрали Москанцы копальщиков с сёл соседних и вырыли множество могил. До самой ночи священники государевы павших поминали, да благословляли их на путь к миру загробному. Андрей же весь вечер сидел в лагере разбитом и к воинам своим не выходил. Долго он размышлял о том, что случилось на поле брани. Вспомнил он и отца своего в тот вечер. Николай же много раз говорил про Азиса. Утверждал, что Азис и вовсе его не слышит, как бы ни обращался тот к нему, и как бы ни молил его о скорейшем прибытии. Затем же воспоминаняими своими погрузился Андрей и в битву недавню. Вспомнил про то, как взмолился он Богам всем известным, и не за себя он молился в тот час, но за воинов своих. Даже если б и погиб Андрей тогда, не страшно бы для него это было, но страшнее было воинство своё потерять и на помощь товарищам не прийти. Подумав до самой полуночи, вызвал к себе Андрей воевод своих и генералов. Велел он лагерь тут же сворачивать и выступать на новую битву. Осталось их всего двадцать тысяч, но воины эти знали, какие силы за них вступились. И духа боевого множество у них имелось отныне. Надлежало теперь покарать Бинбаши и злодеев его, что Москанскую землю кровью решились окропить. "Не будет Бинбаши пощады за магию смерти, что учинил он на поле близ Даниловска", - говорил тогда воеводам своим Андрей, "Мы заставим его заплатить за все беды, что претерпели люди наши". "Уверены ли вы, ваше благородие, что именно хан - виновник вызова демонов?" - вопросил один из бояр, всё ещё в сомнениях пребывающий, "Неужто он достиг такого могущества?". "Я знаю, что это он", - ответил на это царевич Москанский, "Чувствую сердцем своим. Но чувствую и другое. Если есть Цербер, значит и Боги Света тоже есть. И кто как не они вступился за нас сегодня? Верую я, что победу великую мы найдём. И хана проклятого изгоним в мир иной! И вы поверьте, товарищи мои! Коли и вы поверите, сила наша необъятна станет. А вера непоколебима!". Закивали тогда головами бояре и воеводы Москанские. Ибо знали они, что без веры крепкой не выстоять им в этой битве. Лишь вера... И только лишь вера.... Их самый надёжный защитник.

[Саша RFB]

Сумеречный Восход. О демоноверцах

Часть 9

 

Спойлер

Сумеречный Восход. О демоноверцах.

И так... Победили демонов поганых, Цербером призванных. Отбросили воинство нечистое и изгнали его с мира людского. Вот, что случилось в те дни, братья и сестры. Вот, что творилось тогда в землях Москанских. Думали, что не было так до Церберова вторжения? Думали, что до того, как зло посягнуло на мир сей, не было здесь ни демонов ни служителей их? Если и молвит кто, что не случалось подобного здесь, не верьте тому и гоните за тридевять вёрст. Правду же услышать извольте. Москан же единой державою слыл не всегда. Было и время, когда множество княжеств расползалось по земле государевой. И не властвовало здесь ни государей ни государынь и единение общее сказкой считалось. И княжества эти друг с другом войны вели. Было такое за столетия до Николая Премудрого и до воителей его храбрых. Правил некогда в княжество Южноборковском князь один, Лихославом зовущийся. И было у него воинов много-премного. Конницей своею славился на все державы окрестные. Было дело, когда Луховицкое княжество и Североборковское сговаривались супротив Лихослава. Направляли они на него воинства свои бесчисленные. Вставал по утрам Лихослав, да известия мрачные получал от мужей и дев своих. То Луховицкий князь ратников пришлёт, да пару селений отхватит. То Северо-борковчане нагрянут с тысячами своими. То Курганцы набеги сотворят, то степняки из Радомовска. Посылал Лихослав конников своих на битву. То одно селение отобьёт, то второе освободит. А вернётся обратно в столицу свою Калашинскую, да услышит, что уж рать враждебная к обители его подступает. Решил Лихослав к волшбе обратиться, ибо не мог он врагов своих на колени поставить. Желал самодержец к ответу их всех привести и в рабов своих оборотить. Слыхал, что колдун один, Карагачем зовущийся, в лесах недалече проживал. Чародейства великие творил, мёртвых к жизни призывал, больных излечивал мановением рук и порчу насылал на неугодных ему. Разыскать решил Карагача Лихослав. Собрал мужей своих храбрых и двинулся в путь. Прибыл князь вскоре с воинами своими в сторожку лесную. Видит, как старец один брёвна на себе таскает, да у дома своего складывает. Велел тогда Лихослав помочь старцу и вместе с воинами своими подсобить изволил. Отблагодарил тогда старец князя Южноборковского. Пригласил к себе в сторожку чаю горячего отхлебнуть и сыра с хлебцами откушать. Вопросил за обедом князь старца, где же колдун обитает, Карагачем зовущийся. Ответил ему старец, что Карагача в лицо знает, но лишь избранному дозволяет глядеть на себя. Сказал ещё старец, что если желает князь вопросы какие задать или помощи попросить, пускай озвучит желания свои. Молвил тогда князь Южноборковский, что хочет он защиту вокруг княжества своего выставить, да такую защиту, чтобы ни один ворог не прошёл на землю его. Старец улыбнулся в ответ ехидно и отлучился из сторожки своей. Вернулся он не меньше чем через час, и поведал, что согласен Карагач Лихославу помощь оказать. Но взамен попросил его Божеству новому поклониться, а веру старую навеки искоренить. Думал тогда Лихослав, думал, до самой полуночи в сторожке сидел. К утру же решил Карагачу довериться. Вызвал к себе старца того, и сказал, что согласен на помощь колдовскую. Тогда признался старец, что он Карагач и есть, и что должен Лихослав всех старых Богов с земли его изгнать. Идолища разрушить надлежало, а жрецов староверных навеки прогнать, а если и не прогнать, так зарезать их всех до единого. Пригласил Лихослав Карагача к себе в столицу свою, Калашин. Прибыли они вместе потом в город великий. Первым же делом велел Лихослав жрецов всех старых к себе привести, и в сарае громадном разместить. Дружинников своих вооружил он прежде мечами и топорищами. И как зашли староверцы в сарай тот, так и набросились на них дружинники князевы и изрубили их на части. Потом же конники Южноборковские долго по селениям разъезжали с факелами большущими. Швыряли они факелы эти в храмы старые, да поджигали их. Недовольства потом начались по земле Южноборковской. Волнения докатились аж до Калашина, до столицы самой. Неугодно было подданным княжеским веру новую принимать. Не нравился им бог зловещий, веру в которого насадить желали. Ибо Бог тот, что Карагачем восхвался, три головы здоровенных имел, да три пасти клыкастых. Цербером называл его Карагач. Утверждал, что создан был Цербер Сущностью Неназываемой во времена оные, и велела Сущность эта, чтоб творению его вся вселенная поклонялась. Ибо Боги старые на зов являлись редко, а порою и вовсе не являлись. Но Цербер же, едва обратиться к нему, сразу же слышал подданных своих и немедля на помощь приходил. Тем и смущал народ Южноборковский Карагач зловредный. Лихослав же обряд кровавый совершил, дабы богу зловещему продаться. Принесли служители Карагачевы камни громадные ко двору княжескому. Велел колдун Лихославу кровь на них пролить и свою и воинов преданных. Схватил Карагач клинок огромный и полоснул им князя по шее. Затем то же самое и с дружиною его сотворил. Лежал тогда на землице князь Южноборковский долго с соратниками своими. И ни к мёртвым его причислить не можно было и ни к живым. На утро же прочетал заклятия Карагач и поднял князя и воинов его с земли. Вздохнул тогда снова Лихослав и силушка нечистая поселилась в нём. Щёлкнул он пальцами узловатыми, и дворец его княжий в пепел оборотился. Щёлкнул второй раз, и крепость каменная возникла с памятниками зловещими, да со шпилями острыми. Так и правил Лихослав целый месяц с мёртвыми своими дружинниками и колдуном демоноверцем под боком. Вскоре дошли слухи о том, что творится в Калашине до князей окрестных и самодержцев. Собрались тогда князья на совет великий. Говорили они о Лихославе, что к Мраку обратился и с колдунами дьявольскими душу связал. Долго совещались на совете властители, и долго не могли они к общему мнению прийти. Вскоре решили они на время мир меж собою заключить и единство создать против супостатов, что в землях Южноборковских поселились. Воевали тогда княжества Москанские и дружбу лишь в целях своих использовали. Но на миг тот, не велено было им крамолу творить и не велено было друг с дружкой драться. Решение о единстве принято было князем могучим, что давно уважение и почёт вызывал у соратников своих. И даже враги его почтение испытывали пред князем этим и за силушку его богатырскую уважали. Ибо умел владыка тот медведя одними руками своими на землю уложить. Звали того князя Златославом Крашичем, и был он предком дальним нынешнего государя Москанского, Николая Премудрого и сына его Андрея. Собрал Златослав войско единое из соседей окрестных и дружинников собственных. Тысяч двадцать воинов набралось, и все готовы они были вражин поганых на копья насаживать. Вторгся Златослав тогда в земли Южноборковские. Селяне же, что супротив князя своего настроились, к Крашичу перебежали. Никому уже не любо было мракопоклонникам клятым службу служить. Златослава же все желали самодержцем видеть не только в землях его, но в и в княжестве Южноборковском. Узнал Лихослав, что соседи его против него сговорились, да воинство выслали. Узнал и про восстания на земле своей и про укоры народные. Не желали люди простые и знатные тёмной силе продаваться и веру новую принимать. В ярости тогда Лихослав пребывал. Взмахивал руками своими огненными и избы с сараями поджигал в Калашине. Карагач же велел князю войско своё в спешке собирать, да бой давать Златославу. Но не откликнулись воины его на зов княжий. Ибо и дружинники и бояре Южноборковские с народом во мнениях сходились, и не желали они присягать на верность силе колдовской. Тогда Карагач решил ратников своих из ада самого вызвать. Взмахнул он посохом своим громадным и о землю со всей мощи ударил. Открылось тогда кольцо пламенное в Калашине, и вынырнули из него рыцари чёрные, и свечением алым окутанные со всех сторон. Приказал им Карагач на Златослава идти, и откликнулись на зов его рыцари тёмные. Златослав же уже к Калашину подходил с войском тридцатитысячным, ибо влились в ряды его селяне Южноборковские, с князем своим порвавшие. Битва тогда случилась страшная у стен столичных. И пало в ней множество воителей храбрых и мужей достойных. Но удача за Крашичем закрепилася. Прорвал Златослав оборону рыцарей чёрных. Порубал он множество их клинком своим благословенным. Вскоре были уже воины светлые за стенами Калашина. Пробиться удалось Златославу ко дворцу князя Южноборковского. Долго бились они друг с дружкою на мечах громадных. И срубил Златослав голову у Лихослава. Рухнуло тело безголовое наземь, да в прах оборотилось. И дружинников чёрных Златослав порубал. Всех мраковых служек зарезал и в бездну отправил. Карагача же так и не сыскали воины храбрые. Сбежал колдун проклятый в дали неизвестные. Весь город обыскали воители Златославовы, но так и не удалось им супостата зловещего к ответу призвать. На утро же после битвы народ Южноборковский перед Крашичем могучим склонился. Признали они его князем их и владетелем. Согласился Златослав над землями Южноборковскими воцариться. Разрушить повелел он крепость Лихославову до основания самого. Сел он на троне тогда в Даниловске и столицей этот город провозгласил. Калашин же был перестроен вскоре и очищен от всякой скверны. Но до сих пор ещё призраки чёрные бродят там. И поговаривают, что жив остался дух Лихославов, и мщенья великого и поныне жаждет. Так что ежели кто задумает сказать вам, братья и сестры, что не было чародейства никакого на землях Москанских до Николая Премудрого и мужей его, то не верьте тому глупцу вы, и гоните прочь его, дабы глупец сей с вами более в разговоры не вступал. Вернёмся же тепереча мы к героям нашим Москанским, Николаю Премудрому, государю нашему, и сыну его Андрею, и к Симеону Чопорийскому и возлюбленной его, Файдулле.

 

Небольшое путешествие в историю этой планеты на заре времён. )

[Саша RFB]

Сумеречный Восход. Шацкая Битва

Часть 10. Финал

 

Спойлер

Сумеречный Восход. Шацкая битва

Николай же Крашич, государь Москанский, войско своё пополнив, из Калашина выдвинулся. Тридцать тысяч воителей его с ним было. И много было там славных молодцев добрых. И гусарчики-хлопчики и уланчики-мальчонки и стрельцы пограничные и конники поместные и драгунские храбрецы и егеря-охотнички. С севера же двигались и другие силы Москанские. Краев-Скирос с товарищем своим, Рогволдом Зарецким, объединился с подмогою чопорийской и крестьянами черемушскими. Почта голубиная на славу работала. Вызвала она на помощь Москану воинов из империи Гераклианской. Гераклианские же цари охотно согласны были подмогу прислать, ибо знали, что царство союзников их в опасности великой. Наргонский же император Зелимхан, Заррагену сокрушив, двигался к Ушкуй-гамбре с войском огроменным. Заррагенцы уж головы пред ним склонили, ибо пал их эмир Акбар Худощавый, и более Бинбаши не был товарищем для них. Часть заррагенцев даже в открытую Зелимхана поддержала и союз его с Москаном. Двигались воинства со всех сторон на Орду Степную. Но этого-то и нужно было для подлого Бинбаши. Державы он издревле любил друг с дружкою сталкивать. Играться великими государствами было для него всё равно что песочница для ребёнка. Порою брал он одно княжество, и на другое направлял, а сам сидел в стороночке, да поглядывал, как там мужи и девы храбрые друг друга побивать станут. Так и здесь сотворил поганый Цербер. Крамолу напустил прежде, а затем в войну кровавую весь мир людской вверг. Всюду, где Цербер ни появлялся, смерть приходила и кровушка человечья лилась. Не было у Цербера забавы слаще, чем на земли людские усобицы напускать.
Крашич же Андрей, царевич Москанский, услыхал о событиях в мире окрестном. Докладывали ему соглядатаи его записками почтовыми о том, что отец его царственный, выдвинуться из Калашина изволил. И о Наргонской империи докладывали ему, о Зелимхане, что Заррагену сокрушил, и о подмоге с держав остальных, что явиться желала на зов государев. По всему миру уж молва ходила, что Бинбаши войну развязал великую, и царство Москанское прибрать захотел. Слухи же ходили не только по державам известным, но и по мелким княжествам, что и дела не имели с Крашичем и правительством его. Андрей же понимал отчётливо, что державе великой гибель грозит. Видел он очами своими чудовищей страшных, Цербером посланных. Ежели же Бинбаши и правда Цербера Изначального частица, то не только царство Москанское под ударом, но и все остальные державы, что в мире людском стоят. Двигался царевич наш к Даниловску, что разорён был прежде ордынцами. Прибыли москанцы в Даниловск и возопили от горести в сердцах своих. Воевод и посадников здесь уже не было. Да и дома людские сожжены были до тла, и даже основ от них не осталось. Всё ордынцы проклятые спалили. Жителей же местных на куски изрубали. Глядел на картины жуткие государев сын, да за грудь хватался от отчаяния и бессилия. Всюду и везде тела раздробленные валялись. Много покрошили ордынцы славных мужей и дев. Глянет Андрей на улицу одну, и вся она мертвецами завалена. Глянет он на другую, и там груды тел обезображенных. "За такое не жить Бинбаши", - яростно зарычал тогда Андрей Крашич, "Не жить ни ему, ни племени его злобному". Ярость великая в москанских сердцах поселилась. И стала она ещё пуще той, что до битвы Даниловской их преследовала. Готовы были воины москанские ордынцев и зубами и ногтями разрывать. Вот до чего довели их злодения хана степного. "К Шацку!" - громкие команды раздались Крашича-младшего, "Выступаем к Шацку!". Саблю свою длинную в воздух царевич поднял, и грозными очами оглядел он воинство своё. "Не забудем и не простим!" - слышались ответы воинста москанского, "За Даниловск и другие наши селения, что сожжены были и разграблены, мстить будем!". Вышли вскоре силы Андреевы из Даниловска спалённого. Двигались они всё быстрее и быстрее к Шацку. Спасти стремились они город великий и не дать поганым до тла его сжечь. Сохранить они жизни людские желали.
Вратецкий же воевода ждал-не дождался, пока воины москанские на спасение его жителей явятся. В гневе он пребывал великом, когда Даниловский посадник к нему в крепость прибыл. Ибо знал Вратецкий, что посадник этот - не воин, но трус несчастный, и бросил он воинов своих и жителей местных на произвол судьбы. Едва увидел воевода Шацкий посадника Даниловского, тут же и велел его допрашивать, что же в городе недалече случилось. Посадник же умолял о пощаде и молвил, что ордынцев было столь много, что сдержать их возможным не представлялось. Тогда Вратецкий в гневе великом обрушил секиру свою на соратника бывшего. Трусов он никогда не любил, и порою считал их намного более худшими тварями, чем те же убийцы ордынские. Разрубил он напополам посадника трусливого, а тело его велел собакам скормить. "Покуда образины такие, как этот изменник будут на земле нашей", - говорил тогда Вратецкий свите своей, указывая на останки посадника Даниловскго, "Не бывать нашему царству победителем. Все мы должны до последнего драться с угрозой великой". Слушали его придворные и головами кивали. И внутренне страшились они воеводу своего за нрав буйный и за презрение к слабым. Сутки же спустя, прибыли к воеводе Шацкому гонцы из селений недалёких. Один из них, хлопец белобрысый, с коняшки своего спрыгнул, да на колени к Вратецкому бросился. "Не трусы мы", - говорил он за себя и за товарищей своих, "Но не сумели спасти селения. Павленково и Сумрачево сожжены ордынцами были. Идёт сюда Бинбаши проклятый с воинством степным. Двести тысяч их прибыло". Слушал их воевода, да гневно зубами скрипел. Желал выяснить он, сколько же осталось городу Шацку до начала осады. "И когда ж прибудут проклятые?" - вопросил потом Вратецкий подданных своих, "Сколько уж разведчиков наших пало от рук прислужников адских!". "Дня два или три", - со скорбью великой отвечали посланники, "Двести тысяч их идёт. Орудия при них. Наёмники же пушки им дали, и стреляют эти пушки не хуже наших". "Сколько же нас в городе?" - вопросил тогда воевода дружинников своих могучих. Обернулся он к охранникам громадным и грозно взглянул им в очи молодецкие. "Не больше семи тысяч", - отвечали с печалью дружинники, "Не сдержим мы ордынцев. Подмога нужна". Велел тогда Вратецкий немедля оборону городскую готовить. Пушки, что имелись были на стены водружены. Ружья со всех складов похватали да раздавать начали не только частям регулярным, но и ополченцам простым. Желал Вратецкий, дабы каждый из жителей Шацких на битву с ордынцами вышел. Призвать решил он не только крепких мужей, но и дев, что оружием владеть умели. "До последней капли крови биться будем", - говорил тогда Вратецкий подданным своим, "Не сдадимся врагу. И не бросим в беде товарищей наших".
Бинбаши же поганый двигался уж к городу самому с силами бесчисленными. Рассчитывал он, что удастся мульгашцам и демонам-союзникам его Андреево войско сдержать у Даниловска. Но не вышло у демонов Цербера и не вышло у наёмников-мульгашцев. Донесли ему гонцы его вести недобрые. Андрей же Крашич с войском двадцатитысячным в Даниловск, как утверждали они, вошёл, да к Шацку направился, дабы победу отнять у ордынцев. Выжили в схватке кровавой воины его и сражаться готовы были снова. Отмстить желали они степнякам за гибель мужей их славных. Услышал новости эти проклятый Бинбаши и в ярость великую пришёл. Тут же он гонца того, что недобрые вести принёс, схватил за грудки и сердце его бьющееся вырвал. Подержал в руках своих чёрных сердечко людское Бинбаши, да бросил его наземь и сапогами раздавил. Затем и второго своего гонца прикончил, разрезав того на части саблей. Облизал Бинбаши кровь человеческую с клинка, да на воинов своих грозным взглядом посмотрел. "Не вышло у нас Андрейку Крашича у Даниловска в капкан заманить", - гневно молвил тогда хан ордынский, "Но не беда. Нас здесь двести тысяч. А москанских крысоедов и тридцати не наберётся". "Но если же Крашич не разбит, то сзади он нам ударить может", - заговорил тогда один из нойонов степных. "Наше войско итак разбито в Черемухинске. Неужто опять придётся воинов терять по тысячам?". Звали его Хубилаем, и был он славным воякой в бою. Не раз проявлял он себя в сражениях страшных. Но не любо было ему уже за хана нечистого биться. Выследил его в ряду военачальников своих Бинбаши и тотчас метнулся к нему с саблей обнажённой. "Думаешь, что он потрепать нас сможет?" - яростно брякнул правитель степной, "Полагаешь ты, что не справлюсь я с Москаном?". Хубилай же не устрашился гнева ханского, и грозно на владыку своего поглядел. "Не кажется ли, что кровушки ордынской много льётся?" - послышался в ответ голос военачальника степного, "И не только ордынской. Заррагенцев в войну с империей Наргонской ввергли. И сами в Москан вторглись без объявления войны. Не только вражья-то кровушка льётся, но и наша, великий хан. Того и гляди ордынцев-то не останется никого. Неужто ты решил ханство степное в целях своих использовать? Ходят слухи, что ты вовсе не правитель наш истинный, и не человек, а сам дьявол. И что играешься нами, как детки игрушками. Играешься, дабы мир наш в кровавую баню окунуть. А как наиграешься с родом людским и пищу свою получишь, так и на другие миры переключишься. Злодей ты, говорят, и мерзавец, с демонами спутавшийся". Загорелись тогда пламенем алым очи у хана нечистого. Взмахнул он саблей своею пред ликом Хубилая, и отбросил его на тридевять вёрст от себя. "Отныне никто перечить не станет мне!" - в гневе великом хан прокричал, "А если кто и посмеет, смерть его ждёт! Я ваш владыка законный! А вы все... чернь!". Замолчали тогда военачальники степные, и говорить ничего не стали. Но многим из них высказаться хотелось. И не любо было им видеть, как хан их казнит, что врагов своих, что подданных. Лишь Чугудай один поддерживал владыку своего и верил в него всем сердцем своим. Нечего было делать воинам ордынским. Послушались они хана своего, да дальше к Шацку продвинулись. Но усталось от войны в сердцах их появлялась, да недоверие великое к правителю их нечистому.
И пригнал хан Бинбаши к городу москанскому воинов своих. Темники его согнали с ордынских земель всех, кто попадался под руку. Были здесь и млады воины, что мускулами двигали и старые, что уж и копьё-то поднять не могли. Всех согнали по ханскому приказу. Но едва подступили ордынцы к Шацку великому, как воинство Крашича появилась в лесах и равнинах. Успел наш царевич хана опередить и не дать ему город старинный огню предать. Ибо Боги сами Светлые за воинов Москана стояли, и не желали они, чтобы царство великое в пепел превратил поганый Цербер. Успели москанцы-ребятушки на помощь своим собратьям прийти. Вот только было их куда меньше, чем врагов распроклятых. Узрел Андрей Крашич, сын Николая, воинов ордынских, и столь многочисленно их войско было, что возопил принц москанский в сердце своём и затрясся. Ведь привёл он на битву лишь тысяч двадцать, а вражинам же числа не имелось. "Что делать будет, светлейший?" - слышался голос одного из боярских советников Андрея, "Их орды бесконечны. А нас тут раз-два и обчёлся". Не знал, что ответить боярину своему Андрей Крашич. Пожалел он, что отца родного с ним рядом не было. Ибо Николай ещё в Калашине был, а если бы даже и здесь находился, то не мог бы сражаться, как в прежние времена. "Биться надо всё равно", - вскоре раздался голос царевича москанского, "Если отступим, позор навлечём". Понимал Андрей, что отступление сулит карой великой за трусость ото всех Богов, что властвуют над нами. Не должно было воинству москанскому с поля брани отступать. Ибо ордынцы могли превосходство своё почуять, да и признать себя величайшими из воителей во всех окрестных землях. "Если отступим - смерть", - повторил свои речи Андрей, "Не жить нам, братцы, коли побежим.... Хоть их и много, лишены они порядков военных и знаний. Беспорядочной толпой переть будут. А у нас же воинство обученное. С лучниками конными пушки поработают. А с пехотинцами щитоносцы будут воевать. Да и мы не на их земли пришли, а они на нашу ступили! Так будет до последнего родину защищать!". "В случае таком, велю готовить я орудия немедля", - сказал один из воевод, что ехал рядом с принцем. Убедившись, что Крашича сын согласен во всём и головою кивает, развернулся боярин на коне своём и взглянул на пушкарей, что орудия тащили с собою на клячах закорузлых. "Пушки готовить к бою!" - раздался приказ по всему полю брани, "Биться с ордынцами будем! Не дрогнем мы пред дикарями! Кто мы с вами? Москанские воины? Или холопы неумелые?". "Есть, пушки готовить к бою!" - слышались ответы канониров москанских, "Сегодня наш день! День наших братьев и сестёр!".
Ордынцы же встали тогда и ждали себе, пока москанское войско к бою приготовится. Щедрость решил свою показать хан Бинбаши. Мог бы сразу напасть, как увидел москанцев, но решил подождать немного. Не думали воины Крашича, что за сбродом, собранным Бинбаши, последуют всадники могучие и обученные, что в ханской страже лучшими слыли. Подарок прескверный приготовил для москанцев хан степной. и потому восседал он на лихом жеребце и улыбался. Москанцы же построились в порядки боевые и пушки приготовили. Было их столь мало, что подивились ханские темники, как ещё биться они решились. "Великий хан", - молвил Чугудай, ханский визирь и мастер по убийствам, "Неужто и правда решили сечу справить? Их же куда меньше! Я-то думал, что москанцы - трусы, да и сразу стрекоча дадут!". "Не стоит недооценивать их", - сказал на это Бинбаши, даже не глядя на советника своего, "У них ведь царём Крашич поставлен. А он и не с такими как мы сражался. Но сегодня его войско ждёт поражение. Я поставлю Москан на колени. И данником сделаю. Хочу, чтоб Колька Крашич приполз ко мне на коленях и молился мне, аки Богу, о пощаде. Хочу, чтоб башмаки мне вылизывал да так, чтоб чистотой они сияли. Хочу, чтоб царица его ноги мне омывала утром и вечером, а сын родной конюхом прислуживал". И рассмеялся во весь голос хан могучий. Наслаждение великое получал он от сказанных слов. "Сегодня день, когда Москанское царство.... станет улусом Степной Орды! Я сожгу их города, а жителей обращу в рабов, которые будут строить мне дворцы из обломков собственных селений! Да здравствует Хан Бинбаши!" - крикнул во весь голос свой степной владыка, да так кричал, что воины его в округе вздрогнули. "Да здравствует хан Бинбаши!".
Построил Андрей-царевич воинства свои по всему полю в порядки боевые. Перендняя же линия была за стрелками государевы. Далее следовали уже пикейщики, алебардщики и щитоносцы могучие. По флангам поставил он стрельцов пограничных с бердышами и самопалами. Конников пара тысяч в лесу близлежащем спряталась. Надлежало всадником бравым проникнуть в тылы ордынского войска, да сумятицу внести. Пушки же были размещены на холме невысоком. Ордынцы же беспорядчною толпою готовились наступать. Видит Андрей Крашич, как первые их линии в битву двигаются. Пустил Бинбаши сброд свой имеющийся на ряды москанские. Толпы конницы и пехотных его сил вперёд двинулись с улюлюканьями дикими да с криками птичьими. Затрубили тогда горнисты со всех сторон. "Первая шеренга приготовиться!" - слышались приказы Крашича по всему воинству москанские, "Ружья к бою!". Поскакал он потом на коне своём вороном к лучникам и самострельщикам. Оглядел он лесовиков москанских, что стрелы уже для боя подготовили. "Огонь не прекращать!" - крикнул царевич лесовикам своим, "До последней стрелы палите! Да так, чтоб дожди смертоносные супостатов укатывали! И не было супостатам пощады от железа москанского!". Завопили тогда от ярости боевой лучники да самострельщики. Царю и отпрыску ему хвалу великую вознесли. Пушкарям же велел Андрей Крашич палить без устали, как и лучникам. Тяжёлая работёнка у канониров москанских выдалась. Подготовили они кулеврины свои для боя и почистили их накануне от сора. Потом же ядра в них погрузили, да огненный шторм на вражин поганых обрушили. Летели со всех ног на битву воины ордынские. И была их куча кученная, да тьма тьмущая. Бегут они, вопят во все глотки, и вдруг видят они, как небеса чернеть начинают. Стрелы в них появляются, да болты. И ядра огненные вместе с болтами и стрелами появляются. Обрушилось множество огня и дыма в тот день на воинов ордынских. Кишки и их внутренности долго по полю широкому разлетались. Стрелы булатные в первые мгновенья тысячи три уложили. Опрокинулись наземь воины ордынские, кто уж мёртвым с ног валился, а кто живой ещё щитом своим плетёным отгородиться пытался. Но не спасали степняков поганых ни щиты их ни вопли боевые. Москанцы же бравые палить продолжали без устали. И не знали орудия их пощады для супостатов в тот день. Ни пощады ни жалости не ведали.
Но вскоре заметил царевич наш, что неладное творится на поле брани. Уж сорок тысяч убитых было ордынцев от стрел и ядер пушкарских, а вражины всё не кончались и не кончались. Наступали воины степные на порядки москанские. Дошло уже затем и до стрелков государевых. Выбежали стрелки вперёд пикейщиков тогда, на одну ногу присели, и айда палить по ордынцам подступающим. Ордынцы же страху не ведали, а напролом летели с криками жуткими. Воевода же гусарский увидал такое дело, да к Крашичу, командиру своему, на коне подскакал. Оглядел он царевича москанского взглядом недобрым. "Что-то странно ордынцы ведут себя, ваше высокородие", - слышался голос его через выстрелы, "Другой бы супостат уже дёру дал от такого-то залпу. А они всё чешут и чешут на нас". Крашич же обернулся в сторону воеводы, и побледнело в мгновении лицо его храброе. "А если они так и желают, чтобы мы пули на них израсходовали?" - вздрогнул тогда царевич москанский, и скулы его задрожали, как от холода лютого, "Неужто хочет Бинбаши, чтобы ядер у нас и стрел не осталось?". "Пули у нас не бесконечные", - ответил на то гусарский воевода, "А подмога от государя когда подойдёт - неизвестно". В миг тогда бросился государев отпрыск к офицерам и командирам своим. Первым делом велел он силам пушкарским огонь прекратить. Возмущались в ответ канониры царские и не ведали, зачем их просят пальбу остановить, и только лишь потом дошла до них правда-матушка зловещая. Совсем скоро приказы Андреева и до остальных доходить стали. Лучникам же велено было стрельбу остановить, да ждать случаве подходящих. Увидел Бинбаши, как огонь прекратился со стороны москанцев, и понял, что раскусили его супостаты. Подскакал хан ордынский к нойонам и полководцам своим. Вид у него презлобный имелся, ибо не любо было Церберовой частице, когда задумку её дьявольскую вражины прознавали. "Догадались поди, что воинства эти для прикрытия созданы", - грозно заговорил тогда Бинбаши, к полководцам своим обращаясь. "Что ж.... Будем давить их не только числом, но и умением". "Может всё же отзовём наши силы?" - послышался голос одного из нойонов степных, "Или задумал ты, хан, всю сотню тысяч угробить? Не лучше ли прежде и нашим орудиям поработать, да обстрелять москанцев издали? Хватит уже кровушки степной напрасно проливаться. Не жалеешь ты ни своих ни чужих!". В ярости дикой взглянул тогда хан на военачальника. Выхватил он саблю свою острую из ножен, да полоснул полководца по шее. Кровушку же его потом быстренько с лезвия слизал. Увидели это остальные военачальники, да мигом замолкли, чтобы хана своего не гневать. "Приказы здесь только я раздаю", - прорычал тогда Бинбаши, грозно оглядывая полководцев своих, "И коли кто ещё задумает поперёк воли моей идти, раздавлен будет". И слугу своего, шедшего позади, разрубил хан распроклятый. Не виновен был слуга тот ни в чём, а лишь под ярость салтанскую попался.
Последовал потом Бинбаши к стражникам могучим, что силы могучие в войске ордынском составляли. Чугудай же командовал мужами этими, и велел он прежде воинам приказам ханским следовать и ждать подходящего случая. Не должно было богатырям ордынским в битву вступать поначалу, ибо предназначались они для последующих ударов. Желал Бинбаши, чтоб москанцы все пули свои на ополченцев его угробили, а лишь потом познали ярость ордынскую и дрогнули пред рядами витязей степных. Чугудай же в доспехах боевых на жеребце лихом восседал и покорно, как пёс, салтанскую волю ожидал. Явился владыка степной к богатырям своим, оглядел их ещё раз взором своим неистовым и отдал приказы им боевые. Удивился тогда Чугудай, отчего хан зловредный задумки свои меняет. "Раскусили меня подлые москанцы", - говорил тогда Бинбаши визирю степному, "Так что планы мои нарушились. Но не стоит горевать из-за того, мой друг. Всё равно одолеем мы их. Нас здесь полчища великие, а их лишь горстка". Чугудай же заметил, как зрачки ханские сужаться начинают да багроветь. Задумал что-то новенькое господин его степной, что-то крайне зловещее и лихое. "И что же делать мы будем?" - вопросил тогда Чугудай владыку своего, "Неужто все силы сразу на них кинем?". "Именно!" - ответствовал Бинбаши, очами презлющими сверкая, "Все силы сразу. Мы раздавим их как чёрных муравьёв. Вели орудиям наших палить по москанцам!". Поначалу улыбнулся Чугудай, так как понял, что скоро в битву ему выйти предстоит, но как последние слова хана степного услышал, так и замер в оцепенении лютом. "Помилуй меня, властелин, но где москанцы там же и наши воины", - послышался голос его дрожавший, "И так много наших уже убито!". "Согласен с тобою", - сказал на то хан распроклятый, "Орудия наши по своим попадут. Но и по москанцам ведь тоже! Воинство у меня будет скоро бесчисленное, так зачем мне всё это холопьё неразумное? Пускай уж погибнут за властителя степного. И врагов наших в могилы утащат". Повиноваться пришлось Чугудаю приказам властителя своего. Не желал он расстраивать владыку степного, да гнев его вызывать. С горестным ликом он голову преклонил пред ханом ордынским, затем же коня пришпорил и к военачальникам орудийным поскакал. Велел он пушкарям и камнемётным расчётам пальбу открыть немедля. Не поняли приказов пушкари поначалу и заволновались. Пришлось Чугудаю пристрелить двоих канониров ордынских из пистоля своего. Другие же, увидев гибель товарищей, мигом бросились приказы ханские исполнять. Более не смели они прекословить воле властителя степного. И хоть приказы эти преступными были поистине, решились они выполнить их, да пальбу начать по воинству москанскому. С ликами жуткими нацелили пушкари орудия на гущу сражавшихся. Раздались потом залпы громовые по всему полю брани. Вылетели ядра пламенные из орудий ордынских и целые тысячи в прах оборотили.
Завидел Крашич, как степняки пушки свои в ход пустили, да камнемёты громадные. Влетел один из камней вражеских в ряды гусарские. Тридцать хлопчкиков славных передавил вместе с коняшками их. В полверсте пролетел от Андрея-царевича. Второй же камушек такой в ордынцев самих врезался и сотню их цельную раздробил. Задел и москанцев-ребятушек, с щитоносцами бок о бок стоящими. Затем и ядра пушечные полетели, да непростые, а взрывательные. Одно такое ядрышко злобное щитоносцев множество раздавило, а затем и рвануло со всей своей мощи. Случилось это несчастье в нескольких саженях от царевича. Взорвалось ядрышко пламенем алым, и осколками от него множество ребятушек славных ранило. Воеводе, что рядом с Андреем скакал, пол-головушки богатырской снесло. Посочились жидкости зеленоватые из раны его страшнейшей, и рухнул тогда полководец москанский наземь. Коняшку же его тоже пришибло осколком, и шейка лошадиная кровью обмазалась. Жалобно заржала коняшка бедная и захлебнулася жидкостями своими. Видел то зрелище Крашичу и мысленно Богов отблагодарил, что ядрышко мимо него пролетело. А то мог бы Николай Премудрый без сына своего в тот день остаться. Но миловали Боги Андрея, и оградили от смерти ордынской. Глянул тогда царевич наш во все стороны. Всюду вокруг него тела обезображенные валялись, дымом и пламенем окутанные. Кровь же реками текла по травушке-муравушке. И конечности валялись богатырские и головы и внутренности их. Дышать уж тошно стало на поле этом кровавом. Конь же Андреев едва в кишечниках не запутался. Начал он яростно вопить во всю глотку, ибо не нравилось жеребцу тому по останкам воителей проходить. "Ордынцы пушки свои задействовали!" - слышался крик боярина одного, что первым после Крашича в воинстве был, "И своих и наших побивают! Надо и нам наши орудия в ход пустить!". Пришпорил тогда Андрей коня своего и вскоре у боярина того оказался. "Так чего же вы медлите? Пушки к бою готовьте!" - крикнул царевич во всё горло своё. "Огонь из всех орудий!". После сего последовал он прочь от бани кровавой к расположениям конников своих. Пока на убитых смотрел он, мысль ему годная в голову подкралась. Решил он орудия ханские вырубить. В лесах же его конники драгунские стояли, да приказов царевича ждали. Желал Андрей наш покончить с пушками Бинбаши, и понял он, что вылазку надо сделать, да такую, чтоб не заметили его пособники ханские. Оставил он бояр своих силами москанскими командовать, а сам же решился на подвиг великий. Не устрашился он смерти, что не так давно едва не схватила его лапами чёрными. Добрался государев сын вскоре до драгунов своих в лесочке, объяснил затею о пушках ордынских и лично возглавил ребятушек в битве грядущей. Пистолет он на сечу взял с собой, да не обычный, а скорострельный, чтоб ордынцев мог десятками косить.
Пробирались они по лесочкам и полянам не меньше получаса, но знали они, что ежели не преуспеют, то горе великое на воинство Москанское обрушится. Преимущество было лишь в знаниях. Знавал Андрей-царевич земли эти, как пять пальцев своих, и с закрытыми глазами мог дорогу сыскать. А ордынцы же здесь чужими были и местности почти не ведали, разве что только по картам и чертежам, кои составлены были людьми не сведущими и не научного дела мастерами. Удалось Андрею и драгунам его до расположения канониров ордынских добраться. Увидали они их ещё на скаку. Хан же Бинбаши и не думал, что вылазку москанцы совершат, ибо рассчитывал владыка степной на двести тысяч воинов своих. Москанцы же появились внезапно, словно саранча хаттушская. Вынырнули драгунчики из леса Шацкого и на бомбардиров десятками хлынули. Ордынцы же в ужасе были, едва увидели они, как драгуны Москанские с саблями и пистолями на них скачут. Похватали степняки ружья свои и самопалы старинные. Палить принялись супостаты по солдатушкам Андреевым. Но драгунчики те не простые были, а в кирасах стальных и кафтанах подбитых. И носились москанцы-ребятушки по всем позициям ордынским. Стреляли они и саблями рубили, а в орудия ханские яблочки пороховые кидали. Взрывались тогда пламенем алым орудия степные, и не представляли они угрозы более для воинов государевых. Чугудай же-разбойник и помыслить не мог, что вылазку задумают москанцы и в тыл к ордынцам залезут. Пришпорил он конягу свою да саблю могучую выхватил. Андрей же завидел Чугудая в пылу схватки. Дёрнул за поводья жеребца своего могучего и ринулся в битву лихую. Не честно сражаться решил полководец ордынский. Выхватил левой рукой пистоль, выпалил в государева сына. Андрей же-молодчик сумел увернуться, и пуля лишь щёку его оцарапала. Не стал царевич наш пистолеты в бою сем использовать. Выхватил саблю булатную из ножен и готовиться начал к выпадам вражеским. Выстрелил Чугудай из другого пистоля, и снова пуля его мимо цели своей прошла. Тогда решил он саблей острейшей голову царевичу отсечь, и выставить её потом на блюдце серебряном пред ханом своим. И снова удача оставила Чугудая-разбойника, ибо не на светлой стороне он сражался, а за властителя презлобного, колдуна распроклятого. Разрубил его в тот же миг Андрейка Крашич. Напополам рассёк он тело разбойника. Верхняя половина Чугудаева с коняшки слетела, а другая же с ногами его длиннющими и кишками продолговатыми, скакать продолжала по полю кровавому. Так и кончились дни Чугудая-разбойника. Пал он в ту битву от руки храброго царевича москанского. Как увидели ордынцы, что визирь их и полководец разрублен напополам, так и бросились они в бегство к лагерю ханскому, что поставлен был неподалёку. Не стали их преследовать тогда москанцы, а снова в леса направились, дабы к воинству своему вернуться вскоре.
Вратецкий же воевода со стен Шацких за побоищем наблюдал. Далеко была битва, да видна с башен городских. И дым от орудий стрелявших едва ли не до неба подымался. Сеча шла там великая и кровавая. Знал же воевода, что Андрей, государев сын, явился на зов подданных своих с воинством Москанским. Наблюдал Вратецкий за битвой из подзорной трубы, да глядел он за расположениями воинства государева. Много было бьющихся на поле. Тысячи и тысячи молодцев храбрых без жалости друг друга со свету сживали. Пули летели всюду и стрелы. Сабли звенели и топоры. И тут-то пришла светлая мысль в головушку Вратецкому нашему, что не должно хоробрам Шацким в городе отсиживаться. Легко же отвагой кичиться за стенами громаденными, а ты поди шашку свою обнажи, да за стену выйди с ворогом биться, тогда-то и проверится отвага твоя. Подумал об этом немало Вратецкий и обернулся в сторону соратников. "Так чего ж мы-то сидим?" - возопил он тогда во всю глотку горластую, "Наших там валят из всех орудий, а мы значит... здесь? За башенками отсиживаться станем?". Посмотрели бояре на Вратецкого в недоумении великом, затем и на друг дружку. Заговорить решился боярин один, с длиннющей бородёнкой до пояса. "Так чего ж нам за стену-то, батюшка воевода?" - заворчал он тогда и косо на владыку своего поглядел, "Ребятушек-солдатушек понапрасну тратить? Пусть мы и кинемся, а ежели Андрейку Крашича разобьют? На нас же потом пойдут холопы ордынские, а мы город свой в беде оставим!". "Значит струсить решил?" - гневно вскрикнул в ответ воевода, да за пистоль свой схватился, "Мы что... Будем ждать, пока наших воинов там порешат? Ждать и смотреть? И ничего не сделаем? Не это ли предлагаешь ты?". Выхватил пистоль свой Вратецкий, да ринулся на боярина того и к горлу его дуло приставил. "Да я скорее тебя собаку пристрелю, чем брошу в беде товарищей наших", - рассвирепел тогда воевода Шацкий, и в медведя едва не оборотился. Боярин же в ужасе отпрянул от командующего своего и покорно головушку опустил. Юнец один, что каптенармусом служил в гарнизоне, пойти против воли посадника пытался, да не вышло у него глупого. "Но ведь прав боярин-то", - раздался затем голос каптенармуса того, "Нас там всех перебьют. А город у Бинбаши как на ладони окажется". Хотел ещё что-то сказать юноша тот, но не успел и звука вымолвить. Выстрелил ему в голову Вратецкий. Яростью озарилось лицо его богатырское. "Так-то вы государя нашего цените?" - заревел тогда посадник во всё горло своё, "Андрей там бьётся... А мы здесь прозябать останемся? И не спасём сына Николаева? Николай же Премудрый жизнь за нас всех отдавал! С Цербером поганцем воевал! А мы его сына в беде оставим?". Оглядел он ещё раз воителей своих и бояр, стоявших рядом. Рыкнул он злобно и зубами заскрипел, словно бы волком родился на свет. "Раз не желаете, сам пойду!" - послышались слова его грозные. Тут же бросился он в конюшни свои посадничьи, вскочил на коня лихого, да ринулся к воротам городским.
Но не стали бросать его в беде бояре Шацкие и молодцы храбрые. За ним же все побежали скорее, дабы не бросить в беде ни царевича Москанского ни воеводу своего. Взгромоздились храбрецы Шацкие на коняшек своих и айда вперёд на помощь государеву отпрыску. Ружья похватали и пистолы, а кому не хватило, те за самострелы взялись и за луки обыденные. Вылетела конница Шацкая из ворот городских и в битву устремилась. Вратецкий же не забыл по пути в оружейную свою заскочить, да копьё захватить с наконечником звёздным. Помнил он, как сам государь, когда дочку свою Марьяну замуж за него выдавал, копьё сие в подарок ему вручил и наказал беречь до скончания времён. Чуял сердцем Вратецкий, что орудие это пригодится ему когда-нибудь. Слышал воевода про козни ханские и про связи Бинбаши с колдунами. Вот и взял он собою копьё это с наконечником непростым. "Москан и Шацк!" - слышались кличи боевые со стороны воинства посадника. Летели в битву всадники на конях своих сильных и не было в их душах ни капли страха и ужаса. Знали они, что на дело благое идут. Царевича идут вызволять из окружения ханского. Даже боярин тот, что недавно канючил и вопил на стенах городских, уж забыл про сомнения свои и с саблей обнажённой на битву скакал. Знал посадник наш, что возможно живым уж не выбиться ему. Вспомнил, что забыл он супругу свою Марьяну расцеловать в обе щеки, но не было у него уж времени никакого. Да и Марьяна сама поняла бы его затею и простила бы, ежели узнала про то, как Вратецкий жизнь государева сына сохранить желает. Жаль было посаднику, что не попрощался, но иного выхода не имелось у него. Жизнь государева отпрыска дороже всего была. Ведь ежели падёт великий царевич, воинство Москанское в бегство бросится, и все города царства великого в руины обратятся. Ибо желал Бинбаши всю державу Москанскую в пепел превратить и всех славных жителей её на веки вечные истребить.
Заметил хан степной, как со стороны Шацка воинство посадника показалось. Успел он уже многих своих посланцев зарезать и сердца им вырвать за вести недобрые. Не так давно доложили ему, что Андрейка Крашич пушки все ханские порубал, а канониров пострелял. И Чугудая самого, что полководцем великим считался, царевич Москанский в бездну отправил. Едва не взвыл от ярости великой владыка степной, как увидел, что новые силы к москанцам на помощь идут. Решил тогда господин зловещий лично атаку возглавить. Не стал он бросаться на Крашича, окружённого щитоносцами своими. Вознамерился хан подмогу из Шацка покрошить. "Ну что ж... раз они решили вылазку сделать, да будет так", - прорычал тогда салтан степной, зубы свои оскалив по-волчьи, "Множество кровушки их сегодня прольётся. Буду потом из тел мертвецких сердца вытаскивать, да пожирать их страстно. Сердце Крашича самого возьму, да в глотку свою погружу. И долго разжёвывать буду". Вскочил на коня своего лихого, саблю из ножен вытащил и повёл за собою мужей своих злобных. Завидел и Вратецкий, как сам Бинбаши с полчищами ордынскими на него позарился. Но не дрогнула рука воеводы Шацкого. И отринул он страх, что душу его сломить множество раз пытался. Не было в глазах его ничего, кроме храбрости великой. Ибо был Вратецкий из козацкого рода, а там уж в Блажковских станицах богатырей навалом было, и испокон веков эти витязи козацкие родину Москанскую от врагов защищали. Понеслись навстречу конники Шацкие и ордынские. Выстрелы среди них раздаваться стали. И ордынцы поганые из ружей своих и пистолей палили, и шацкие солдатушки залпами им отвечали. Сам Бинбаши во главе воинов своих нёсся с клинком обнажённым. Огни колдовские в глазах его загорелись. Конь его дьявольский пламенем адским залился. Зубы его из лошадиных в волчьи оборотились. Взмахнул супостат саблей своей и выпустил сферу огненную в воинство Шацкое. Сфера та, пламенем объятая, цели свои быстро нашла, и конников множество поразила. Разлетелись тогда в стороны разные всадники храбрые. Но не задела сфера колдовская витязя нашего, Вратецкого. Нёсся посадник наш со всей скорости на хана проклятого. Поднял над собою копьё, государем подаренное. Кинул его со всей силушки своей богатырской. И вонзилось орудие это хану нечистому прямо в грудь и сразило его наповал. Взвыл тогда от боли великой Бинбаши, да с коняшки своего покатился. Вспыхнул он пламенем адовым и исчез, словно и не было его никогда в этом мире. И коняга его адская тоже исчезла. В пепел оборотилась бестия страшная, да и развеялась по ветру. Увидали воины ордынские, как от хана их только прах и остался. Развернули они жеребцов своих степных и в бегство обратились. Но не отступили тогда воины Шацкие, а погнали ордынцев до самых лесов. Копьё же Вратецкий так и не сумел себе вернуть, ибо исчезло оно навеки вместе с телом хана проклятого.
Крашич же по другую сторону поля находился. Битва там шла чудовищная и страшная. Вступили уж в битву щитоносцы москанские и пикейщики. Сбивали они с коней воинов ордынских, а после добивали пиками острыми и саблями. Пушки уж ханские не работали, ибо заглушил их накануне Андрей наш царевич с драгунами храбрыми. Вдруг видит царевич Москанский, как дрогнули ряды ордынские. Слышались вопли повсюду на их языке дикарском. Вопли эти ужасом и страхом отдавали. Разбегаться во все стороны начали степняки, да вопить истошно. "Похоже, салтана-то вражеского прихлопнули!" - слышались крики бояр москанских недалече от Крашича, "То-то и стрекоча дают поганцы! Так им и надо!". В миг воспылали храбростью и отвагой с силой двойною воины москанские. Ринулись они догонять ордынцев поганых, да наземь их валить и добивать. С двух сторон ударили по поганцам москанцы отважные. Шацкие солдатушки, да государевы птенцы. Многих степняков в тот славный день порубали. Полководцы же Ушкуй-гамбры и не ведали, что далее творить. Не думали они хана своего в сей день лишиться. Горны зазвучали тогда по всему полю брани. Велели военачальники степные воинству всему в леса уходить. Не выиграть им было битву Шацкую. Хоть оставалось ещё сотня тысяч, дух боевой окончательно подорвался. Не желали воины степные за мёртвого хана головы класть. Многие из сброда туземного и вовсе на родину вернуться желали. И наёмники разные не хотели более за Бинбаши воевать. Полки наёмничьи из Мульгаши и держав юго-восточных тотчас же отступать начали и поклялись более на землю Москанскую не ступать ногами, и даже в мыслях своих про неё забыть. Взяли они золото из лагеря ханского, да и бежали в разны стороны, дабы не видеть более ни степняков ни врагов их москанцев. Разбито было вдребезги воинство ханское. Не ожидали подобного ни полководцы степные ни союзники ордынские. Москанцы же с яростью удвоенною добивать отступающих стали. Понеслись хлопцы-молодцы на коняшках своих и давай отстреливать убегающих. Долго ещё продолжались расправы эти над трусами степными. К вечеру уж битва великая окончилась. Множество тел окровавленных поле усеяло. Больше ста тысяч погибло в той сече ужасной. Куда уж ни глянь, всюду трупы валялись и конские и людские. Не было ещё сечи такой ни разу за всю историю мира нашего. И долго ещё оплакивать станут умерших матери их и отцы.
Вечером же вступил Андрей Крашич в славный город Шацк с воителями москанскими. Вратецкий же бок о бок с ним ехал и саблю свою над главою держал. Радовались в тот день жители державы Москанской. Удалось сокрушить им воинство Ушкуй-гамбры. И подмога со стороны государя и генералов его так и не понадобилась. Вот как управились славно с ордынцами погаными богатыри наши! Таких бы богатырей и в наши дни! Эх... Силушка Москанская. Великая ты и могучая. И ордынцев на тот свет полчища отправишь и Цербера самого в ад низвергнешь. Радовались и пировали жители Шацкие. Празднества пышные устраивали в честь победы величайшей. Ко дню следующему прибыли в город славный и подкрепления государевы. Сам Николай Премудрый с воинством своим в ворота городские входил. Награждал он орденами и медалями полководцев своих преславных. Крашичу же медаль золотую с ликом Василия Грозного подарил, да и назначил его первым среди генералов москанских. Обещал ему земли обширные на востоке отдать. Вратецкого же в генералы произвёл и велел сменить ему кольчугу свою на мундир дворянский, а шлем свой на кивер высоченный. Множество речей хвалебных молвил тогда царь наш батюшка. И внимали ему со всей бдительностью воины его и полководцы. "Сегодня день, когда разбили мы воинство нечистое", - говорил государь храбрым подданным своим, "Сегодня день величайшей победы за всю историю державы Москанской! Сегодня мы отбили нападение не просто ордынцев, а прислужников Цербера самого!". При имени упомянутом задрожали некоторые бояре и полководцы и осенили себя знаменем экхартовым. "Бинбаши был не просто ханом", - продолжал речи свои правитель Москанский, "Но и прислужником зла величайшего. Теперь он низвергнут. На веки вечные в ад отправлен". Взглянул государь наш на Вратецкого и на сына своего Андрея. Кивнул головой в их стороны. "Вот они! Герои наши!" - слышались слова царёвы по всему городу Шацку, "Вот они! Победители наши!". Долго ещё радовались и веселились люди москанские по всей матушке-земле. Лишь только матери и отцы убиенных оплакивали павших в боях. Дошли вести вскоре не только до городов пограничных, но и до Москана самого.
Едва услышал о победе под Шацком могучий Симеон, так и расцеловал он в уста сахарные барыню свою Файдуллу. Файдулла же уже брюхатой была изрядно и родить вскоре готовилась. Радовались они вместе победе Москанской и целовали друг друга страстно и горячо. "Видишь, что говорила я тебе, лебедь мой", - молвила Файдулла прекрасная супругу своему, "Москанцы - храбрый народ. А царь наш Николай Премудрый - лучший из всех властелинов". "Права ты, душа моя" - отвечал ей тогда Симеон, целуя нежно в темя её, "Государь наш славный и великий. Батька мой Селивёрст Павлович не раз рассказывал мне о храбрости рода Крашичей. И вот... Оправдались слова батьки моего. Воочию я увидел как цари наши отчизну свою защищают и покрывают её дланью своею могучей. Всегда веровал отец мой, Селивёрст Павлович в силушку Москанскую. Что выстоять она сумеет даже если Цербер сам воинов огненных приведёт из бездны великой". Одно только грусть вызывало и печаль всевеликую. Множество павших было в битве той страшной. Больше ста тысяч погибло смертных мужей. Но пали они не напрасно. Ибо отдали они жизни свои за дома родные и за земли. И даже павшим ордынцам посочувствовать стоит. Сражались степняки за салтанасвоего, и множество их не знало, кем хан тот проклятый оказался, и что задумывал он сотворить на землях этих. А если б знали они правду, так сами бы хана того и прихлопнули. Наргонский же император Зелимхан поздравить изволил государя Москанского, и дары ему щедрые прислал. Говорил он, что неплохо бы земле степной под защиту империи Наргонской встать. Новый же хан Барадуй, что в Ушкуй-Гамбре воцарился, не желал воевать с народом москанским. Желал он мира и покоя для степняков своих, коих потрепать успел нечистый Бинбаши. Все же идолы и памятники, построенные Бинбаши тёмным богам своим, разрушены были по приказу хана нового. Не желал Барадуй, чтобы тени чернющие на землях степных сновали. Не хотел он более смерти для подданных своих. Прошли седмицы долгие, и послал новый хан ордынские дары великие для царей Москанских. Изволил он прощения просить за предшественника своего. Ибо знал он, что Бинбаши - не человеком был, а демоном ужасным из ада самого. Николай же Премудрый ответил тогда Барадую, что не должно степным сынам прощения просить за хана их. Ибо под магией злобной находились степные мужи, и не ведали они, что творили.
А что до Бинбаши распроклятого...... То не погиб он вовсе и не канул навеки в лету. Неужто думали вы, что так просто его Вратецкий в бездну и отправил? Нет... Заблуждались вы, если полагали, будто бы Цербера отродье простой смертный сразить сумел. Лишь только изгнать он сумел его в дали дальние и на долгое время. Но чтобы убить? Нет... Убить он его не способен. Увы... Не убить никому создание это прескверное. Никому и никогда из смертных простых. Лишь только Боги сами прикончить нечистую тварь способны. И не дано это сделать смертным из рода людского. Что же до хана нашего и Цербера Изначального частицу? Одни говорят, что он даже и возрождался, и досаждать желал Крашичам и роду их могучему. Слухи ходили, что культы он тёмные создавал по державам мира сего и сторонников своих собирал. Другие же молвят, будто бы не сумел он возродиться и более не тревожил владения Москанские. Не приходил он более никуда в земли людские и не смущал простой люд. Разное молвят мудрецы со всего свету. Писал же наш самодержец Николай Премудрый в дневниках своих, что видел он порою козу презлющую во снах. И являлась нередко коза ему эта, смущала разум его и говорила с ним о павших его товарищах. Напоминала частенько о Варфоломее ушедшем, что не сумел перед нею выстоять. Но прогонял Николай бестию ту молитвами разными. Порою и Азиса самого призывал, дабы козлицу эту дьявольскую снова в небытие изгнать. Говорил и сыну своему государь наш, что не погиб Изначальный Цербер, и недалече он отправился после гибели частицы своей. Предупреждал государь Москанский, что явится Цербер снова, ежели не изменятся люди в сердцах своих и душах. Утверждал, что сами порой мы бестию эту в свой мир призываем поступками своими злыми и помыслами.
Симеон вскоре маршалом первым в державе великой стал. Файдулла же сына ему родила преславного. Решили назвать они сына Варфоломеем, в честь полководца великого, не дрогнувшего пред Цербером Изначальным. Крестным же стал для него Николай Премудрый, государь наш могучий и славный. А Андрей же Крашич оберегать поклялся Варфоломея юного. Поклялся, что не бросит в беде его, и как вырастит юноша этот, то место при государе законном займёт. Годы прошли многие. Вырос Варфоломеюшка юный. Стал он как и Симеон, отец его, маршалом первым в державе. Вскоре изволил преставиться и государь наш прекрасный, Николай. Долго тогда плакала держава Москанская, ибо не желала она ухода царя своего великого. Андрей же законное место занял, и правил он мудро и справедливо. Лучшим из властителей в Москане считался, и едва не достиг царевич наш славы отца своего. Вратецкий же сдружился с военачальниками известными, Краевым-Скиросом и Зарецким. Заслужил он от них уважение великое за то, что Церберово отродье под Шацком в бездну сослал. Отправились вскоре Краев-Скирос, Зарецкий и Вратецкий в походы великие. Наргонцам желали они помогать. Зелимхан уж преставился, и трон его славный дочери достался. Амартидой звалась она, и ничего не вызывала она, окромя восхищения великого. Бились за сердце её многие властители и рыцари со всего мира нашего. Красива была и душою и телом, а мудрость её безграничной считалась. Помощь великую оказывали царице мужи нашли славные. С Хаттушцами они бились немало и с врагами иными. В Мульгаши вторглись воины москанские вскоре и покарали их властителей за Церберову поддержку. Долго умоляли правители островов пощадить их жизни. Но не стали миловать их витязи москанские. Вратецкий же лично врагов обезглавил, а трупы их чёрные со стен городских спустил. Ибо помнил он прекрасно, как мульгашцы эти на стороне Бинбаши воевали и множество жителей москанских на тот свет отправили. Настали вскоре дни покоя и мира для царства Москанского. С державами окрестными дружбу держали москанцы и торговлю вели. И степняки наши более не совались на земли соседние. Барадуй же хан правил долго и мудро, а после землю свою отдал наргонцам. Сыновей у него не имелось, а дочери уж сосватаны были за разных нойонов ордынских. Так и поселились наргонцы в степях Ушкуй-гамбры, и вошли степняки в империю Азисовых потомков. Вот что случилось тогда, хлопцы мои и молодцы. Вот что творилось тогда в землях Москанских и окрестных. Думаю, подходить к концовке нам стоит, ибо затянулась уж история наша. Помните историю эту, да не забывайте, ибо знания великие несёт она. Знания, что помочь вам могут в любых деяниях житейских. Помните ещё и слова государя нашего, Николая, про злые помыслы. Коли пустишь в себе хоть мыслицу чёрную, так корни она и запустит. А коли корни запустит, так и Цербер на неё явится. Нюх ведь у Цербера собачий, чует он, бестия, когда зло распускается, и сразу же движется в сторону его. Помните слова государя нашего, да не забывайте.
Вот и всё, что сказать я хотел. Уж кончается чернильница моя славная. Да пёрышко уж потрескалось всё.... Что же ещё мне сказать вам? Да всё уж и сказано. Пожелать хочу я вам, читатели мои, добра в сердцах ваших, да такого добра, чтобы Церберово отродье оно не пускало в жизнь вашу, и чтобы гнало его подальше от ближних ваших и любимых. Ибо если хоть мыслицу одну прескверную пустишь в голову свою и продумывать её начнёшь со страстью великой, не бывать уже счастия великого и света неугасимого.

 

Вот, собственно, и опубликовал тут полноценную работу "Сумеречный Восход". 

[Саша RFB]

Послесловие к произведению "Сумеречный Восход".

Эпилог, так сказать.

 

Спойлер

Сумеречный Восход. Гази-Куму

Молвят одни мужи, что правление Крашича-государя и сына его мирным и тихим слыло. Другие же утверждают, что войн случалось великое множество, и что сам Цербер треклятый на мир людской глаз положил. Третьи же молвят, что мирно было лишь поначалу, а после кончилось всё войнами великими. И вот третьи то к правде и приближены. Как преставился государь Николай Премудрый, к власти пришёл сын его любимый. Андрей наш государь славным богатырём слыл. При Шацке разбил он воинство ордынское в двести тысяч. Сам же с двадцатью тысячами на битву выступил, и на части разорвал он полчища степные. Ханом же тогда Бинбаши был у степняков, зловреднейший и презлющий. Не щадил салтан степной ни своих подданных ни чужих. Желал он войну развязать великую во всём мире людском, дабы склонились сыны и дочери человеческие пред властью его. Ибо не человеком был хан проклятый, но Цербера частицею. А уж Цербер кто таков, знают мудрецы. Был он когда-то в землях этих, да изгнали его герои наши, Николай Премудрый и соратник его Варфоломей. Да не одни они изгнали его, а с товарищами своими, Азисом Безупречным, да гиперборейцами-ребятушками. В хане же Бинбаши Цербер треклятый возродиться желал, и войну мировую повсюду развязывал. Вот только Андрей наш воинство ордынское при Шацке разбил, а самого Бинбаши несносного Вратецкий-воевода копьём сразил. Так и закончились дни чёрные для царства Москанского и для всех держав окрестных. Умер потом Николай Премудрый, да сын его к власти пришёл. И думали вы, что мирно и тихо было при сыне государя преславного? Неправду говорят, коли мирно и тихо было. При Крашичах могучих мир и покой хоть и воцарялись, да ненадолго совсем. Цербер же даже из мёртвого мира угрожать сынам человеческим пытался и куколок своих в людские царства засылал.
Вот было дело в империи Наргонской. Умер Зелимхан могучий, затем и Амартида Прекрасноволосая. Андрей же Крашич в Москане правил, и государство своё к могуществу приводил. И науку в державе своей развивал он, да такую, что потом уж машины паровые по улицам городским заходили. И в государстве Наргонское наука тоже спать не ложилась, а продвигалась по пути своему тернистому. Вскоре после Амартиды, к власти шахиншах новый пришёл, Алулим. С Крашичем Андреем не желал он дружбу поддерживать. Вспомнили тогда распри старые москанцы и бывшие союзники их. Претендовал Алулим на земли Курганские, что на юге Москана имелись. Да и Шацк к себе прибрать желал властелин востока и юга. Предложил продать ему Курганск за три сотни тысяч, а взамен отдать хотел острова Безупречные. Андрей же продал Курганск наргонцам, и острова себе забрал. Но не остановился на этом несносный Алулим. Через три года ещё гонцов своих послал в Москан Престольный, и предложил уже иное. Говорил, чтобы царь-государь Москанский Шацк Наргонской империи отдал. Взамен же предлагал он горы золота, да остров один прибрежный на востоке, славившийся зверями диковинными. Посидел тогда подумал Крашич наш, а затем отказ прислал гонцам наргонским. Утверждал он, что Шацк не станет колени пред Наргоном преклонять. За город этот москанцы с ордынцами некогда бились и кровь свою проливали. Обиделся на то Алулим и после не стал дружбу с Крашичем водить. В Ушкуй-гамбре же воинство своё великое разместил, да штабы пушкарские отстроил.
Но не видел Алулим, что тучи вокруг него самого сгущаться начинали. Не узрел он опасность великую, ибо слеп был и алчен до мозга костей. Был военачальник один в Наргоне, и звали его Гази-Куму. Родился в степях он ордынских, и всем утверждал, что сыном внебрачным от Бинбаши являлся. Говорили ему тогда люди окрестные, что детей никаких у подлого Бинбаши не имелось. Ибо слыл хан развратником страшным и колдуном, и детей своих не желал он, ибо не хотелось ему никому троны отдавать. Вечно хотел до конца вселенского властвовать Бинбаши, потому ежели и брюхатилась какая наложница его, тут же велел клинками её зарубать. Однако убедить сумел Гази-Куму товарищей своих некоторых, что правда это, и что поистине сыном он приходился хану самому зловредному. Воевал Гази-Куму немало на стороне Наргонской. То с Хаттушей конфликты возникли, и туда воинство своё шахиншахи посылали. То с Мульгаши поссорятся, и снова войско великое слали на битвы кровавые. Научился многому Гази-Куму наш, и к сорока годам уж в генералах расхаживал. Получил он под власть свою сотню тысяч бойцов отважных. Захотелось ему вскоре новых побед, и задумал он дело нечистое. Начал Гази-Куму народы степные против Наргона склонять, да о старых победах напоминать. Приходили соглядатаи генеральские к степнякам, да рассказывали им про славные подвиги Орды Степной. Загорались тогда ненавистью жители местные. В ярость они дикую приходили, да кричали во все глотки свои о несправедливости великой. Радовался Гази-Куму, слышав о том, что крамолу творят приспешники его в землях ордынских. Вскоре до того дошли разговоры о славе былой в Ушкуй-гамбре, что не могли уже степняки выносить чужеземцев. Стали нападать они на купцов и торговцев и иных иноземцев в городах своих. Вспыхнул потом мятеж великий в Ушкуй-гамбре. Сорок тысяч восстало против власти Наргонской.
Захватили мятежники поганые пушек немало, да ружей и самострелов. Войско их Ушкуй-гамбру заняло, затем же разбило три полка наргонских. Послал тогда сообщение Алулим беклербеку своему, Алдару, дабы подавил он восстание за седмицу целую. Алдар же воинов со всех земель степняцких поднял, и велел он мятежников тут же задавить, а главарей их найти и повесить. Но не послушались его солдатушки-ребятушки, и оружие своё против беклербека обратили. Вспыхнули тогда бунты и восстания по всей земле степной. Алдара самого схватили мятежники проклятые, да на дереве распяли. Вбили ему гвозди длинные в руки и ноги, а последний гвоздище в темя вогнали. Долго вопил и стонал беклербек несчастный, да вскоре преставился. Пришёл вскоре приказ от владетеля наргонской и Гази-Куму. Гази-Куму же приказ отринул, а велел войску своему мятежников поддержать. Стало потом бунтарей до трёхсот тысяч в землях Ушкуй-гамбры. Не знал, что и делать тогда Алулим. Бросил он воинства могучие из Заррагены. Заррагенский же беклербек на сечу выступил с тысячами своими. Встретились воинства великие у Горы Сибадиановой, и битва великая случилась меж ними. Гази-Куму же конниками своими руководил, да так ремесло военное выучил, что разбить сумел он наголову наргонцев. Беклербека же самого Заррагенского схватили, и в цепях к мятежникам доставили. Долго мучал несчастного Гази-Куму. И топорами рубил его и лезвиями острыми и гвоздями колол. Потом же вытащил беклербека на степь открытую. Велел затем лошадьми того разорвать. Видели это военачальники мятежные, и поразились они кровожадности соратника своего. На том же поле и ханом Гази-Куму сделали. Объявил Гази-Куму Ушкуй-гамбру независимой от империи Наргонской. Восстановить он желал величие былое от Орды Степной.
Пришлось Алулиму тогда к Крашичу Андрею на коленях ползти, да умолять его о помощи державе своей. Говорил он ему, что новая Орда возникает под боком у царства Москанского. Долго слушла его Андрей-государь и думал, с чего бы ему властелину сему помогать. Ведь желал Алулим земли Шацкие к себе прибрать, да и в ссоре состоял он с Москаном могучим. На утро же дня последующего согласился Андрей помощь великую империи Наргонской оказать. Послал он Варфоломея тогда, военачальника своего лучшего, на битву с ордынцами мятежными. Варфоломей же был, сыном полководцев известных и славных подданных москанских, Симеона Храброго и Файдуллы Отважной. Много битв он успел за жизнь свою увидать. Слышал он и про историю матери своей, Файдуллы, что родом из степей была. Слышал, как мучал её в своё время Бинбаши проклятый и истязал. И видел Варфоломей, как Бинбаши сей в Гази-Куму воскресает. Знал он, что не должно Орде Степной снова подняться, да миру всему окрестному угрожать. Первую же седмицу успешно действовали воины Москанские. Разбить сумели они в землях степных мятежников. Три войска их на землю уложили. Гази-Куму же прознал о том, что Варфоломей на него идёт с воинством огромным. Бросил он против москанцев сотню тысяч своих. Встретились полчища бесчисленные у горы Зидайской. Бились тогда долго они, едва ли не до утра дня последующего. Заработали тогда пушки Варфоломеевы, запалили они по силам ордынским. Вывели "Марфу Ивановну" москанцы на холм большущий и в расчёте поставили до десяти ратников. Выстрелила "Марфа Ивановна" раз десять, и ядра её огроменные тысячи степняков по землице размазали. Много тогда трупов раздавленных на полюшке разлеглось. Ни коню ни проехать было по телам развороченным, ни зверью и ни люду простому.
Приказал Гази-Куму построить такую же пушку, как у москанцев. Согнал он работников своих до сотни. Сказал им, коли орудие за три дня готово не будет, всех работников этих волчарам громадным скормят. Мучались, мучались работники три дня и три ночи, и вывели они на день четвёртый пушку великую, что аж дворец в Ушкуй-гамбре высотою своей превышала. Велел Гази-Куму орудие новое испытать. В боях он многих наргонцев пленных захватывал. Вывели наргонских пленников они на поле, да разместили их. Накануне ноги им подсекли, дабы убежать не смогли они далеко. Хотел Гази-Куму на пленников этих орудие испытать, да не вышло у работников его. Только заряд они вбили в пушку свою громаденную, так и рванула она со всей мощи своей. Взрыв же едва ли не город разнёс вместе с воинством ордынским. Чудом уцелел тогда Гази-Куму. Велел он военачальников своих и пушкарских приказчиков во дворец притащить. Отчитывал их долго, да сапогами своими пинал. На утро же вывели воины его полководцев степных, да перестреляли всех за стенами дворцовыми. Думал затем новый хан ордынский, как бы москанских супостатов сдержать. А москанцы-ребятушки уж к Ушкуй-гамбре подходили с полчищами великими. Первым делом послал Гази-Куму двоих генералов своих, дабы разбили они воинство Варфоломея и подданных Андрея-самодержца. Но разбиты были ордынцы тогда снова. Притащили москанцы бесценную свою "Марфу Ивановну", и как прежде на колени ордынцев поставили. Выстрелила "Марфушечка" наша раз двадцать, и новые тысячи поле устлали обрубками своими. Решил Гази-Куму и самому на битву выступить. Думал, что если ударить москанцам в тыл и Варфоломея их саблями порубать, то разбегуться тогда супостаты и оставят земли ордынские.
Выступил хан ордынский на сечу великую с тысячами своими. Решил он исподтишка по врагам ударить и с двух сторон. Одним полком беклербек его командовал, другим же сам Гази-Куму. Нашли они отряды передовые из Москана и обрушились на них отовсюду. Не сумели москанцы тогда сопротивление оказать, да убитыми оказались. Только отпраздновали победу воины ордынские, как корпуса Варфоломеевы подошли. Снова "Марфу Ивановну" в ход пустили. Выстрелила девчушечка нашая по полчищам ордынским. Как и прежде, не выдержали степняки напора такого, да разбегаться начали. Долго кричал и ругался на них Гази-Куму. Не любо было видеть ему, как товарищи в бегство обращаются. Решил он самолично Варфоломея прикончить. Кинулся с саблей обнажённой на воинство москанское. Варфоломей же заметил его среди других степняков. Хотел он самолично негодника степного прикончить, только вот опередили братушку нашего соратники его славные. Один из стрелков государевых ружьё свой на ордынца нацелил, да выпалил. Рухнул тогда Гази-Куму с жеребца своего на землю. Головушка же его простреленной оказалась. Так и разбили москанцы потом оставшиеся воинства ордынские. Подошли к столице их, Ушкуй-Гамбре с пушками своими и полчищами. Знал Варфоломей, что не сдадутся степняки, и к обороне приготовятся. Оставшиеся вожди мятежные не желали покоряться ни Москану ни империи Наргонской. Вывел тогда Варфоломей "Марфу Ивановну" на холм громадный, там и разместил её-матушку. Приказал готовить он снаряды для выстрелов, но приказ об огне пока не отдавал. Послал потом гонцов к городским стенам и предупредить велел степняков, чтобы к обстрелу готовились.
Но не суждено было "Марфушечке" нашей выстрелить более. Случилось счастье великое в Ушкуй-гамбре потом. Обнаружили мятежники домишко, Гази-Куму принадлежавший. Обыскали они его, да и выведали, что Мраку хан их Извечному поклонялся. Вывели и что мятеж сей поклонниками Цербера спровоцирован был. В ужасе великом вожди мятежников пребывали, когда обнаружили, что за силы восстаниями их двигали. Послали потом они гонцов к москанцам с дарами великими. Не желали они более воевать против супостатов своих. Принял Варфоломей посланников ордынских в лагере у себя. Открыли ему посланцы правду ужасную о Гази-Куму и связях его с поклонниками Тьмы Вездесущей. Тогда обещал Варфоломей степнякам, что не тронет их более, и "Марфу Ивановну" от городских стен отведёт. Говорил он долго с вождями ордынскими. После решили, что Орда Степная так независимой и останется. Ушли затем москанцы от Ушкуй-Гамбры и многих невредимыми сохранили. Не желал Варфоломей злобы народу ордынскому, ибо не виновными они были. Цербер проклятый и тут козни свои пустить успел. Однако не поверил тому Алулим Наргонский, и обвинил москанцев в том, что не помогли они империи его, а лишь земли ордынские захватить возжелали. Угрожал он царству Москанскому новой войной. Андрей же Крашич предателем назвал Алулима. Заявлял государь наш москанский о несправедливости великой. Ведь воины наши Москанские кровью и потом земли ордынские захватывали, и помогать они желали шахиншаху наргоноскому. Шахиншаховы же обвинения ложными являлись и с правдою не совпадали.
Собирать стал воинов по стране Наргонской Алулим. К Москану полчища свои направил. Потребовал он, чтобы снова москанцы на степняков войной пошли и вернули Ушкуй-Гамбру империи Наргонской. Крашич же Андрей наотрез отказался. Говорил он, что не станет с ордынцами войн вести, ибо Церберов прислужник повержен и более крамолу не станет нести. Думали уж люди вокруг, что новая война грядёт. Империя Наргонское и царство Москанское равными были. Если уж и война бы вспыхнула, то долго бы не закончилась, и много бы кровушки людской пролилось. Но миловали Боги мир наш от новой напасти. Ибо Боги милосердными бывают и лишь добра хотят людям живущим. Алулима же подлого заговорщики ночью убили. Во дворец его проникли с кинжалами, да в постели владыку того закололи. Утром же новая власть в Наргоне пришла. Все же, кто за Алулима стоял, умерщвлены были. Порубили их тогда мечами, да топорами. Резня великая по столице Наргонской прошла, и множество жизней оборвалось в ту ночь кровавую. Визирь же Наргонский Илдарим-бей велел воинствам подручным от границ москанских отойти и более не смущать государей северных. Андрей же посольство направил к Илдарим-бею. Варфоломей в том посольстве был, и рассказывал он долго наргонцам об угрозе предотвращённой. Илдарим же слушал соратников своих и внимал. После же мир заключил с Москанской державой и прощения попросил за действия Алулима убиенного. Степные же владения долго ещё независимыми стояли, и вожди их дружбу великую с царствами окрестными вели.
Вот что творилось при правлении Андрея Москанского, братья мои и сестры. Мирно, говорите, было и тихо? Не было мирно.... И войны великие случались. Ибо не дремал проклятый Цербер, а козни свои строить продолжал. Желал негодник поганый войн бесконечных по всему миру людскому. Не желал он ни добра ни счастия роду человеческому. Более крамолы серьёзной уже не вспыхивало в мире том, но о войнах с ордынцами помнили многие. И до сих пор люди находятся, что не забывают о Церберовых угрозах. Не забывают они про колдовство степное и про Бинбаши зловредного. И про Гази-Куму помнят они, что Церберу поганому душу продал, и новую войну развязать пытался.

 

В общей сложности работал над произведением с мая 2019 года по октябрь этого же года. 

[Саша RFB]

Из моих жизненных эссе (2020 год).
Тогда я ещё не думал, что 21-й будет ещё жёстче.

 

Да... Бывают разные годы. Бывает, когда чувствуешь себя настоящим победителем, успешно преодолевшим все испытания. Бывает, когда наоборот считаешь, что удалось всё фифти-фифти. Но то, что случилось в этом году - это за гранью добра и зла. Можно сказать, я прошёл целый путь "от здравья к упокою". Начиналось всё в принципе неплохо. Но чем же всё закончилось? А закончилось всё тем, что я похоронил в этом году двух любимых бабушек, хоть и двоюродных. Ещё поучаствовал в каком-то странном и очень сомнительном мероприятии, при этом "прославившись" на всю страну так, что меня стали банить даже друзья. Ну и в конец не выполнил то, что давно хотел выполнить - свой основной план года. Перед тем, как год приходит, я составляю определённый план. Приблизительный, конечно, но тем не менее, план. И вот почти ничего из составленного ранее - не было выполнено. Чувствую себя настоящей Римской империей 476 года. Конец уже близок и варвары рядом. Но я всё равно продолжаю сражаться, рассчитывая отбиться от врага. Даст Бог, хоть в следующем году удастся. Этот 2020 год стал для меня одним из самых страшных годов в моей истории. И это уже не изменишь.

Сообщение отредактировал Саша RFB: 08 декабря 2021 - 13:13