Сообщений в теме: 166

[Tirannn]

Добровольцев записываете? И ещё: Америка планируется? Всё таки век великих географических открытий, без Америки скучновато будет...

Сообщение отредактировал Tirannn: 27 мая 2009 - 07:32

[Delabras]

Добровольцев записываете? И ещё: Америка планируется? Всё таки век великих географических открытий, без Америки скучновато будет...

Всегда рады любой помощи... Америки скорей всего не будет... вместо нее огромная карта Европы (раз в пять больше чем в обычном Medieval II-TW)

Сообщение отредактировал Delabras: 27 мая 2009 - 09:58

• 0

 

• Наверх

[Delabras]

Упадок османской военной мощи - причины и следствия

Однако, прежде чем рассмотреть особенности кризиса военной системы, созданной при первых султанах Османской династии, необходимо ответить на вопрос - можно ли было избежать его? И на этот вопрос нужно ответить отрицательно. Армия, военное дело в целом, как уже отмечалось выше, являясь частью общества, их создавшего, не могут оставаться в стороне от тех процессов, которые в этом обществе протекают. И если оно переживает подъем, то и военное дело его также находится на подъеме, и наоборот, кризис общества неизбежно отражается на состоянии военного дела как одного из важнейших институтов общества. Между тем османское общество и государство начиная со 2-й половины XVI в. постепенно погружается во все более и более глубокий кризис, который, расширясь, охватывает все новые и новые сферы их жизни и деятельности.

Нажмите, чтобы прочитать

То, что в "Датском королевстве" что-то неладно, было замечено наиболее прозорливыми государственными деятелями и мыслителями Турции еще во времена Сулеймана Кануни, когда, казалось, империя находилась в зените своей славы и ничто не угрожало основам ее процветания. Еще Лютфи-паша, великий визирь Сулеймана, в своем сочинении "Асаф-наме", как писал М.С. Мейер, "прозорливо изложил круг вопросов, ставших узловыми для османских общественных деятелей конца XVI - XVII в.: рост дефицита государственного бюджета, кризис тимарной системы, укрепление позиций чиновно-бюрократической знати и торгово-ростовщических элементов, ухудшение положения райя в результате роста налогового бремени и произвола землевладельцев...".

В дальнейшем ситуация не только не улучшилась, но, напротив, постепенно признаки кризиса все множились и множились, пока к концу столетия власть практически утратила контроль за развитием событий. Причины и течение этого политического и социально-экономического кризиса не являются предметом нашего исследования, однако, на наш взгляд, необходимо остановиться на ряде его особенностей для того, чтобы лучше уяснить дальнейший ход развития османской военной машины и понять, почему турки так и не смогли совершить переход на следующую стадию военной революции.

В свое время Мустафа Кочибей писал, что "...могущество и сила верховной власти в войске; войско существует казною; казна собирается с поселян; существование же последних обусловливается справедливостью...". Такой порядок считался османскими писателями идеальным и справедливым, и именно его поддержание и сохранение полагалось залогом безоблачного существования империи. Однако именно такой порядок вещей и оказался нарушен в ходе развития этого кризиса.

Причины кризиса лежали, казалось, на поверхности. Польский посол К. Збаражский, побывавший в Турции после неудачной для турок Хотинской кампании 1621 г. писал, пытаясь понять, почему столь страшная прежде своим соседям империя впала в бессилие и немощь: "Когда-то поражали порядок и великолепие Оттоманской монархии... В Турции были и существуют только два сословия, хотя и они имеют различные категории, но у всех у них один государь, [пред ним все] остальные - невольники. Власть этого государя абсолютная, от него, как от земного Бога, исходят добро и зло, порицание которых в душах человеческих есть бесчестие и грех. Этот монарх - основа и опора всего. На все - его воля. Превыше всего почитались послушание и воздержание... [Благодаря] долгому правлению [везиров] росло могущество державы. И они сами, умножая славу, совершали великолепные дела, воздвигали здания, приносившие славу и пользу государству. Люди, находившиеся под их началом, при появлении вакансии могли достойно занять эти места. Они, в свою очередь, учили и воспитывали своих приближенных. Так умножались знания каждого сословия, росло желание развивать добродетели... Пока соблюдался этот порядок, основы [государства] не подрывались. При таком правлении это государство росло и расширялось чуть ли не тысячу лет, то есть более всех других монархий мира. Ни одна из них не сохраняла так долго своего совершенства и могущества, тем более без каких-либо реформ". И, продолжая дальше свои рассуждения, польский аристократ пришел к выводу, что основная причина упадка величия Османской империи прежде всего заключалась в том, что правящая верхушка ее оказалась неспособна столь же эффективно, как и ранее, выполнять возложенные на нее обязанности.




Й. Брандт. "Ян Кароль Ходкевич под Хотином в 1621 г."




По мнению Збаражского, "...целостность этого государства и единодержавие зависели от почитания обычаев, соблюдения старых порядков и их сохранения, единственным стражем которых был султан, перемена государя, охранителя [обычаев], должна была привести к их изменению, а затем сказаться на целостности государства. После Сулеймана едва ли не до настоящего времени правили государи ленивые и изнеженные, а именно Мехмед и Ахмед (султаны Мехмед III и Ахмед I), которые любовались своим величием, но не интересовались, каким путем достигли этого величия (выделено нами). Раньше всего испортили сословие чиновников, которые начали получать блага не за заслуги, а за деньги. А все из-за султанских жен, которые через своих мужей способствовали повышению [чиновников по службе], беря за это деньги и богатея. Те же, кто покупал должности, чтобы и самим обогатиться, и возместить затраты, бенефиции, попадавшие им в руки, продавали за деньги, а более достойных заслугами и мужеством, [чем они сами], всех до конца истребляли...".

В своем объяснении причин упадка К. Збаражский в целом следовал за турецкими мыслителями, которые также полагали, что вся беды, обрушившиеся на Османское государство, определялись прежде всего отказом правящей верхушки от соблюдения того самого справедливого порядка. Поэтому, казалось, стоит только вернуться к обычаям, освященным традицией, и все станет на круги своя, вернется справедливость, "адалет", а вместе с ней величие и мощь империи. И, видимо, отнюдь не случайно предпринимавшиеся на протяжении большей части 2-й половины XVII в. династией везиров Кёпрюлю реформы, получившие в исторической литературе прозвище "традиционных", были нацелены на восстановление традиционных военных, политических и экономических институтов, доказавших свою эффективность во времена Селима I и Сулеймана Кануни.

Однако все было не так просто, как представлялось К. Збаражскому, Мустафе Кочибею, Кёпрюлю Мехмед-паше и другим как иностранным наблюдателям, так и турецким писателям и государственным деятелям. Причины упадка лежали более глубоко и были более основательны. Все они могут быть разделены на несколько основных групп, тесно взаимосвязанных, переплетенных друг с другом. Первоосновой всех проблем, которые обрушились на Османскую империю после смерти Сулеймана I, являются, несомненно, проблемы, связанные с развитием турецкой экономики и общества в ту эпоху.

Турция в XVI в. была типичным традиционным обществом, в хозяйстве которого главную роль играл аграрный сектор. От процветания турецкой деревни зависело процветание всей империи в целом, и в этом, как было отмечено выше, были согласны османские писатели 2-й половины XVI - XVII вв. Однако именно здесь и возникли серьезные проблемы. С одной стороны, Турция в XVI в. переживала подлинный демографический взрыв, но развивавшееся по экстенсивному пути сельское хозяйство, равно как и городская экономика, оказались неспособным поглотить растущее число рабочих рук, и это неизбежно вело к усилению социальной напряженности в обществе. Теоретически можно было найти выход на пути дальнейшей территориальной экспансии, выплеснуть растущее недовольство наружу, на соседей. Следовательно, завоевательные войны становились настоятельной необходимостью. Однако это была палка о двух концах - все новые и новые походы требовали изъятия из деревни все новые и новые ресурсы, людские, материальные и финансовые. Тем самым османская деревня все в меньшей и меньшей степени оказывалась способной не только на расширенное, но даже на простое воспроизводство. Таким образом, продолжение прежнего агрессивного внешнеполитического курса, как указывал М.С. Мейер, "...в конечном счете неизбежно должно было отрицательно сказаться на положении крестьянства, породить хозяйственный упадок в деревне, следствием которого был общий экономический застой". Эти же слова можно отнести и к турецкому городу, хотя, быть может, и в меньшей степени.

Еще одной проблемой, разрешить которую в ту эпоху было невозможно принципиально, была разнородность, рыхлость здания Турецкого государства. Активная и успешная внешнеполитическая деятельность способствовали стремительному росту владений султанов османской династии. В свою очередь это вело к тому, что хозяйственный организм Османской империи стал напоминать лоскутное одеяло, состоявшее из территорий с совершенно разным уровнем социально-экономического и политического развития. В условиях невысокого уровня развития инфраструктуры и слабости внутриимперских экономических связей это становилось серьезной преградой на пути дальнейшего развития экономики.

Но не только новые и новые войны способствовали росту налогового бремени, которое тяжким грузом ложилось на плечи райи. Демографический взрыв в Турции совпал по времени с европейской "революцией цен", одной из причин которой был массированный приток драгоценных металлов из испанских и португальских колоний. Рост военных расходов и не слишком удачные войны, добыча от которых не покрывала, как ранее, затраты, вкупе с "революцией цен" способствовал возникновению ранее практически неизвестного османским властям бюджетного дефицита. Его рост наглядно характеризуют следующие цифры: в1564 г. он составил 66 юков акче (6,6 млн. акче), в 1591/1592 г. - уже 700 юков, а в 1596/1597 г. - не много ни мало 6 тыс. юков акче. И это при том, что доходы казны не стояли на месте, а постоянно росли - с 1830 юков акче в 1564 до 3 тыс. юков в 1596/1597 г.

На развитие бюджетного дефицита оказало определенное воздействие и наметившееся разложение государственного аппарата. Характерной чертой османского общества во 2-й половине XVI в. стало возрастание роли денег, товарно-денежных отношений. "Расширение масштабов денежного обращения оказало серьезное влияние и на господствующий класс страны, - писал М.С. Мейер, - изменив сферу его материальных интересов и сам образ жизни. Во второй половине XVI в. в империи сложилось такое положение, когда потребности феодалов в деньгах стали быстро возрастать, а возможности поступлений начали сокращаться...". Стремительно пустеющая казна была уже не в силах регулярно выплачивать жалование чиновникам, и они пустились во все тяжкие, компенсируя недостачу поборами с населения. Центральные власти были вынуждены смотреть на это сквозь пальцы, хотя самоуправство и злоупотребления чиновников на местах наносили огромный вред интересам короны. Как отмечал в начале XVIII в. русский посланник в Стамбуле П.А. Толстой, в казну султана поступала в лучшем случае треть собираемых с населения денег, прочие же расходились по карманам чиновников, которые даже не стремились установить точные цифры доходов и расходов, "...понеже в том, или искуства добраго не имеют, или не радят, не хотя трудитися, или умышлением о том не берегут, дабы способнее могут красть и росхищать казну народную".


Пытаясь найти выход из тисков финансового кризиса, османское правительство попыталось решить возникшую проблему традиционными путями. Для начала девальвации была подвергнута акче, основная денежная единица империи. Так, если в 1582 г. 1 испанский реал стоил 60 акче, то в 1595 г. - 120 акче, а в 1609 г. - уже 160 акче. Затем правительство перешло к использованию практики краткосрочных откупов-ильтизамов. Все это крайне негативные последствия и для экономики, и для общества в целом. Давая временное облегчение, эти способы лишь загоняли проблему в глубину, тем самым не разрешая кризиса до конца.

Социально-экономический кризис и неудачные попытки его преодолеть особенно болезненно ударили по "сейфие", "людям меча", в особенности по средним и мелким. Аграрная структура классической Турции основывалась на, как писал М.С. Мейер, "широко утвердившемся в странах Востока принципе верховной государственной собственности на землю". Государственная собственность на землю, мири, в Турции распространилась на большую часть возделываемых угодий (до 85-90 %). Из этого фонда и происходило наделение воинов-сипахи тимарами, которые, как отмечалось выше, было главной опорой Османского государства. Сипахи являлись условными держателями пожалований-дирликов, и государство стремилось посредством серии законодательных установлений, канун-наме, не допустить превращения тимаров в наследственные владения и ограничить права сипахи по отношению к их дирликам. Однако уже в 1-й половине XVI в. наметилась тенденция к превращению дирликов из условных в безусловные владения, никак не связанные с выполнением военных и иных обязанностей перед султаном со стороны держателя тимара. Т.о., в действие вступила тенденция, которой больше всего опасались султаны и которая в конечном итоге должна была привести (и, забегая вперед, привела) к крушению тимарной системы.


"Сипахи под Веной". 1683 г.

Постепенная утрата дирликами своего условного характера была непосредственно связана с изменением состава их держателей. Вопреки установлениям первых султанов в среду держателей тимаров проникают во все возрастающем количестве "чужаки", эджнеби, не имевшие никакого отношения к "сейфие". Этот процесс сопровождался стремительным разорением и исчезновением среднего слоя тимариотов - наиболее боеспособной части османского войска и опоры султанских властей на местах. Рост цен при относительной стабильности получаемых с доходов тимаров неизбежно вел к падению рентабельности тимарного хозяйства и, как следствие, к разорению основной массы мелких "сейфие".

Разложение тимарной системы, сопряженное с разложением государственного аппарата (поскольку, как это было показано выше, эффективность функционирования последнего была обусловлена стабильным состоянием первой), неизбежно вело к падению боеспособности тимариотской милиции и как следствие, всего османского войска. К. Збаражский отмечал, что тимариоты, не видя перспектив в дальнейшем участии в завоевательных походах, "...начали откупаться от своих повинностей и становились, как они называют, отураками. Так торговля [должностями] прежде всего заразила войско... Проступки и злодеяния, которые прежде карались смертной казнью, теперь прощались за взятки старшим начальникам. Множество плохих примеров привели к росту различных пороков. Эта отрава, проникая в среду воинов, хотя опытных, но наглых и заносчивых, в условиях безнаказанности и своеволия быстро разрасталась. Более достойные и опытные воины видят, что за своеволием не следует наказание, а за хорошую службу - награда, что более, чем воинские доблести, ценится какая-нибудь услуга во дворце, когда каждый воин пограничного гарнизона старается добиться возвышения скорее с помощью какой-нибудь женщины [из сераля] или евнуха, чем заслугами в глазах военачальника. Постепенно оружие становилось им противным, а поклоны - приятными. Те, кто прибегал к этим приемам, стали жить в роскоши. Начало укореняться пьянство, которое раньше каралась как человекоубийство. Следуя таким примерам, многие предпочитали откупаться от военной службы, чего можно было без труда достичь. Дело в том, что везиры, идя на войну, больше денег собирали, чем людей...". В итоге, продолжал наблюдательный польский посол, качество полевой армии стало быстро снижаться, так как "...набор войска производился небрежно, важно было только обеспечить его численность.
Падение боеспособности эялет аскерлери заставило османское правительство обратить особое внимание на увеличение численности капыкулу аскерлери. Стремительный рост количества воинов-рабов хорошо прослеживается по показанным выше графикам. И если на первых порах это не имело негативных последствий, то чем ближе к концу XVI в., тем ситуация становилась все хуже и хуже. С одной стороны, воинов капыкулу требовалось все больше и больше потому, что они должны были стать заменой слабеющему день ото дня провинциальному ополчению и противостоять армиям европейцев, в особенности Габсбургов (об этом подробнее ниже). С другой стороны, в условиях растущего бюджетного дефицита и кризиса экономики возможности султанских властей обеспечивать всем необходимым янычар, топчу, капыкулу сюварилери и других боевых подразделений корпуса капыкулу становились все более и более призрачными. Естественно, что в этих условиях правительство было вынуждено искать иные пути удовлетворения растущих потребностей капыкулу, в частности, переводя их на несение гарнизонной службы за пределами столицы. Естественно, что в таких условиях требовать от воинов капыкулу прежнего рвения в несении службы и совершенствовании своих навыков сражаться было уже невозможно, тем более что и качество подготовки новых рекрутов стало снижаться. Прежняя система пополнения, во главу угла которой ставились качественные показатели, когда те же янычары готовились как штучный, высококачественный товар, в новых условиях была уже непригодна. В XVI в. система девширме давала ежегодно в среднем от 1 до 3 тыс. юношей и мальчиков, которых требовалось долго и напряженно готовить к будущей службе. Этого количества было уже недостаточно и для восполнения потерь, и для наращивания численности боевой составляющей корпуса капыкулу.

Отказ от прежней политики "лучше меньше, да лучше" стал неизбежен, и, как следствие, снижение боеспособности янычар, что и было отмечено современниками. Упоминавшийся неоднократно выше К. Збаражский, характеризуя состояние янычарского корпуса в 20-х гг. XVII в., указывал, что их "...могущество больше на словах, чем на деле. Наилучшим тому доказательством было [время правления] Османа (имеется в виду султан Осман II) при котором государю изображали численность войска как достаточную. Совершенно бесспорно, что они (т.е. османские власти) ставят своей целью иметь во всех провинциях 30 тысяч янычар, включая в это число новобранцев и пушкарей. Полагаю, что эта [цифра] может служить основой для [исчисления] жалованья и хищений из казны, но не численности самих воинов. В действительности Осман, который с радостью забрал бы всех жителей в войско, имел [в Хотинском походе] не больше 10 тысяч [янычар]. В Азии, где нет набора войска, их меньше, чем в Европе. Особенно их много в венгерских пограничных замках - чтобы угрожать соседу императору. Оттуда их, безусловно, ни в какой поход не отправят, и они сами, придерживаясь обычая, не пойдут, как не шли с Османом. Тут же, около Константинополя, редко их можно видеть, потому что нет крепостей. В самом Константинополе, говорят, 20 тысяч. Никак не могу это принять, потому что со всеми, о ком раньше упоминал, получается не более 10 тысяч".

При этом, продолжал польский посол, боеспособность янычар серьезно снизилась. "Какие же это воины янычары?" - задавал он вопрос, и тут же давал на него ответ. "Начну с вооружения. Имеют янычарки, - писал Збаражский, - которые дают очень сильную отдачу, нельзя стрелять, приблизив к лицу, надо с плеча снять. Порох очень плохой, прицельная стрельба очень затруднена. Одиночным выстрелом не убьют, хотя при залпе нанесут большой ущерб. Молодые воины мало упражняются в стрельбе. Это настоящий сброд - отрастили длинные бороды и относятся к ним как к чему-то святому. Парни молодые, избалованные. Управляют ими люди без всякого опыта. Есть еще немного старых янычар, среди них попадаются совсем дряхлые. Из новых [начальников] ни один не выдерживает на должности аги янычар [нескольких] недель, не то что месяцев, никогда прежде они не знали, что такое война. Нынешний ага янычар был цирюльником у Османа, его уже смещают; на его месте снова будет какой-нибудь огородник или дворцовая креатура...".



Такое войско уже не представляло такой опасности для неприятеля, как ранее, тем более что и сами габсбургские генералы хорошо усвоили преподанные им османами уроки в ходе венгерских кампаний в предыдущие десятилетия. Они постарались изменить свою тактику и стратегию таким образом, чтобы свести к минимуму преимущества османской военной машины. Европейские армии той эпохи, как уже было отмечено выше, были слишком малоподвижны и зависели от правильного снабжения, чтобы успешно противостоять османскому войску, обладавшему более гибкой и универсальной тактикой, значительным численным превосходством и лучшей индивидуальной подготовкой воинов при примерном равенстве в техническом уровне оснащения войск. Вывод напрашивался сам собою - нужно лишить османов преимущества в подвижности, маневренности, свести кампанию к штурму крепостей, где превосходство турок в коннице становилось бесполезным, а на первый план выступала пехота, вооруженная огнестрельным оружием, и артиллерия. К тому же крепостная война неизбежно вела к затягиванию кампании. Осаждая многочисленные крепости неприятеля, укрепленные по новой системе, trace italienne, турки теряли драгоценное время. Это и нужно было имперцам, так как они были прекрасно осведомлены об уязвимом месте османской стратегии - ее сезонности.

Затяжная война была противопоказана османам в силу ряда причин. Проблема сосредоточения и развертывания армий накануне новой кампании всегда представляла собой сложную задачу, и уж тем более в эпоху Средневековья и Нового времени. Концентрация войск в исходных районах, выдвижение их на ТВД, организация их правильного снабжения - все это доставляло в то время (с учетом состояния инфраструктуры, и, прежде всего, дорожной сети), немало трудностей. В особенности это касалось османов. Пока их государство было небольшим и занимало относительно небольшую территорию в Малой Азии и на Балканах, подготовка к кампании занимала относительно немного времени. Но по мере расширения пределов империи увеличивались и расстояния, которые приходилось преодолевать войскам, двигавшимся в походном порядке, от районов их постоянного пребывания до места сосредоточения. И если учесть, что на основном для османов ТВД, балканском, кампания длилась с марта по октябрь, после чего наступал неизбежный перерыв - осенние дожди, распутица, а потом зима, то чем больше времени уходило на сосредоточение войск и на их выдвижение на исходные позиции, то тем меньше времени оставалось для ведения собственно боевых действий. Как отмечал Х. Иналджик, с наступлением осени боеспособность оттоманской армии начинала стремительно падать из-за проблем со снабжением и ухудшения погоды. Осаждая и штурмуя многочисленные имперские крепости, османы теряли время. Пытаясь избежать излишней траты времени на осады, они были вынуждены усиливать свою артиллерию, а это неизбежно вело к тому, что маневренность, подвижность, одно из основных преимуществ османских ратей перед европейцами, стремительно снижались.




"Сражение при Гакова в 1598 г." Османская миниатюра




Свое негативное воздействие оказывало и постепенное удаление ТВД от основных баз снабжения. Невозможность наладить правильное снабжение неизбежно вела к тому, что войска переходили на "подножный" корм, а это быстро вело, с одной стороны, к деморализации армии, а с другой - к разорению местности, по которой проходили войска, и к невозможности в дальнейшем использовать ее ресурсы для снабжения действующей армии. Разрешить же эту проблему при тогдашней технике и нарастающем кризисе системы управления империей было практически невозможно. Османской военной машине была противопоказана затяжная война, тем более без особых успехов, истощавшая ресурсы как самого государства, так и призванных под султанские знамена милиционеров эялет аскерлери.

Но и это еще не все. Европейские генералы хорошо усвоили также, что на стороне османов их численное превосходство и лучшая индивидуальная подготовка бойцов, а также преимущество атакующей стороны. Поэтому они стали делать упор на максимально долгое недопущение неприятеля до рукопашного боя, на ведение схватки на дистанции. Как писал во 2-й половине XVII в. имперский генерал Р. Монтекукколи, считавшийся одним из главных экспертов по войне с турками, в бою с последними необходимо "...с самого начала к неприятелю подходя, надобно ево пушечною пальбою встретить. Потом ближе подошедши, из мушкетов и пистолет пулями осыпать; за тем уже копьями в него ударить, а во окончание дела, на палашах или на штыках с ним схватиться...". Уклоняясь от ближнего боя, имперцы сделали ставку на бой огневой, и на рубеже XVI/XVII вв. смогли превзойти османов в этом. Не случайно османский военачальник Мехмед-паша писал султану Мехмеду III в 1602 г., анализируя причины неудач султанских войск в борьбе с имперцами: "В поле или во время осады мы находимся в сложном положении, так как большая часть вражеских сил - пехота, вооруженная мушкетами, в то время как большинство нашей армии - всадники, и нам не хватает опытных стрелков из мушкетов...". В известной степени повторилась ситуация, в которой, как было отмечено выше, оказалась испанская армия в Нидерландах в последней четверти XVI в., только теперь в роли испанцев были турки, а имперцы - в роли голландцев.

Столкнувшись в ходе войны 1593-1606 гг. с усовершенствованными методами и приемами ведения военных действий, которые включали в себя не только применение в широких масштабах доведенной до предела совершенства ренессанской тактики (малоуязвимые пехотные tercio, поддерживаемые огнем многочисленных мушкетеров, артиллерии, атаками рейтар-пистольеров и кирасир), но и стремление, уклоняясь насколько возможно от полевых сражений, перевести боевые действия в русло ведения крепостной войны, османы растерялись. Им явно не хватало контраргументов, козырей, которыми можно было бы парировать нововведения неприятеля. Уровни развития военного дела в Западной Европе и в Турции сблизились, и прежнего подавляющего превосходства османов над своими оппонентами уже не было.




Иоганн Мельхиор Боксбергер (1540-1589). "Сражение с турками под Фальбеном"

Могло ли быть иначе? Вряд ли. Безусловно, до изобретения огнестрельного оружия европейская военная традиция не располагала чудодейственным рецептом победы над традиционной восточной военной традицией, идеи которой нашли свое воплощение в военном деле тех же монголов или османов. До конца XIV в. военное дело Востока безусловно опережало в развитии военное дело Запада, и османы, позаимствовав у европейцев огнестрельное оружие и усовершенствовав традиционную восточную военную машину, сохранили ее эффективность и превосходство еще по меньшей мере на полтора столетия. Однако по мере совершенствования огнестрельного оружия и в соответствии с этим приемов и методов ведения войны Европа совершила подлинный прорыв в развитии военного дела, о чем говорилось выше, и постепенно ликвидировала имевшийся разрыв. Как отмечал отечественный исследователь, специалист по военному делу кочевников Азии Ю.С. Худяков, распространение с XIV в. огнестрельного оружия (сначала артиллерии, а затем и ручного), ознаменовало начало новой эры в военном деле. "Его освоение изменило все стороны военной деятельности, - указывал он, - включая производство военной техники, формы военной организации, приемы ведения боя и способы войны. Но кочевое общество, основанное на экстенсивной скотоводческой экономике и натуральном хозяйстве, оказалось не способным к освоению новых форм производственной деятельности с разделением и кооперацией труда и безнадежно отстало в военно-технической области, утратив и военное преимущество своего культурно-хозяйственного типа".

И хотя османы в XVI в. уже не были "чистыми" кочевниками, тем не менее, на наш взгляд, сказанное Ю.С. Худяковым имеет к ним непосредственное отношение. В самом деле, при анализе состояния и тенденций развития османской военной машины на исходе Средневековья и на заре Нового времени, неизбежно складывается впечатление, что перед нами пусть и доведенное до высокой степени совершенства, но, тем не менее, все-таки в значительной степени средневековое, в целом традиционное восточное, кочевническое в своей основе войско. Хотя к началу XVII в. численность османской пехоты и артиллерии неизмеримо выросли со времен султанов XIV - 1-й половины XV вв., тем не менее, основу турецкой армии по-прежнему составляла иррегулярная конница. Как отмечал Ю.А. Каменев, "...сложившаяся в XV - XVI вв. военно-ленная система закрепляет обычное для феодальных войск предшествующих эпох преобладание конного ополчения, вооруженного холодным оружием - саблями, пиками, луком и т.д. На протяжении XVI - XVII вв. численность сипахийской кавалерии составляла 150-200 тыс. человек, тогда как пехотные части (в основном янычары) в XVI в. насчитывали не более 30 тыс., а в XVII в. порядка 50 тыс. человек...".

Эти цифры можно оспорить в большую или меньшую сторону, но сущность от этого не менялась - перед по прежнему предстает, подчеркнем это еще раз, обычное азиатское, кочевническое войско, в котором преобладала вполне традиционная иррегулярная легкая конница с не менее традиционным набором оборонительного и наступательного холодного и метательного оружия и соответствующей тактикой. Между тем еще в древности было замечены преимущества, которые давала в сражении правильная организация и "регулярство" над пусть и численно превосходящими, храбрыми и умелыми, но неорганизованными отрядами воинов. Так, Страбон в своей "Географии" отмечал, что "...любая варварская народность и толпа легковооруженных людей бессильны перед правильно построенной и хорошо вооруженной фалангой" (Strabo. VII. III. 17). И снова, как это было в IV в. до н.э., иррегулярная кочевническая конница, столкнувшись с фалангой, только оснащенной огнестрельным оружием и действовавшей в тесном взаимодействии с кавалерией, спасовала. Искусный воин-индивидуалист, "ремесленник" от войны, не смог противостоять армии-машине, армии-мануфактуре.





"Татарин" XVII в.

Таким образом, вступив в единоборство с империей Габсбургов и столкнувшись с быстро совершенствовавшейся военной теорией и практикой европейцев, османы должны были, как испанцы в Нидерландах примерно в это же время, найти эффективное противоядие. Секрет побед оттоманских ратей над их многочисленными противниками крылся, прежде всего, как уже было отмечено выше, с одной стороны, в тесном взаимодействии пехоты, конницы и артиллерии, с другой - в маневренности и высокой подвижности и с третьей - в высокой выучке и моральном духе войск. Однако в новых условиях, когда основной упор делался на ведение крепостной войны, когда быстро росло значение вооруженной огнестрельным оружием пехоты и артиллерии, в особенности тяжелой осадной, этого оказалось уже недостаточно. Мотивация османских воинов снизилась, равно как и уровень их подготовки. Прежнее техническое превосходство также сошло практически на нет, равно как и значение прежней иррегулярной конницы начало быстро падать. Что толку в быстроте и маневренности тех же акынджи и тимариотской милиции, если они с их средневековым набором оборонительного и наступательного вооружения не могли на равных сражаться с неприятельской пехотой, занявшей оборонительные позиции и готовой встретить лихие атаки османских наездников огнем в упор из мушкетов и картечью? Наращивание же огневой мощи неизбежно должно было привести к дальнейшему падению значения конницы и реструктуризации османского войска, его сближения с европейскими армиями.

Таким образом, кризис классической османской военной машины был неизбежен, и эта неизбежность была обусловлена прежде всего тем, что, как и в случае с ренессансной военной системой, достоинства османской военной машины были обратной стороной ее недостатков. Причины кризиса лежали в компромиссной природе турецкой военной системы. Но, как и всякий компромисс, османская военная система представляла собой лишь попытку усовершенствования старого, временно снимая остроту кризиса, но не устраняя его основных причин. До поры до времени, до тех пор, пока османы имели дело с европейскими армиями, действовавшим в рамках еще не достигшей максимального совершенства ренессансной системы, характерные недостатки турецкой военной машины, к которым прежде всего можно и нужно отнести недостаток "регулярства", были не слишком заметны. Однако рано или поздно по мере сближения уровней развития военного дела в Европе и у османов нехватка "регулярства" должна была дать о себе знать. Взяв курс на перенимание технических и тактических новшеств у соседей, и, прежде всего у европейцев, османы не могли, не должны были останавливаться - сказав "А", нужно было говорить и "Б". Ведь рост технической оснащенности и усложнение структуры османской армии имел и обратную сторону. В частности, это касалось "утяжеления" турецкого войска, обрастания его все увеличивающимся в размерах обозом, который был необходим хотя бы для обеспечения всем необходимым растущей артиллерии и корпуса капыкулу. В результате османское войско становилось все более и более ориентированным на ведение "правильной" войны, а здесь европейцы заранее имели над ними преимущество.

Одним словом, на рубеже XVI/XVII в., и итоги войны 1593-1606 гг. наглядно это подтвердили, стало вполне очевидным, что структура, организация, тактика и стратегия османского войска перестали в полной мере отвечать требованиям времени. Возникла настоятельная необходимость к переходу на более высокую ступень его развития, от "природы" к "искусству", от иррегулярной, конной в своей основе армии к постоянной, регулярной, в которой преобладали бы пехота, вооруженная огнестрельным оружием. И нельзя сказать, что эта необходимость не была осознана турками пусть даже на интуитивном уровне. Анализируя особенности развития османского военного дела в это время, можно с уверенностью сказать, что признаки начала перехода ко второму этапу военной революции уже начали проявляться. Пожалуй, самым главным из них было отмеченное выше возрастание роли отрядов наемной пехоты, в том числе и ездящей - своего рода турецких драгун, оснащенной огнестрельным оружием. Набиравшиеся преимущественно из безземельных крестьян Анатолии, Боснии и Албании, руководимые опытными капитанами-булюк баши, секбаны и сарыджа быстро выдвигаются на первые роли в османском войске, существенно потеснив не только азапов, яя и мюселлемов, но даже тимариотскую милицию. К этому же времени османы накопили и определенный опыт массированного применения вооруженной огнестрельным оружием пехоты на поле боя - достаточно еще раз упомянуть битву при Мохаче, когда янычары непрерывной пальбой расстроили ряды атакующей венгерской конницы и облегчили тем самым ее разгром сипахами. Казалось, туркам осталось сделать последний шаг - придать отрядам секбанов регулярный характер и, самое главное, отработать линейную тактику.



Й. Брандт. "Схватка за знамя"

Но возможен ли был переход к новым основаниям в военной организации при тогдашнем уровне технологий и состояния османской военной теории и практики? Очевидно, что нет. Конечно, теоретически такой шанс существовал, и в начале XVII в., после подавления Джелялийской смуты возможность его реализации была как никогда высока. Смута до основания потрясла здание Османской империи, нанесла серьезнейшие удары старой военной организации, поколебала устои турецкого общества, породила сомнения в идеальности порядков, сложившихся в предыдущую эпоху.

Однако коренные преобразования османской военной машины, несмотря на достаточно благоприятный момент не были осуществлены. Почему? Ответ надо искать, очевидно, в самой сущности османского государства, которое оказалось неспособно и далее столь же гибко приспосабливаться к изменившимся условиям, как на первых этапах своего существования. По этому поводу М.С. Мейер указывал, что "...приспособление к тому уровню развития производительных сил, который был достигнут к XIV - XV вв. на территории Малой Азии, Балкан, Закавказья (кстати говоря, этот регион к тому времени явно не находился в числе лидеров социально-экономического, культурного и политического развития), позволило создателям новой империи воспринять не только действовавшие там аграрно-правовые нормы, но и многие технологические достижения той эпохи, в частности огнестрельное оружие. Однако, сумев в "сжатые сроки" адаптироваться к уровню производственных отношений у завоеванных народов, османо-турецкая народность в дальнейшем уже не испытывала действия подобных ускоряющих стимулов. Более того, государство стало все больше ощущать влияние внешних и внутренних факторов, которые тормозили его поступательное движение (постоянные военные экспедиции, исламский фанатизм и др.). Отсюда и явное замедление темпов общественного развития...".

Очевидно, что пресловутое замедление темпов развития было связано с определенной архаичностью и отсталостью политических, социальных и экономических структур Османского государства и общества, не говоря уже о присущей ему ментальности. Переворот в военном деле в Западной Европе оказался теснейшим образом связан с переходом, образно говоря, от ремесла к мануфактуре. Отнюдь не случайно прообраз новой, характерной для второго этапа военной революции линейной тактики родился не где-нибудь, а в Голландии, технически и экономически наиболее развитой страной Западной Европы. Оттоманская же империя и османское общество оказались не готовы к этому переходу ни морально, ни экономически, ни политически. Кардинальные реформы в Турции безнадежно запоздали, и не в последнюю очередь потому, что османы оказались заложниками той системы, основы которой были заложены при первых султанах и которая обеспечила империи почти полтора века процветания.

Сложившиеся в годы подъема имперского могущества военные структуры к концу XVI в. стали, пожалуй, главным тормозом на пути серьезных перемен, воспрепятствовав их проведению в начале XVII в. Не случайно кризис тимарной системы и попытка упорядочить ее, предпринятая правительством султана Мурада III (1595-1603 гг.), когда в ходе большого смотра сипахов (йоклама) в 1596 г. более 30 тыс. ленников были лишены своих тимаров, способствовала тому, что лишенные средств к существованию тимариоты стали одной из главных действующих сил "Джелялийской смуты". Позднее, в 1621 г., после поражения от поляков под Хотином, султан Осман II (1617, 1618-1622 гг.) вознамерился осуществить военную реформу, распустить корпус капыкулу и создать новое войско, укомплектованное набранными из числа анатолийских, сирийских мусульман, ранее служивших в отрядах секбанов, и египетских мамлюков рекрутами. Это намерение стоило султану трона и жизни - мусульманское духовенство и янычары единым фронтом выступили против него и свергли его с трона. Последующие султаны и их визири, памятуя о печальной судьбе Османа II, не пытались трогать капыкулу, и поскольку тимариотское ополчение окончательно пришло в упадок, попытались найти опору в отрядах наемников (капы халкы) провинциальных пашей, что только усилило хаос и еще более ослабило империю. Ориентация на количественные, а не качественные показатели в военном деле, наметившаяся во 2-й половине XVI в., сохранилась. И не случайно европейцы, давая оценку османской армии 2-й половины XVII - начала XVIII вв., отмечали, что турки "...всю свою силу и надежду ставят в великом числе и свирепстве людей...", тогда как "...християнская регулярная армия уповает на храбрость и доброй порядок войск своих".

Т.о., аскери, и в особенности "сейфие", "люди меча", сыграли значительную роль в замедлении темпов развития османской военной машины. Как отмечал Е.И. Зеленев, сложившиеся в годы формирования империи "...традиционно организованные восточные армии... сравнительно долгое время удовлетворяли потребностям авторитарного государства и соответствовали возможностям многоукладного восточного общества с сильными элементами местного самоуправления. Кроме того, зависимость армии от политики и экономики, науки и культуры, идеологии и морально-психологического состояния населения всегда уравновешивались очень сильным ее собственным влиянием на все сферы общественной жизни, защищая удобные ей формы политической и социальной организации общества (выделено нами - ]]>thor]]>)...В Османской империи в целом... армия на протяжении всего периода XVI - начала XIX в. играла ключевую роль в политической жизни, часто выступая субъектом по отношению к государству и всему гражданскому обществу".

Нельзя не согласиться с мнением, высказанным С.Ф. Орешковой, которая писала, что "...имперская государственная структура восточного типа и ислам, выступавшие главными социально образующими факторами, способствовали на первых порах прогрессу тюрко-мусульманского общества. Впоследствии же именно они вели к замедлению темпов общественного развития, не позволяя совершенствованию того, что было приобретено этим обществом в период завоеваний и становления государства... Сохранение раннеклассовых черт в османской государственной структуре, выразившиеся в длительном использовании института капыкулу и все нараставшем отрыве государственного управления от общества и общественного развития, и исламский контроль за деяниями султана,... порождали застойность и ощущение кризиса, который османским обществом начинает осознаваться уже с конца XVI в.".

Нельзя исключить и того обстоятельства, что одной из причин отказа от серьезных перемен было и то, что традиционная османская военная машина в первые десятилетия XVII в. еще не исчерпала до конца своего потенциала. Безусловно, она уже устарела, однако при умелом использовании ее достоинств она еще длительное время сохраняла достаточную эффективность. Кроме того, тяжелый социально-политический и экономический кризис, потрясший османское государство и общество на рубеже XVI/XVII вв., не был сопряжен с угрозой утраты национальной независимости и территориальной целостности империи (как это было, к примеру, в России начала XVII в.). Тем самым степень его серьезности и, следовательно, необходимость кардинальных перемен, не была до конца осознана османской правящей верхушкой. Совершенно верно отмечая причины и последствия кризиса, тем не менее, османские писатели XVII в. уповали на то, что все можно исправить, если вернуться к старым, добрым порядкам времен великих султанов 2-й половины XV - 1-й пол. XVI вв.




В. Коссак. "Битва за польское знамя под Хотином 1621 г."

Однако в новых условиях этого было уже недостаточно. Консервативная политика, в том числе и в военной сфере, попытки вернуться к порядкам "золотого века" Сулеймана Кануни в условиях, когда европейцы стремительно продолжали совершенствовать тактику, стратегию и военные технологии, не говоря уже обо всем остальном, не имела исторической перспективы. Неспособность османской военно-политической элиты XVII в. также эффективно, как это было в XVI в., перенимать новшества, в т.ч. и в военной сфере, незавершенность перехода ко 2-й, решающей стадии военной революции, только способствовало дальнейшему прогрессированию общего кризиса османской политической и социально-экономической систем. В самом деле, если Османская империя была создана мечом и мечом поддерживалось ее существование, то затупление меча означало в конечном итоге крушение империи. Неспособность османской военной машины в изменившихся условиях обеспечить дальнейшую территориальную экспансию и ограбление соседей лишало османское общество возможности и далее развиваться по привычному экстенсивному пути, а для перехода на интенсивный путь не хватало ни желания, ни возможностей. И никакие "традиционные реформы", пусть даже они и предпринимались талантливыми и энергичными султанскими министрами, не могли разрешить кризиса. Они могли давать лишь временное облегчение, но проблема не решалась, а только загонялась вглубь, чтобы затем дать о себе знать с удвоенной силой.



Й. Брандт. "Возвращение козаков"

Потребовалась серия серьезных военных неудач во 2-й половине XVII - XVIII вв., чтобы султан Селим III (1789-1807 гг.) приступил к серьезным военным преобразованиям и созданию армии, обученной и вооруженной по-европейски. Но и тогда потребовалось еще почти полстолетия, прежде чем удалось сломить сопротивление старых военных институтов и перейти к новым формам военной организации.



Й. Брандт. "Битва под Веной"




Таким образом, подводя общий итог, можно с уверенностью сказать, что и в Европе, и в Турции основные закономерности первого этапа военной революции прослеживаются достаточно отчетливо. Другое дело, что переход на второй этап на Западе по историческим меркам закончился намного быстрее, а Турции он затянулся и в конечном итоге остался незавершенным. Поэтому картина военной революции в Турции оказалась "смазанной", а тяжелые, можно даже сказать, катастрофические неудачи османов в борьбе с европейцами в XVIII - 1-й четверти XIX вв. затмили их прежние успехи. Эти же неудачи способствовали дальнейшему отставанию османского военного дела от европейского. В итоге переход османов ко второй и третьей стадиям военной революции произошел слишком поздно, фактически в середине XIX в., когда исправить положение было уже практически невозможно. Момент для завершения военной революции и перехода на более совершенные принципы организации военной машины, который Турция имела в 1-й трети XVII в., был безнадежно упущен. В 1-й половине XIX в. Османская империя окончательно превратилась в "больного человека" Европы, объект притязаний великих европейских держав, разделом наследства которого они всерьез озаботились.

Сообщение отредактировал Delabras: 10 января 2010 - 18:22

[Delabras]

Им нужно побольше раш сделать... и защиту

[SHREDDER]

сила гусарии в чарже. Броня у них даже меньше чем у рейтар. Я думаю нужно так - высокий чарж и высокий уровень навыков защиты + рукопашка ибо рубаки они были тоже знатные (как и все ляхи в общем то)

[Delabras]

Характерными чертами Западно-Европейской военной революции стали монополизация государством права использовать насилие; многократный рост численности армий, ставших постоянными и регулярными; замена прежней наступательной колонной тактики на оборонительную линейную; исход боя решался теперь не рукопашным боем бойцов-одиночек, а слаженными действиями масс единообразно вооруженных, обмундированных и обученных пехотинцев и кавалеристов, вооруженных огнестрельным оружием и поддерживаемых мощной артиллерией. Армия, устроенная согласно основным принципам этой системы, превратилась в своего рода колоссальный механизм, мануфактуру, основанную на тщательном разделении труда, а война из искусства - в науку. Исследование особенностей протекания военной революции в этом регионе имеет большое значение, именно здесь, в Западной Европе, а точнее, на ее северо-западе - в Голландии и в Швеции, родилась современная европейская армия и военное искусство. Более того, именно здесь, в Западной Европе, четко прослеживаются основные этапы военной революции - период накопления количественных изменений, попытка усовершенствования средневековой военной системы, на что ушел конец XV и вся первая половина XVI в., затем наступил кризис, усугублявшийся по мере приближения к концу столетия. Лишь в конце столетия наметился "выход из тоннеля", но для того, чтобы совершить переворот, потребовалось еще треть столетия. На полях сражений Тридцатилетней войны новая система, созданная в конце XVI и усовершенствованная на рубеже 20-х - 30-х гг. XVII вв., завоевала всеобщее признание и вся 2-я половина XVII столетия вместе с началом XVIII в. ушли на ее совершенствование и адаптацию применительно к конкретным условиям с соответствующими переменами в политической, социальной, экономической и культурной сферах жизни общества. Лишь тогда военная революция могла считаться завершенной.

Нажмите, чтобы прочитать

Однако, следуя формуле, описанной выше, прежде чем коснуться особенностей этого переворота, необходимо охарактеризовать хотя бы в самых общих словах те перемены, что имели место в западноевропейском обществе в конце Средневековья. Уже в XII в. в нем наметились определенные признаки начинающегося кризиса устоев феодального общества и нарождения новых, буржуазных отношений. Сначала эти процессы затронули духовную сферу, породив такую блестящую эпоху, как Ренессанс. В позднесредневековой Европе процессы духовного и экономического раскрепощения в известной степени шли рука об руку, взаимно стимулируя развитие друг друга. Пережив последствия "Черной Смерти", унесшей, по разным подсчетам, жизни от четверти до половины населения Запада, Европы постепенно встала на ноги и, как отмечал британский историк Г. Кенигсбергер, "…примерно с середины XV в. наметился новый период роста, который к 1500 г. стал уже вполне очевидным. Вспышки чумы повторялись реже и не были столь опустошительны. Население вновь стало расти, заброшенные поля стали снова возделываться, а у лесов и болот отвоевывались все новые земли. Внутригородских стен, где после жесточайших эпидемий образовались пустыри, появлялись новые постройки. Вскоре многие города перешагнули за свои старые границы… Иными словами, очередной период роста в конце XV в. начался на гораздо более высоком уровне развития технологии и накопления капитала, чем предшествующий период в середине Средних веков…". Меняется и политическое устройство Европы. Идея империи хотя и сохраняется, однако она постепенно трансформируется из универсального государства в государство династическое с более или менее ярко выраженной национальной окраской. По существу, впервые ставится вопрос не столько об объединении всей Европы под властью одного монарха, сколько об установлении гегемонии одной правящей династии над другими. Г. Кенигсбергер характеризуя формировавшуюся новую систему политических отношений, отмечал, что прежние отношения "сюзерен-вассал" сменяется на отношения "патрон-клиент". "Король уже не стоял на вершине феодальной пирамиды; - отмечал он, - скорее, он напоминал паука. Сидящего в центре общегосударственной паутины отношений патрон-клиент, ибо эти отношения работали на каждом уровне общества…". Замечание интересное, в особенности если посмотреть на него как изнутри, так и снаружи. С одной стороны, монархии, вышедшие из кризиса середины XIV - начала XV вв., стали более консолидированными, обретя достаточный авторитет и влияние для того, чтобы бороться со своевольством аристократии, но еще недостаточно мощными, чтобы полностью контролировать процессы проходившие внутри общества. Это позволяло монархам действовать более активно, строить и пытаться реализовывать значительно более грандиозные замыслы - например, распространить системы отношений "патрон-клиент" на всю Европу, как это попытались сделать Габсбурги в 1-й половине XVI в. Другое дело, что порой эти замыслы превышали реальные возможности того общества, на которое монархия опиралась. Однако в середине XV в. правящая верхушка Западной Европы, ощутив свои возросшие возможности, еще не осознала полностью их пределов и действовала так, как будто они были практически неограниченными, но до поры до времени накопленный обществом за время подъема потенциал, определенный запас прочности позволял им действовать без оглядки на "тылы".

Т.о., можно смело сделать вывод, в результате постепенного накопления количественных изменений в культуре и экономике к концу XV в. Европа вплотную подошла к той грани, за которой должно было родиться некое новое качество, новое общество, с новой культурой, новой экономикой, новыми общественными отношениями.

Резервы совершенствования средневековой военной машины, о которых говорилось выше, были задействованы на рубеже XV/XVI вв., когда ведущие державы того времени, Франция, Испания и Римская империя, вступили в противоборство за гегемонию в Европе. Итальянские войны длились на протяжении более чем полустолетия, с 1495 по 1559 гг., и сыграли огромную роль в развитии военного дела и искусства Западной Европы. Русский военный историк А.К. Пузыревский, характеризуя период с конца XV по начала 30-х гг. XVII в., указывал на то, что он стал переходным этапом в истории военного дела. "В области военного дела мы видим действующими еще прежние основные условия, - писал он, - но наряду с ними новые начала пробивают себе путь с большим или меньшим успехом. Состав армий изменяется резко; вместо прежних феодальных ополчений мы видим решительное господство наемников (швейцарцы и ландскнехты); вырабатывается общий тип линейной пехоты (основу которой составили пикинеры, вооруженные длинной пикой. Последняя по меткому замечанию Ф. Таллетта, стала "queen of battlefield", "королевой поля боя"); появляются разнообразные виды новой кавалерии; огнестрельное оружие, особенно ручное, делает значительные успехи и распространяется с поразительной быстротой; формы строя, вид боевых порядков резко изменяется...". По существу, можно с уверенностью утверждать, что именно в эти десятилетия были заложены основы будущей военной революции, процесс накопления количественных изменений подошел к концу и возникла необходимость перехода на качественно иной, более высокий уровень развития военного дела. Именно в это время практически завершилась первая фаза военной революции.


"Ландскнехт и всадник" (Ландскнехт с права )

Для начала отметим, что к этому времени относится указанный Дж. Линном переход от "средневековой оплачиваемой" армии к армии, полностью наемной, обладавшей целым рядом черт, сближавшей ее с современными армиями. "Эта армия, - отмечал историк, состояла из наемников, сведенных в постоянные части, типа французских compagnies d'ordonnance и испанских tercios, при этом полевые армии объединяли в своих рядах пехоту, кавалерию и артиллерию при главенствующей роли пехоты... Выставляемые в поле армии представляли собой собрание набранных на время, зачастую иностранных, частей". Характерной чертой этих армий, продолжал дальше Дж. Линн, была система контрактов, которые заключали монархи с капитанами "банд" солдат, причем "нанимаемые часто в последний момент, эти "банды" быстро прибывали на место, уже вооруженные, обученные, организованные и готовые сражаться...".

"Армия перед боем"
Другой характерной чертой армий, сталкивавшихся на полях сражений Итальянский войн, было доминирование пехоты над конницей, и не только численно (это можно было наблюдать и в эпоху Средневековья), но и тактически. Армии Западной Европы, образно говоря, "спешились" и именно пехота вернула себе почетное звание "царицы полей". Новые западноевропейские армии состояли преимущественно из пехоты - как пикинеров, так и стрелков. Причин постепенного преобразования "конных" армий Средневековья на "пехотные" эпохи Ренессанса существовало несколько. С одной стороны, как уже было отмечено выше, изменившийся характер войны требовал наращивания численности армий, а сделать это было проще именно за счет пехоты - оснащение, содержание и обучение пехоты стоило меньше, чем рейтар и тем более жандармов. К тому же для осадной войны пехотинец значил намного больше, чем всадник. С другой стороны, дешевая пехота, набранная преимущественно из простонародья, а то и вовсе из отбросов общества, в глазах военачальников была просто расходным материалом. Этого не скажешь о коннице, которая по-прежнему оставалась (и еще очень и очень долго будет оставаться таковым) аристократическим родом войск, "богатым войском", по меткому замечанию П. Шоню.

Соотношение пехоты и кавалерии окончательно изменилось в пользу пехоты. Конечно, в отдельных сражениях кавалерия еще могла составлять значительную, а порой даже и большую часть армии - от 1/3 до половины, а порой и более. Так, в 1525 г. под Павией французы располагали на 9 тыс. конницы 20 тыс. пехоты. В 1590 г. в сражении при Иври гугенотская армия располагала на 3 тыс. кавалерии 8 тыс. пехоты, тогда как армия католиков - соответственно 4 и 12 тыс.

Однако при всем при том именно бой пехоты решал исход сражения, и потому ее развитию придавалось все большее и большее значение. Образцом для новой западноевропейской пехоты еще в большей степени, чем швейцарцы, стали немецкие ландскнехты. Как отмечал английский историк Дж.Х. Ричардс, "...характерная структура армии ландскнехтов, с ее проработанной иерархией и необычайно большим числом чиновников, занимающихся тысячами вопросов, связанных с организацией полка, имеющих свой ранг, сумму жалованья и положение, определила устройство европейских армий на столетия вперед". Создание ландскнехтов обычно связывают с деятельностью императора Священной Римской империи Максимилиана I. После сражения при Гинегате 1479 г., где бургундское войско под началом Максимилиана и графа де Ромона, использовав швейцарскую тактику, наголову разгромило французское войско, действовавшее в том же ключе, что и в конце Столетней войны, молодой император, отличавшийся большим интересом к разного рода военным новшествам, решил вместо ненадежной городской милиции создать профессиональное войско из наемников-пехотинцев, обученных действовать в швейцарском духе. Первое официальное упоминание о ландскнехтах датируется 1486 г., и не прошло и четверти столетия, как ландскнехты превратились в грозную силу, не уступающую по боеспособности своим учителям швейцарцам.

Своей высокой боеспособностью ландскнехты были обязаны, во-первых, сильнейшему корпоративному духу, esprit dе corps, уверенностью в собственной непобедимости; во-вторых, отменной выучке как индивидуальной, так и коллективной; в-третьих, четкой организации и структуре, облегчавшей управление и поддержание порядка на поле боя; в-четвертых, строжайшей дисциплине на поле боя (чего нельзя сказать о поведении ландскнехтов вне его) и, наконец, в характерной тактике, заимствованной у швейцарцев и основанной на ударе массы пехотинцев, действующих в плотных сомкнутых построениях. "...Их (т.е. ландскнехтов) действенность в основе своей зиждилась на их массе и сплоченности; - отмечал Г. Дельбрюк, анализируя причины успехов немецких наемников-пехотинцев в 1-й половине XVI в., - эта сплоченность включала и отдельного человека, обладавшего первоначально недостаточными данными, воспитывала и превращала его общим всему целому духом в вполне пригодного воина. При той неуклюжей форме колонны, в которой велся бой, не требовалось трудных упражнений, длительного обучения, чтобы сделать из здорового крепкого человека солдата. Достаточно было знать несколько приемов и получить простые навыки - сохранять свое место в строю. Раз были созданы кадры, нетрудно уже было набирать большие массы таких наемных солдат. Массы давали решительный исход делу. Тот, кто вел на штурм самые большие колонны, должен был победить


Ландскнехты


Мы не случайно выделили именно эти фразы. Стремление разгромить неприятеля и разрешить тем самым проблемы, вызвавшие войну, неизбежно вело к постепенному возрастанию численности полевых армий. Неуклонный рост численности полевых армий стал еще яркой чертой развития западноевропейских армий эпохи Ренессанса и раннего Нового времени. Динамику изменения тех сил, что выставляли в поле европейские монархи, демонстрируют следующие цифры. Так, в 70-х гг. XV в. испанская корона легко могла выставить в поле 20 тыс. пехотинцев и всадников, спустя 10 лет, в сер. 80-х гг., против эмира Гранады Кастилия и Арагон вместе мобилизовали не менее 36 тыс. чел. пехоты и конницы. В 1510 г. в экспедиции, организованной Карлом V в Триполи, приняли участие 34,5 тыс. солдат, доставленных на североафриканское побережье морем. Прошло еще почти полстолетия, и император Карл V держал под ружьем уже 150 тыс. солдат (109 тыс. в Германии и Нидерландах, 24 тыс. в Ломбардии и еще примерно столько же в Испании, Неаполе и на Сицилии), а к концу века его сын, испанский король Филипп II - все 200 тыс., из них на постоянной службе находились не менее 60 тыс. солдат. Армия его северного соседа и соперника, короля Франции, в конце 60-х гг. того же столетия насчитывала ~ 70 тыс. солдат и офицеров, из них на постоянной службе находилось ~ 16 тыс. чел.

Нажмите, чтобы прочитать

Ландскнехты-меченосцы

Конечно, нельзя сказать, что численность армий росла постоянно и неумолимо. Так, в полевых сражениях XVI - 1-й половины XVII вв. численность сражавшихся армий редко превышала 30 тыс.
В принципе, в этом нет ничего необычного. Действительно, встречавшиеся на полях сражений армии конца XV - XVI вв. не впечатляют своими размерами. В этом отношении они порой немногим отличаются от тех армий, что выходили в поле во времена, к примеру, Столетней войны. Однако вместе с тем общая численность войск, нанимаемых на одну кампанию, значительно выросла по сравнению с прежними временами хотя бы по той простой причине, что теперь нужно было снабдить мало-мальски приличными гарнизонами собственные крепости и обеспечить обложение крепостей неприятеля. При этом государь, готовясь к войне, должен был иметь в виду еще и необходимость создания некоего резерва живой силы, и не только в поле, но еще и для восполнения неизбежных потерь из-за болезней, дезертирства и, само собой, боевых. Поэтому рост численности вооруженных сил становился неизбежным, хотели этого европейские государи или же нет, по вполне объективным причинам, отмеченным выше.




Баталия ландскнехтов


В качестве наглядного примера, подтверждающего эти тезисы, можно привести данные о распределении сил испанской армии в 1587/1588 гг. Филипп II имел в своем распоряжении 135 тыс. солдат, из них 19 тыс. готовились к посадке на корабли "Великой Армады" для десанта в Англию и 29 тыс. стояли гарнизонами в Испании, Португалии и Северной Африке; в Милане находился гарнизон из 2 тыс. солдат, в Неаполе 3 тыс., на Сицилии еще 2 тыс.; в заморских владениях - 5 тыс. в бывшей португальской Ост-Индии и 8 тыс. в американских колониях; в Нидерландах в составе экспедиционной армии для вторжения в Англии находилось 27 тыс. солдат и еще 40 тыс. стояли гарнизонами. Т.о., имея самую большую на то время армию среди всех европейских монархов, Филипп мог выставить в поле всего лишь 46 тыс. - чуть больше трети!

Однако, пожалуй, не рост численности армий стал основной, наиболее важной чертой этого переходного периода. Намного большее значение имело быстрое совершенствование огнестрельного оружия, первоначально артиллерии, а потом и ручного. Возросшая роль артиллерии и ручного огнестрельного оружия особенно ярко проявилась в годы Итальянских войн конца XV - 1-й половины XVI вв. В общем-то, не случайно английский исследователь Ч. Даффи отмечал, что "...в военном деле события 1494 г. стали концом Средневековья...". Именно в ходе этого многолетнего конфликта, в который в той или иной мере оказались втянуты все ведущие государства тогдашней Европы, пушки, аркебузы и пистолеты превратились в серьезную силу, оказывающее все более возрастающее воздействие на исход не только отдельных сражений, но и целых кампаний. Как отмечал Д. Уваров, именно в 1520-е гг., в ходе Итальянских войн завершилась революция в огнестрельном оружии. Окончательно сложились три главных его компонента, которые без серьезных изменений просуществуют до середины XIX в.: гранулированный черный дымный порох, длинноствольные железные ружья с деревянными прикладами и литыми свинцовыми пулями, литые бронзовые орудия с цапфами на колесных лафетах, стреляющие чугунными ядрами.




Ландскнехты-аркебузиры

Возросшая эффективность и могущество огнестрельного оружия способствовали первым серьезным изменениям в военном деле позднего Средневековья. На полях сражений Итальянских войн родилась тактика, ставшая характерным признаком новой военной школы, которую можно назвать испано-католической или ренессансной. Перемены в тактике - второй и один из наиболее важных симптомов военной революции. Новая тактика, которая складывалась постепенно на протяжении 1-й половины XVI в. и окончательно оформилась как нечто завершенное в 60-х - начале 70-х гг. XVI в., пока еще не могла считаться коренным переворотом, но, во всяком случае, представляла попытку разрешить возникшие в связи с внедрением в повседневную практику огнестрельного оружия.

Путь к ней оказался достаточно долгим и извилистым. В Итальянские войны ведущие державы Европы, Франция, Испания и Римская империя вступили, исповедуя примерно одну и ту же тактику, в основе которой лежали действия глубоких сомкнутых колонн пехоты, вооруженной древковым холодным оружием. Именно они, как справедливо отмечал М. Робертс, положили конец доминированию на поле боя тяжеловооруженной рыцарской конницы. Обладавшие колоссальной ударной мощью и устойчивостью на поле боя, эти колонны, состоявшие преимущественно из пикинеров и алебардьеров, оттеснили на второй план не только рыцарскую конницу, пусть и сведенную в "лансы" и ордонансовые роты, но и стрелков - независимо от того, были ли они вооружены луками, арбалетами или же первыми, пока еще примитивными ручницами.




Ландскнехты-пикинеры

Доминирование пикинеров на поле боя во многом обусловило то, что М. Робертс назвал "катастрофическим падением огневой мощи пехоты". Действительно, как бы то ни было, век ставшего к началу XVI в. классическим "швейцарского" боевого порядка еще не закончился. Как отмечал Г. Дельбрюк, несовершенство тогдашнего огнестрельного оружия не позволяло ему играть на полях сражений главную роль, и "...конечное решение все же еще дают крупные колонны пикинеров...". И в самом деле, если взять любое крупное сражение 1-го периода Итальянских войн, то мы видим, что каждый раз, что при Равенне и Новаре в 1513, что при Мариньяно в 1515 или Бикокке в 1522 г. и даже при Павии в 1525 г. - каждый раз исход сражения решали все таки действия сомкнутых колонн пикинеров и алебардьеров.



Меч ландскнехта (катцбалгер)

Вместе с тем огнестрельное оружие, несмотря на все очевидное несовершенство, тем не менее, начало оказывать свое все более и более растущее воздействие на ход войны в целом и сражений в частности. Уже в 1503 г. при Чериньоле испанцы разбили французов во многом благодаря умелым действия стрелков. В сражении при Равенне меткий огонь французской артиллерии вынудил испанскую рыцарскую конницу атаковать противника преждевременно и тем самым обеспечил французской коннице победу, после чего последняя обрушилась на испанскую пехоту и вынудила ее отступить. Под Бикоккой стрельба имперской артиллерии и аркебузиров опустошила густые колонны швейцарских пикинеров и лишила их главного преимущества - таранного удара массы людей, где напор передних шеренг постоянно подкреплялся давлением шеренг задних. В 1525 г. испанские мушкетеры и аркебузиры перестреляли французских gens d'armes, способствовав в немалой степени выигрышу этого сражения имперцами.

Правда, несмотря на очевидные успехи, отзывы об огнестрельном оружии по-прежнему оставались не слишком восторженными. М. Монтень в своих опытах писал, что "...шпага, которую мы держим в руке, гораздо надежнее, чем пуля, вылетающая из пистолета, в котором столько различных частей - и порох, и кремень, и курок: откажись малейшая из них служить - и вам грозит смертельная опасность... Что касается огнестрельного оружия, то... если не считать грохота, поражающего уши, к которому теперь уже привыкли, то я считаю его малодейственным и надеюсь, что мы в скором времени от него откажемся".




Как бы то ни было, но в 1-й половине XVI в. длинная пехотная пика, казалось, надолго обеспечила себе господство на поле боя. Однако уже тогда прозвучал первый звонок, возвестивший о том, что век ее как "королевы поля боя" будет недолог. Да, огнестрельное оружие, и в особенности ручное, было еще несовершенно и не играло самостоятельной роли. Однако опыт сражений конца XV и в особенности 1-й половины XVI вв. наглядно продемонстрировал, что лобовая атака густых колонн пикинеров против укрепленных, оснащенных могущественной артиллерией и защищаемых стрелками позиций, слишком опасна и ведет к огромным, бессмысленным потерям. Представлявшие хорошую цель для неприятельской артиллерии и стрелков, вооруженных аркебузами и мушкетами, сплоченные массы пикинеров несли слишком больший урон. Расстроенная же "баталия" уже не могла использовать свое главное преимущество - таранный удар массы людей. Именно это стало причиной неудачи атаки классической швейцарской колонны 27 апреля 1522 г. в сражении при Бикокке. Бурно атаковавшие в своей излюбленной манере, горцы все-таки преодолели ценой больших потерь от огня вражеской артиллерии и аркебузиров пространство, отделявшее их от неприятельских ландскнехтов, но для того, чтобы опрокинуть врага, напора им уже не хватило. В сражении при Черезоле в апреле 1544 г. мы видим еще одни интересный тактический прием, предвещающий близящийся конец эпохи больших колонн пикинеров - гасконцы и ландскнехты, стремясь разредить сомкнутую "баталию" неприятельских пикинеров, поставили во 2-ю шеренгу аркебузиров с приказом сделать залп непосредственно перед столкновением. И хотя ландскнехтам это не помогло, тем не менее сама идея перемешать пикинеров и аркебузиров была весьма симптоматична.



Ружья с колесцовым замком

Главным отличием изобретенной ими системы от прежней средневековой стала замена обычных для прежних времен высоких и относительно тонких крепостных башен и стен низкими, но мощными бастионами и валами, позволявшим подвергнуть штурмующего вал или бастион противника перекрестному обстрелу. Для лучшего противостояния огню осадной артиллерии они возводились из земли с последующей облицовкой камнем или кирпичом. Генеральным направлением развития trace italienne в последующие десятилетия было создание такого начертания бастионного фронта, который был бы практически неуязвим для неприятельского штурма, даже поддержанного сильной осадной артиллерией. К середине XVI в. эта цель в значительной степени была достигнута, и густая сеть крепостей и городов, построенных заново или модернизированных согласно принципам trace italienne, покрыла всю Европу.



Новая система фортификации, ставшая еще одной чрезвычайно важной чертой развития военного дела в Западной Европе на рубеже Средневековья и Нового времени и внесла свой огромный вклад в подготовку перехода ко второй, решающей стадии военной революции. Как отмечал Ф. Бродель, ее развитие совершенствование привело к тому, что в конце Итальянских войн наступило время, когда "...не то чтобы города нельзя было уже брать внезапной атакой, как, скажем, Дюрен в 1544 г., Кале в 1558 г. или Амьен в 1596 г., Но уже как бы предчувствовался реванш крепости, наступление эпохи научно разработанной тактики осады и обороны...". Резко усилившаяся сопротивляемость крепостей и городов, возведенных заново или перестроенных в согласии с принципами trace italienne, неизбежно должна была повлиять на способы и методы ведения войны.

Не менее серьезные перемены происходили в это время с прежней "царицей полей", "богатым войском" - с блестящей рыцарской конницей позднего Средневековья.

Нажмите, чтобы прочитать

Сражение при Павии

В 1-й половине XVI в. конница переживала тяжелые времена. Ни ее тактика, ни организация не соответствовали изменившимся формам и методам ведения войны. Она никак не могла найти себе места в сражениях, где господствовали колонны пикинеров, поддерживаемые огнем аркебузиров и артиллерии. Опыт Итальянских войн показал, что "баталии" пикинеров были мало уязвимы для атак жандармов - этих прямых наследников средневекового рыцарства. Легкая же иррегулярная конница хотя и была эффективна для малой войны, однако с трудом находила себе место в войне "большой". Отдельные удачные тактические ходы в целом не меняли печальной картины - всякие попытки конницы, будь то жандармерия ордонансовых рот или же легкая конница типа венецианских страдиотов, испанских джинетов или французских аргулетов, действовать в старом ключе, как правило, вели к неудаче и провалу. Катастрофа французской жандармерии под Павией в 1525 г., неудачные действия венецианской легкой конницы под Форново в 1495 г. и испанской тяжелой и легкой конницы под Равенной в 1513 г. показали неудовлетворительное состояние западноевропейской конницы, ее неадекватность для новой войны.



Половинный доспех

Тем не менее, отказаться от конницы было невозможно, и западноевропейские военачальники и теоретики искали выход из создавшейся кризисной ситуации. И хотя разрешить проблему до конца не удалось, тем не менее, путь выхода наметился, и достаточно четко. Суть его Г. Дельбрюк выразил четко и недвусмысленно - "...рыцарство превращалось в кавалерию". Наиболее характерные черты этого превращения прежде всего заключались в том, что, хотя введенная на исходе 1-й половины XV в. во Франции и затем распространившаяся практически по всей Западной Европе организация рыцарской конницы в ордонансовые роты и сохранилась, однако она претерпела в 1-й половине XVI в. серьезные изменения. Во-первых, как отмечал Г. Дельбрюк, если прежде основой боевого порядка ордонансовых рот был тяжеловооруженный всадник, которого поддерживали в бою легковооруженные воины и стрелки и "...лишь в редких случаях мы видели, что отдельные рода войск (т.е. конницы) оперировали сами по себе...", то теперь, в эпоху Итальянских войн "...мы гораздо чаще можем наблюдать, как каждый из трех родов войск объединяется сам по себе и сражается самостоятельно...". Во-вторых, предпринимаются первые попытки изменить боевые порядки конницы - очевидно, не без влияния итальянского опыта сперва имперцы и испанцы, а затем и французы в 40-х - 50-х гг. XVI в., на завершающем этапе Итальянских войн и во время Шмалькальденской войны стали сводить своих жандармов в "эскадроны", действовавшие в сомкнутом строю глубиной от 10 до 17 шеренг. В-третьих, свита hommes d'armes перевооружается постепенно на огнестрельное оружие (на первых порах укороченные аркебузы, а затем и на пистолеты).


Однако намного более серьезным новшеством стало появление вооруженных пистолетами рейтар (reiters) - этих конных ландскнехтов. Неэффективность прежней ударной тактики в борьбе против пикинеров, проявившаяся в годы Итальянских войн, побудила европейских кавалерийских командиров искать иные способы борьбы с ними. Выход, казалось, как было отмечено выше, был найден в перевооружении конницы огнестрельным оружием и превращением ее в кавалерию, хорошо обученную, дисциплинированную силу, способную повиноваться приказам своего командира и совершать сложные маневры на поле боя. Необходимость повышения эффективности действий конницы на полях сражений привела к ее постепенной трансформации. "...Она переродилась, отказавшись от шока в пользу подвижности, совмещенной с огневой мощью. На первых порах всадники несли аркебузиров у себя за спиной. Затем с изобретением колесцового замка всадник получил возможность находиться в седле с уже заряженным огнестрельным оружием, и конница в течение короткого времени отказалась от "белого оружия", предпочтя ему пистолеты", - отмечал английский исследователь М. Ховард. Так родились рейтары - первая настоящая кавалерия Европы со времен античности.



Устройство колесцового замка

О времени и месте их первого появления на поле боя нет единого мнения. Во всяком случае, первые упоминания о них относятся ко времени Шмалькальденской войны 1546-1547 гг. Спустя 10 лет они уже представляли настолько серьезную силу, что французский король Генрих II поспешил набрать в предвидении новой кампании против испанцев их как можно больше для того, чтобы иметь перевес над Филиппом II, который в предыдущем году показал преимущества нового рода конницы. Примерно в это же время рейтары отказываются от применения копья и вооружаются исключительно 3-4 пистолетами и шпагами.

Невысокая эффективность и надежность пистолетов и порожденные этим обстоятельством особенности их боевого применения породили специфическую тактику действий рейтар - caracole. Суть его заключалась в том, что построенные глубокой колонной всадники медленно сближались с неприятелем, после чего первая шеренга разряжала свои пистолеты по врагу в упор и возвращалась назад для перезаряжания пистолетов. Первое его применение зафиксировано в источниках в декабре 1562 г. в сражении между гугенотами и католиками под Дрё. Принятие на вооружение caracole имело громаднейшее значение для истории конницы. Г. Дельбрюк совершенно справедливо замечал, что "...ротмистр, который довел свой эскадрон до того состояния, что он с точностью производит "караколе", очевидно, держит своих людей в руках и располагает действительно дисциплинированным отрядом. Ибо без большого старания и труда над каждым человеком, над каждой лошадью, без внимания и напряжения воли, без умения владеть оружием и навыка этого не добиться. Раз "караколе" с точно выполненным заездом и стрельбой - налицо, то налицо и тактическая единица, в которую вработался каждый рейтар как рядовой член ее, а глава и душа которой - вождь, ротмистр...". И здесь, в общем-то, неважно, что caracole, и это вполне очевидно, имело ограниченное применение - они могли эффективно действовать только против таких же рейтар с противной стороны и массы пикинер. Важен был дисциплинирующий его эффект, превращавший массу индивидуальных бойцов в спаянную тактическую единицу, действующую как одно целое.

Нажмите, чтобы прочитать

Рейтар

С появлением рейтар и постепенным перевооружением большей части конницы огнестрельным оружием и превращением последней в кавалерию, все более и более делавшую упор на использование огнестрельного оружия для глубоких и массивных колонн пикинеров классического "швейцарского" образца прозвенел третий, последний звонок, возвещавший их близкую кончину. Они оказались слишком уязвимы для атак перевооруженной пистолетами и обученной приему caracole кавалерии.

В новых условиях классические многотысячные "баталии" пикинеров были практически бесполезны и явно неэффективны. Нужна была новая тактика, которая учла бы все те изменения, что возникли в военном деле в годы Итальянских войн. Перед полководцами и военными теоретиками встал вопрос - как, в какой пропорции нужно сочетать пикинеров, аркебузиров и мушкетеров с легкой конницей (типа французских chevaux legers-шеволежеров или испанских herreruelos) рейтарами и жандармами (постепенно выродившихся в кирасир), чтобы извлечь из этой комбинации максимальную пользу?




Шлем


Пожалуй, первыми над этим задумались испанцы. Карл V в 1534-1536 гг. в порядке эксперимента провел переформирование своей пехоты в Италии из прежних громоздких 5-6 или более тыс. баталий в более компактные формирования - tercio, численностью первоначально ~ 2500-3000 солдат. Опыт был признан удачным, и в начале 60-х гг. был распространен на всю испанскую и имперскую пехоту, причем численность tercio к концу века еще более сократилась, составив 1500-1800, а реально, из-за боевых и небоевых потерь и дезертирства, нередко падало до 1000 и даже менее солдат. Эта перемена, незначительная на первый взгляд, имела далеко идущие последствия. Прежняя ударная тактика конца XV в., когда восстановившийся было баланс между конницей, тяжелой и легкой пехотой снова сместился, но на этот раз в пользу тяжелой пехоты, оснащенной преимущественно древковым оружием и действовавшей в глубоких сомкнутых построениях, шаг за шагом начала отходить на второй план. Пикинеры, действовавшие в глубоких квадратных построениях, пусть и не таких массивных, как ранее, по-прежнему оставались главной ударной силой tercio, но аркебузиры и мушкетеры стали играть более значимую, чем ранее роль. Как отмечал М. Робертс, оценивая значимость тактической реформы Карла V, писал, что "...tercio стал самым прославленным образцом превосходства пехоты в эпоху, когда пика была "королевой поля боя". 3-тысячный tercio с его окруженным по периметру шеренгами аркебузиров массивным квадратом пикинеров и алебардьеров и четырьмя "рукавами" аркебузиров по углам квадрата, представлял первую серьезную попытку тактической комбинации огнестрельного оружия с пиками: стрельба аркебузиров разрушала бы строй противника, открывая дорогу пикинерам, а пики создавали защитный вал или полый квадрат, за которым или внутри которого аркебузиры могли достаточно быстро найти убежище...".

Испано-имперские tercio, сохранившие достаточную ударную и серьезно нарастившие огневую мощь, почти на три четверти столетия установили свое господство на поле боя. Из сочетания ударной мощи глубоких, сомкнутых построений пикинеров, огневой мощи мушкетер и подвижности рейтар, поддерживаемых артиллерией, родилась новая военная школа, которую можно условно назвать ренессансной или испано-католической. Она пришла на смену позднесредневековой, основанной на действиях нескольких массивных средневековых по сути "баталий" пехотинцев, оснащенных древковым оружием, поддерживаемых огнем немногочисленной артиллерии и стрелков и классическими, с копьем наперевес, атаками жандармов.



Мушкетер. Конец XVI в.

Характеризуя новую военную систему, необходимо отметить, что в целом она была ориентирована на полевые, генеральные сражения, в которых решалась главная задача - разгром неприятельской армии. Только в чистом поле армия, построенная и обученная действовать согласно принципам испано-католической военной системы, могла реализовать в полной мере свои преимущества и достоинства. Осадная и тем более малая война для нее не являлась основной, так как в этих условиях она не могла реализовать свои преимущества. Наступление - главный тактический прием армии, действовавшей в рамках этой системы. И хотя огнестрельное оружие стало играть более значительную, нежели в начале XVI в., роль, тем не менее основной ударной силой этой армии по прежнему оставались массивные, глубокие (хотя и несколько уменьшившиеся в сравнение с "баталиями" швейцарцев и ландскнехтов) формации пикинеров, вооруженных длинными, 18-футовыми пиками (примерно 4,5 м). Мушкетеры, рейтары и артиллерия играли в целом вспомогательную роль. Они только лишь подготавливали и обеспечивали атаку пикинеров, защищая их от действий неприятельских мушкетеров, рейтар и расстраивая колонны вражеских пикинеров. В конечном итоге исход битвы решался рукопашной схваткой пикинеров противоборствующих сторон, и побеждал в сражении тот военачальник, солдаты которого, как пехотинцы, так и кавалеристы, оказывались более опытными, закаленными и многочисленными.



Однако испано-католическая военная школа представляла собой более или менее удачный компромисс между холодным и огнестрельным оружием, и хотя для своего времени она оказалась весьма успешной, военное дело во 2-й половине XVI в. развивалось чрезвычайно стремительно, особенно его техническая сторона. По мере приближения к концу столетия недостатки tercio, бывшие обратной стороной ее достоинств, становились все более и более очевидными. "Большая масса tercio обеспечивала его инерцией, - отмечал М. Робертс, - чтобы сопротивляться, и импульсом в нападении (если мушкетеры не оказывались на его пути в момент столкновения); но оно было слишком расточительно расходовало своих людей: если отбросить их вес, то внутренние шеренги и ряды tercio практически не участвовали в бою... Еще более расточительным было tercio и в плане огневой мощи. Невысокая скорострельность мушкета неизбежно вела к тому, что в стремлении поддержать непрерывность огня мушкетеры выстраивались по крайней мере в десять рядов и обучались последовательной стрельбе шеренгами с их последующей сменой - маневр, известный как контрмарш...". Однако, писал дальше историк, "...в боевом порядке tercio такой маневр был применим только к "рукавам" и мушкетерам-застрельщикам, расположенным перед фронтом tercio. Мушкетеры, на флангах каре пикинеров, могли вести только спорадический и неэффективный огонь; в то время как стоявшие в тылу и вовсе не могли стрелять, если только tercio не оказывалось окружено...". В итоге, делал вывод Робертс, "совмещение мушкета и пики в конечном итоге не привело к их плодотворному сотрудничеству, напротив, только ослабив их сильные стороны...".

Крайне негативно сказалось перевооружение конницы огнестрельным оружием, и прежде всего пистолетами, на ее тактике. И снова прибегнем к мнению М. Робертса, который с иронией писал, что вооруженная пистолетами кавалерия могла теперь "не делать ничего, изображая при этом видимость больших усилий". И в самом деле, при эффективной дистанции пальбы из пистолетов, не превышавшей 10 м, она могла действовать только в глубоких боевых порядках, медленно выдвигаясь на дистанцию действительного выстрела и затем отходя в сторону посредством caracole. И все было бы хорошо, если бы кавалерия не отказалась при этом от завершения атаки посредством копья или меча - несмотря на то, что опыт столкновений рейтар и жандармов во время французских религиозных войн и на первых порах войны в Нидерландах показывал, что караколирующие рейтары чрезвычайно уязвимы, если неприятель внезапно атакует их с копьем наперевес и шпагой наголо, тем не менее, к концу XVI в. такая бурная атака вышла из употребления повсеместно в Западной Европе. "Основа тактики кавалерии - использования воздействия человека и лошади, чтобы разрушить порядок противника - была полностью утрачена, сохранившись только в Польше; и кавалерия стала неполноценным родом войск, пригодным только для того, чтобы вести бой на пистолетах с точно такой же кавалерией с другой стороны". Единственный род войск, способный действовать быстро и энергично, утратил в значительной степени свои маневренные качества. Дилемма "Шок или огонь?" была разрешена в пользу последнего.

Нажмите, чтобы прочитать

Серьезная нестыковка возникла и при наложении испано-католической школы на trace italienne. Хотя tercio и было менее массивным и громоздким, нежели прежние классические "баталии" швейцарцев и ландскнехтов, тем не менее, его пригодность для ведения осадной войны согласно новым правилам была сомнительной. Уже последний этап Итальянских войн продемонстрировал, насколько сложно овладеть крепостью или городом, укрепленным согласно новому учению, и мы уже не видим такого количества больших полевых сражений, как на первых порах этого грандиозного конфликта. Оборона снова стала преобладать над наступлением и смысл войн снова, как и в средние века, оказался сведен к осаде и обороне крепостей. "Осады... стали главным событием в сухопутной войне после того, как бастионная система получила широкое распространение, - отмечал Дж. Паркер, - сражения стали редкими, и чаще всего они были связаны с осадами (к примеру, когда требовалось отразить попытку неприятеля снять ее)...". Война изменилась, приобрела новые (или хорошо забытые старые) черты.

Военное искусство в известной степени зашло в тупик. И в тактике, и в стратегии на смену прежнему стремлению сокрушить неприятеля в непосредственной схватке пришло стремление истощить его, взять измором. Казалось, возвратились печальные времена бесконечной Столетней войны, взаимно опустошавшей и разорявшей обе враждующие стороны. Как отмечал М. Робертс, "...к исходу XVI столетия естественные боевые качества лошади, пики и мушкета оказались в значительной степени извращены, и военное дело замерло в своем развитии. Ни кавалерия, ни пехота не стремились к ближнему бою, и полководцы искали победу через использование огнестрельного оружия, сохранявшаяся невысокая эффективность которого не были ни преодолена, ни компенсирована тактической изобретательностью".

Тактический и стратегический тупик дополнился тупиком экономическим. Действительно, если нанимать контрактную армию на небольшой срок, то тяжесть расходов не была столь ощутима, но теперь, когда боевые действия стали затягиваться, когда генеральное сражение не вело к немедленному успеху и капитуляции неприятеля, расходы стали стремительно расти, и во весь рост встал вопрос - а способны ли позднеренессансные государства выдержать такую нагрузку. Наемные армии стоили дорого, очень дорого. Содержание только одной испанской tercio в ходе одной только кампании в середине XVI в. обходилось испанской казне до 1,2 млн. дукатов, включая сюда также расходы на транспорт и провиант, а в годы Тридцатилетней казны содержание одного пехотного регимента численностью около 3 тыс. солдат и офицеров стоило имперской казне ежегодно в 500 тыс. гульденов.

Еще дороже обходилось строительство и содержание крепостей по новой системе. Новые укрепления стоили значительно дороже и требовали огромных затрат как материальных, так и людских ресурсов и для их обороны, и для осады и штурма. Так, каждый из 22 новых бастионов Амстердама обошелся голландцам в 2 млн. флоринов, модернизация Бервика-на-Твиде в 1558-1570 гг. обошлась казне Елизаветы I в 130000 фунтов стерлингов; во время земляных работ по возведению новых укреплений Амстердама было перемещено 170000 куб. м грунта и использовано 30 млн. кирпичей.

Но иного выхода у европейских монархов не было. Сама логика борьбы понуждала их и дальше наращивать свою военную мощь. Как справедливо замечал Г. Дельбрюк, "Как велики и богаты ресурсами ни были эти новые государственные образования (имелись в виду прежде всего Франция, Испания и Римская империя), однако в своих войнах они стремились превзойти друг друга и поэтому не только доходили до пределов своих ресурсов, но и переступали через них, ибо, как мы видели, увеличить число солдат было нетрудно, и лишь большое их число открывало путь к победе. Естественную границу численности войск должны были указывать пределы финансовых ресурсов государей, ведущих войну. Но если противник выходил за эти пределы в расчете на то, что такое напряжение сил должно дать ему победу и что победа пополнит его дефицит по выплате жалования? Что тогда? Эта надежда с самого начала заставляла обе стороны выходить за пределы их ресурсов. Численность армий намного переросла нормальную численность средневековых войск не только в меру того, что теперь появились государи, которые могли их оплатить, но и гораздо выше того, что они могли оплатить. Ведь солдат можно было набрать достаточно за задаточные деньги и за посулы будущей оплаты.



Но способность не только поддерживать, но и постоянно увеличивать свой военный потенциал напрямую зависела от состояния экономики страны, втянувшейся в гонку вооружений. Поэтому имеет смысл коснуться, хотя бы отчасти, экономической, а точнее, финансовой составляющей военной революции как одного из важнейших условий ее осуществления. Итак, для содержания наемных армий нужны были деньги, деньги и еще раз деньги, и "золотые" и "серебряные" "солдаты" значили порой даже больше, чем реальные живые. "Point d'argent, point de Suisse" ("Нет денег - нет швейцарцев!") - так гласила популярная поговорка того времени. Но где взять эти деньги, чтобы заполучить в свое распоряжение пресловутых швейцарцев или ландскнехтов?

Ф. Тэллетт отмечал в этой связи, что начиная с середины XV в. ведущие европейские державы, и прежде всего Испания и Франция, испытывают "революцию финансов монархов". Суть ее заключалась в реформировании налоговой системы и установлении определенного порядка более или менее постоянных налоговых поступлений в королевскую казну. Этим и объясняется доминирование Испании и Франции во внешней политике и в войнах конца XV - 1-й половины XVI вв. Эти страны раньше других вступили на путь формирования нового государства, государства Нового времени с его более жесткой, централизованной политической системой. Имея в своем распоряжении значительно большие по сравнению с прежними временами финансовые ресурсы, Валуа и Габсбурги вступили в ожесточенное противоборство друг с другом за гегемонию в Европе, поднимая ставки в игре все выше и выше.


"Битва". Гравюра XVI в.

Тем не менее, хотя сложившаяся к тому времени система государственного управления во Франции и Испании и была, безусловно, намного эффективнее, чем та, которой могли воспользоваться, к примеру, Эдуард III или Филипп VI, однако механизмы мобилизации внутренних ресурсов государства оказались недостаточно эффективными, чтобы поддержать набранный на рубеже XV/XVI вв. темп гонки вооружений. Естественно, что самым простым способом пополнить казну было заполучить в свое исключительное владение источники драгоценных металлов, обеспечив тем самым себя возможностью чеканки золотой и серебряной монеты в необходимых количествах, т.е., образно говоря, опереться на "внешние" источники поступлений денег.

Пример Испании и Римской империи в этом отношении является самым показательным. В XVI в. германские императоры и испанские короли были самыми богатыми из европейских монархов. Как отмечал Ж. Делюмо, в середине XV в. кризис добычи драгоценных металлов в Европе, прежде всего серебра, стал постепенно преодолеваться благодаря целой серии серьезных усовершенствований в технике ведения горных работ и выплавки серебра из серебросодержащих руд в Центральной Европе. В итоге Карл V, король Испании и германский император, получил в свое распоряжение значительные средства для ведения активной внешней политики "другими средствами". Еще бы! Ведь по самым скромным подсчетам, к 1550 г. в Европе масса обращавшихся драгоценных металлов превышала ту, что была в 1492 г., в 12 раз, поэтому, как указывал французский историк, "...европейский расцвет в эпоху Дюрера (1471-1528), Рафаэля (1483-1520), Лютера (1483-1546) и Цвингли (1484-1531) был, следовательно, в большей степени обусловлен не американскими сокровищами, а серебром Центральной Европы... Наибольшая производительность большинства этих рудников относится к периоду между 1515 и 1540 гг.". А эти рудники находились в его распоряжении!

Но способность не только поддерживать, но и постоянно увеличивать свой военный потенциал напрямую зависела от состояния экономики страны, втянувшейся в гонку вооружений. Поэтому имеет смысл коснуться, хотя бы отчасти, экономической, а точнее, финансовой составляющей военной революции как одного из важнейших условий ее осуществления. Итак, для содержания наемных армий нужны были деньги, деньги и еще раз деньги, и "золотые" и "серебряные" "солдаты" значили порой даже больше, чем реальные живые. "Point d'argent, point de Suisse" ("Нет денег - нет швейцарцев!") - так гласила популярная поговорка того времени. Но где взять эти деньги, чтобы заполучить в свое распоряжение пресловутых швейцарцев или ландскнехтов? Ф. Тэллетт отмечал в этой связи, что начиная с середины XV в. ведущие европейские державы, и прежде всего Испания и Франция, испытывают "революцию финансов монархов". Суть ее заключалась в реформировании налоговой системы и установлении определенного порядка более или менее постоянных налоговых поступлений в королевскую казну. Этим и объясняется доминирование Испании и Франции во внешней политике и в войнах конца XV - 1-й половины XVI вв. Эти страны раньше других вступили на путь формирования нового государства, государства Нового времени с его более жесткой, централизованной политической системой. Имея в своем распоряжении значительно большие по сравнению с прежними временами финансовые ресурсы, Валуа и Габсбурги вступили в ожесточенное противоборство друг с другом за гегемонию в Европе, поднимая ставки в игре все выше и выше.

В середине XVI в. начался спад добычи серебра в Европе, и именно Карл первым почувствовал это, когда его империя, в пределах которой никогда не заходило солнце, столкнулась с ростом бюджетного дефицита, достигшего к концу 50-х гг. 15 млн. дукатов. Это привело к первому банкротству испанской короны и ускорило в известной степени завершение Итальянских войн. Воевать ни Филиппу II, ни тем более Генриху II французскому, у которого не было саксонских и чешских серебряных рудников и который годом позже испанского короля, в 1558 г., объявил о своем банкротстве, было больше не на что. Поэтому, если во время 1-й фазы Итальянских войн нередки были армии, превышавшие по численности 20 тыс. чел. (например, в апреле 1511 г. под Равенной французы имели около 23 тыс. солдат, при Мариньяно спустя два с половиной года французская армия насчитывала около 30 тыс. солдат, столько же они имели в 1522 г. под Бикоккой), то на последнем этапе они редко превышали 10-15 тыс. солдат. Под Черезолой в апреле 1544 г. армия французского полководца принца Энгиенского насчитывала всего лишь 12 тыс. солдат, а его противника, имперского военачальника Дель Гуасто, немногим больше. "Поражает незавершенный характер конфликтов 1540-х и 1550-х гг., который, впрочем, объясним с учетом незначительности одержанных побед и огромного нежелания развивать успех - что означало бы с новой силой комплектовать, снаряжать и защищать свои гарнизоны", - отмечал Р. Маккенни. Развитие успеха требовало денег, а их то как раз и не хватало.

Нажмите, чтобы прочитать

Однако как раз к этому времени подоспело начало активной эксплуатации богатейших американских колоний. И если в 1-й половине века, когда конкистадоры попросту ограбили индейцев, Америка еще не стала основным источником серебра и золота, то во 2-й половине XVI столетия ситуация кардинально изменилась. Рудники Перу и Мексики дали в руки испанской короны неслыханные по тем временам средства. Так, только между 1573 и 1598 гг. испанский король Филипп II получил из своих американских колоний свыше 50 млн. дукатов. Всего же испанские колонии в Америке дали 3/4 от ввезенного в XVI в. в Европу общего объема драгоценных металлов.




Доспех.

Обладание такими источниками драгоценных металлов позволило испанским и германским Габсбургам иметь такие военные расходы, на какие не то что столетием - двумя раньше, но даже в 1-й половине XVI в. ни одни монарх Европы решиться не мог. Так, если в 1546-1547 гг. во время Шмалькальденской войны Карл V тратил на ведение войны с протестантскими германскими князьями по 2 млн. флоринов ежегодно, а в 1551-1556 гг. для ведения войны с французами он израсходовал на содержание армии во Фландрии 22 млн. флоринов, то только содержание армии во Фландрии и ведение войны с мятежными голландцами в 90-х гг. XVI в. обходилось Филиппу II испанскому не менее 9 млн. флоринов ежегодно. Содержание только средиземноморской эскадры и армии во Фландрии в 1571 - 1577 гг. обошлось Филиппу на содержание в 18 755 000 дукатов. Всего же расходы испанской короны на ведение войны с восставшими Нидерландами с 1566 гг. по 1654 г. составили не менее 218 млн. дукатов - сумма, которая двумястами годами ранее для английского короля Эдуарда III и его французского оппонента Филиппа VI была просто невообразимой.


Однако ставка на внешние источники финансирования своих армий, равно как и попытка содержать их за счет населения территорий, на которых они квартировали (принцип "Война кормит войну" ("Bellum se ipsum aleat"), оказались в конечном итоге несостоятельными. Военные расходы росли быстро, слишком быстро. "Общая тенденция в эти годы, - отмечал по этому поводу Дж.Паркер, - вызвавшая рост цен на сельскохозяйственные и промышленные товары, привела к росту расходов на содержание и экипировку солдат. Стоимость войны росла так быстро, что государства были не в силах выдерживать ее слишком долго. Война стала, говоря словами одного испанского генерала, "родом торговли, в которой победит тот, кто имеет больше денег", и в которой, согласно высказыванию другого генерала, "победит тот, кто не остановится перед использованием последнего эскудо...". Однако даже для Испании с ее колоссальными на первый взгляд ресурсами такое напряжение оказалось непосильной ношей. Она просто надорвалась под непомерной тяжестью имперского величия и испанская корона, неспособная и далее ее нести, неоднократно объявляет о своем банкротстве (в 1575, 1596, 1607, 1627 и 1647 гг.). Военная мощь Испании во 2-й половине XVII в. резко упала, и она практически утратила статус великой державы.

Т.о., главная проблема, которая оказалась неразрешимой для средневековых монархов - содержание более или менее длительный промежуток времени достаточно крупных воинских формирований, вооруженных и подготовленных по последнему слову тогдашней военной техники, не нашла удовлетворительного решения и в XVI в. По существу, на исходе Средневековья прямая зависимость между военной мощью страны и уровнем ее экономического развития заявила о себе в полный голос. Отсутствие необходимых средств для ведения длительных, дорогостоящих кампаний и осад неизбежно вели к затягиванию военных конфликтов, которые развивались неравномерно - вспышки активных боевых действий перемежались временами затишья и перемириями, когда враждующие стороны накапливали необходимые материальные и финансовые средства для очередной кампании. До тех пор, пока этот вопрос не был бы разрешен удовлетворительным образом, вести речь о коренном перевороте было невозможно. Все благие начинания и идеи (а их было более чем достаточно, поскольку целый ряд античных авторов, прежде всего Вегеций, Фронтин и Юлий Цезарь, вовсе не были диковинкой в Европе XIV - XV вв.), столкнувшись с суровой реальностью, неизбежно разрушались. Казалось, время повернуло вспять, и все вернулось на двести лет назад, во времена Столетней войны.

Тупик, в котором оказалось военное дело Западной Европы к концу XVI столетия, стал ярким признаком того, что сложившаяся к этому времени военная традиция, опиравшаяся на соответствующие политические и экономические институты, исчерпала отведенный ей запас прочности. Развиваться "вширь" она уже не могла. Требовался переход к качественно иному уровню, т.е., требовалось совершить подлинный переворот, перейти к новому качеству, подняться на второй, самый главный этап военной революции. И выход из тупика со всей очевидностью нужно было искать прежде всего на пути совершенствования государственного аппарата и развития экономики с тем, чтобы изыскать необходимые ресурсы для завершения военной революции.

Сообщение отредактировал Alex_teri: 25 февраля 2011 - 19:40

[Delabras]

Доспех крылатого гусара. XVII в.

[komatozz]

Изображения ландскнехтов супер!! Если не секрет где брал цветные рисунки? у меня эти публикации есть но они без цветных рисунков, п.с. таких бы ландскнехтов да в мод!!

[Delabras]

В нэте нарыл

[Anri]

komatozz
Тут есть хорошие изображения ландскнехтов и не только...

Нажмите, чтобы прочитать

]]>NYPL]]>
]]>NYPL]]>
]]>NYPL]]>
]]>NYPL]]>