Итак отдали город Смоленск поклонившися и в целости отпущены в Литву. ... и тые города повыймали люди ратные его царского величества аж по самую границу курляндскую ... и иные многие города Белой Руси, с чего и титул стал "и Белыя России" ...
Летопись Самовидца, XVII век
Пройдя верст тридцать по Виленскому тракту воевода, обнаружив удобную прогалину, остановил отряд и приказал обустраиваться на ночь. Ольгерд, ожидавший случая поговорить с Обуховичем, наконец решился. Нужно ведь было как-то определять свою судьбу. Слез с коня, стал шагах в трех, дождался пока тот раздаст все необходимые приказы, только потом негромко произнес:
- Дозволь обратиться, пан воевода!
Обухович развернулся к нему всем корпусом. Посмотрел. Нахмурился.
- Так это ты тот самый десятник, что башню на воздух поднял?
- Ну я, - нахмурившись и себе, ответил Ольгерд.
- Почему с нами ушел? Боялся, что московиты тысячу задавленных не простят?
- Мне-то чего бояться? Пан хорунжий на весь Смоленск кричал, что это его работа.
Морщины на лбу воеводы начали расправляться.
- То что не Соколинский это сделал, я сразу же после штурма прознал. Хотел наградить храбреца достойно, да сам видишь, какие у нас дела...
Ольгерд пожал плечами.
- Награда бы, конечно не помешала. Только мне сейчас другое нужно. - Решился, наконец. Выпалил. - Возьми на службу, воевода. Не десятником, а хоть простым мечником или кирасиром.
- Что с хорунжим не поделил? Службу менять сейчас не лучшее время.
- Литвины - то поменяли.
- То-то меня и удивляет. Шляхта к царю отбежала, а ты, наемник, со мной ушел.
- Я шляхтич, воевода. Мой род ведет себя от великого князя Ольгерда, через его сына, Владимира Брянского. Брянский князь своему младшему сыну пожаловал ольговскую вотчину.С того времени эти земли были за нашим родом, а всех старших сыновей называли в честь великого князя. До недавних пор.
- Вон в чем дело, - кивнул, понимающе, воевода. - Всю литовскую шляхту на брынщине, что Речи Посполитой присягала, за последние годы повыбивали из маетков московиты. Стало быть, и твоя родня тоже попала под царский бердыш. Значит вот почему ты царю челом бить не хотел.
Ольгерд кивнул.
- Это еще при царе Михаиле было. Я мальчишкой был, с учения приехал домой на отпуск, когда к отцу приехал важный боярин из самой Москвы. Он всю литовскую шляхту объезжал, добром предлагал московскому государю крест целовать. Многие еще тогда переметнулись ...
- И что твой отец?
- Ответил, что Рюриковичи из Великого княжества Литовского худородным Романовым отродясь не служили. А когда боярин начал ему грозить, взял, да спустил его с крыльца.
- Тогда мы с Москвией были в мире, - кивнул Обухович. - тронуть в ответ он отца твоего не мог.
- А он и не тронул, - невесело усмехнулся Ольгерд. - Не прошло и недели, как в Ольгов пришел воровской отряд в в две сотни сабель. Отца и мать убили, дом сожгли, меня увезли и в хлопы запродали. Это уже потом я узнал, что царь Михаил Романов не только донцов оружием и припасами снабжал, но и тех, кто в пограничных землях литвинов давил.
- Как же судьба твоя дальше сложилась?
- С хлопов я через год сбежал на Дон, откуда выдачи нет. Там казачком пошел к есаулу, научился саблю в руках держать, через несколько лет в Литву вернулся. Так вот с тех пор и воюю... Так что, возьмешь меня, воевода?
Тяжко вздохнул в ответ Обухович.
- Была б моя воля - ты бы уже главе сотни отборных пикинеров ходил. Да сам видишь, теперь все мое войско -три десятка домашних жолнеров. Воеводства моего теперь нет. Но это еще полбеды. Другое худо. Верный человек из Вильно намедни гонца прислал. Оказывается Радзивилл со своими присными за сдачу города в измене меня обвиняет. Крикуны настропалили сейм, так что сенаторы меня права голоса лишили, а королю направили депешу с прошением, чтобы меня под суд отдать. Так что еду я скорее всего, прямо в тюрьму. Ты уж не обессудь, десятник, но тебе сейчас от моей службы вся прибыль - гетманская немилость. Ты уж как-нибудь пережди. А вот ежели я опалу переживу и снова буду в силе, то с радостью приму тебя на службу.
Кивнул воеводе Ольгерд в благодарность за честный ответ. Ведь мог же высокий магнат его, безземельного наемника, и вовсе беседой не удостоить. Собрался было зашагать к дереву, у которого, с толком используя время отдыха, щипал траву нерасседланный конь, но был остановлен повелительным голосом.
- Подожди, десятник!
Обухович подозвал слугу, что-то ему негромко сказал. Тот шустрой лаской метнулся ко вьюкам, достал оттуда длинный предмет, завернутый в холстину, развернул, благоговейно подал. Воевода протянул Ольгерду золоченый эфес.
- Вот, держи. Это все что сейчас могу.
Ольгерд принял саблю двумя руками. Оглядел ножны - простые и надежные, но крепкие. Стальные стяжки на них позолочены и сверкают дорогими камнями. Взялся за рукоять, вытянул клинок на ширину ладони, чуть наклонил, охнул. В отсвете багровеющего солнца по матовой поверхности побежали мелкие трещинки, словно кто-то облепил кованое железо тонкой паучьей сетью.
- Дамасская сталь!
- Она самая, - кивнул Обухович. - За такую саблю сможешь купить нового коня. Только не спеши с ней расставаться. Видишь вензель на крестовине? Пока эта сабля с тобой - любой из рода Обуховичей твой друг и союзник.
Ольгерд нежно, словно лаская женский стан, провел ладонью по ножнам.
- Подарок воистину королевский. Теперь уже я, воевода, твой должник.
Обухович отмахнулся: пустое, мол, не время теперь для церемоний.
- Ступай, десятник. Бог тебе в помощь.
Солнце уже нависало в вершке от еловых верхушек. Ночевать Ольгерд решил в другом месте, куда нужно было успеть до темноты. Конь, поняв что ночной отдых откладывается на неопределенное время, недовольно заржал.
* * *
К тому времени когда Ольгерд, проскакав по лесной дороге верст шесть, выехал к пойменным лугам, уже начало смеркаться. Неширокий в верхнем течении Днепр выгибался здесь огромной сверкающей саблей, на которую темно-багровое солнце бросало кровавые отблески. Там где у сабли полагалась рукоять, пологий берег задирался крутым холмом, на котором, в лабиринте огородов гурьбились крепкие деревянные хаты.
Схоронившись за деревьями Ольгерд вдумчиво оглядел подворья, вслушиваясь в вечернюю музыку сельской жизни. Особое внимание обращал на крыши и коновязи. Не курится ли где из-под соломы очажный дымок, выдавая неурочный ужин? Не постукивают ли копытами в ожидании овса крепкие боевые кони, каких у крестьян сроду не было? Не брешут ли где с надрывом собаки на непрошеных гостей? Но в селе было спокойно. Собаки лениво перебрехивались меж соседними дворами, из коней в поле зрения обнаружилась лишь одна сермяжной масти кляча, рядом с которой и его меринок показался бы арабским скакуном, а из всех деревенских изб дым курился только над венчающим макушку холма основательным полуторным пятистенком здешнего старосты.
За время службы в соколинской хоругви Ольгерд бывал здесь не раз. Село Замошье, расположенное в полудне пути от Смоленска, было оброчным владением воеводства, поэтому служивые люди , следующие по своим делам, останавливались здесь частенько. Только в этом году он побывал здесь трижды: два раза сопровождал мытников, выжимающий из крестьян недобранный оброк, а третий, перед самой войной, во главе своего десятка был послан ловить беглого вора. Но вор, дерзко, прямо посреди дня освободивший от груза в полторы тыщи талеров загулявшего в трактире главу местной купеческой гильдии, был родом из здешних мест, а потому ловиться не стал...
Убедившись окончательно, что в селении нет чужих, Ольгерд тронул поводья. Конь, почуяв скорый отдых, зачастил копытами по тропе.
Главная и единственная улица Замошья привела его к старостову подворью. Как выяснилось, Ольгерд ошибся, и чужие в селении все же были. Точнее, чужой. Староста Михай стоял у крыльца и беседовал с небогато одетым юнцом вида до чрезвычайности неопределенного. Ольгерд спешился, привязал коня и подошел к крыльцу. Оглядев стоптанные сапоги, чиненый кунтуш, давно нечищеный самострел со следами ржавчины на замке, да измотанную хромую лошадь, которую хозяин судя по всему, не жалея ни себя ни животину, гнал без роздыху целый день, про себя усмехнулся. Такого горе-воина он, как десятник, не взял бы к себе даже ездовым.
Староста Михай, кивнул приветливо и пожал извиняясь, плечами. Мол прости, пан начальник, с человеком говорю. Ольгерд в ответ кивнул и чуть улыбнулся. Этот пожилой хитроглазый литвин, вечно жалующийся на войны с неурожаями, был позажиточнее многих шляхтичей литовского войска, и отношения заслуживал уважительного.
Путник тем временем засыпал Михая наивными до слез вопросами.
- А чем тут вообще можно заработать да славы добыть?
- Дык война же, милостивый государь, - щурясь, как кот на сметану, отвечал ему староста.- Слава да богатство нынче дело нехитрое. Можешь, к примеру, съездить да соли нам привезти. Закончилась в селе соль. Можешь к воеводе поехать, походатайствовать, чтобы он нам подати снизил. Мы тут и челобитную уже припасли. Да и разбойников в лесах стало больше, чем грибов. Ежели разгонишь их, мы тебе всем миром подарочек приготовим...
Пришелец поднял руку, задрал простую селянскую шапку и почесал затылок. Надумав, изрек:
- Не тех я чинов, чтобы с воеводой о податях говорить. Да и за солью мне, воину, бегать несообразно. А вот разбойники - дело другое.
Лицо старосты расплылось в улыбке.
- Вот и славно! Тут небольшая ватага, душ в семь у села водворилась. Как девки в лес по ягоды пойдут - так непременно норовят изобидеть их охально. Никакой уже моченьки нет терпеть...
- Шпилер не спрашивает сколько врагов, Шпилер спрашивает , где они, - подбоченясь, ответствовал пришелец. - Ты бы, староста, меня на постой до утра определил да припасу с собой дал. а утром с первым лучом, я и отправлюсь в бой.
«Стало быть, Шпилером кличут, -подумал Ольгерд, - германец что ли?»
- Рад бы, - все так же радушно ответствовал староста, - рад бы тебе, все что имею отдать, храбрец, да мы, селяне, беднее церковных крыс. Отдадим тебе свой припас - сами до весны не дотянем. Однако, толику можем продать. Но уж по таким ценам, что тебе не накладно будет. За те деньжата, за которые ты у нас все переметные сумы харчами набьешь, в городе и сухого хлеба не продадут.
Шпилер скривился и потянул из сумы тощий кошель.
- Искатели приключений, - пересчитав деньги и отпустив приезжего, пробурчал староста, - зачастили сюда, чуть не каждый день приезжают.
- Так тут радоваться нужно, - улыбнулся Ольгерд, - ты же этого Шпилера талеров на десять нагрел не меньше. Никак корчмарей в Смоленске подговорил, чтобы они всех искателей приключений к тебе направляли?
- Корчмари за такое дело непременно мзду потребуют, - вздохнул староста. - А тут дело иное. С недавних пор на Смоленщине беглый хранцуз объявился. Клермоном кличут. Как-то по весне он к нам в Замошье забрел. Платил щедро, золотом, вот я его своим домашним бимбером, для пасхального разговения припасенным и угостил. После того сей хранцуз воспылал любовью к нашим местам. Наутро, как в себя пришел да рассольчиком отлечился, поехал себе по-добру по-здорову, а через неделю начали такие вот , как этот Шпилер подъезжать. Оказалось, Клермон как повстречает в пути новичка, так непременно его направит его ко мне, мол ежели хочешь службу сослужить да талерами разжиться, то поговори с Михаем.
- А ты что?
- Что я? У нас тут осень на носу. Скоро рыбу солить, капусту, огурцы. Опять же грибы вон со дня на день пойдут. А соли в амбарах - кот начихал. Я же их всех сперва прошу - привези, мил человек, соли хоть три мешка, заплачу так, что не пожалеешь. Так ведь нет! Никто из них в негоции не желает пускаться, всем непременно воинской славы подавай. Ну я их и посылаю в лес к разбойникам. Одолеют - слава Богу. Но чаще всего в плен попадают...
Ольгерд понимающе кивнул.
- Кстати, Михай. В Смоленск к воеводе с челобитной больше не посылай никого. Сдал Федор Обухович город русскому царю.
- Вот уж порадовал, - от души огорчился староста. - Это что же получается, нам теперь нового московского воеводу дадут? Ох, грехи мои тяжкие. Новых мытников придется хмелить. А москали, говорят, пьют сильнее чем ляхи...
- Не боись, староста. Все паны, что у Обуховича служили, теперь присягнули царю Алексею. Так что мытники , скорее всего, те же самые и будут. Чего их менять?
- Тоже верно, десятник. Нам-то, бедным крестьянам, все равно кому оброк возить. Ну да ладно. Ты-то здесь какими судьбами?
Теперь пришла ольгердова очередь вздыхать и пожимать плечами.
- Я теперь уж и не десятник, а перекати-поле. Нету больше моей хоругви - весь повет под руку к московитам перешел. Служить царю не хочу, а воеводе, стало быть, более не могу.
- Что дальше думаешь?
- Не знаю пока. Отдохну денек, да скорее всего в Киев подамся. Там, говорят, новый полк собирают.
- И то дело, - кивнул староста . - Тут уже не поймешь, кто с кем воюет. Казаки стало быть с царем русским в союзе, а их бывшие друзья-татары теперь на стороне польского круля...
Ольгерд невесело усмехнулся.
- Ладно, Михай. Время позднее, конь устал, да и я тоже. Переночевать где тут у вас можно?
- Да вот хоть тут, в моей хате. Такому гостю мы завсегда рады. - Михай хорошо помнил, как присланный на расправу десятник, узнав что разыскиваемый вор доводится старосте двоюродным братом, в поисках усердствовать не стал, а потому обходился с ним. как с дорогим гостем..
- Сколько за фураж да припас возьмешь?
- С тебя-то? -обиделся староста. - Мы с тобой, мил человек, давно в расчете.
Ольгерд согласно кивнул. Собравшись расседлывать коня скинул кунтуш, бросил на перила.
- А что, Михай, бимбер-то у тебя, тот, которым ты своего Клермона потчевал, еще остался?
- Как не быть? - радушно осклабился тот. - Он у меня все время готовится. Вон видишь, и сейчас ... - Староста кивнул на соломенную крышу, над которой вздымался в вызвездившееся ночное небо неспешный дразнящий ноздри дымок.